Полетели куда-то карданный вал, сцепка и еще какая-то мудреная железка, которая держала дно этой уверенной в себе машины. И, несмотря на сентябрь, наша гастроль подошла к нелогичному концу: мы сидели по очереди то в сломанном автобусе, то на чемоданах в гостинице и проедали заработанные деньги.

Бесполезное время стояния… После праздника лилипуты стали без надобности, костюмы я отнесла в химчистку и принесла обратно, упаковала в кофры, делать было нечего, и мы гуляли с Софией, нашей примой, рассматривая и запоминая город, из которого рано или поздно, но все равно придется уезжать.

Стояло золотое зауральское лето, совсем непохожее на осень, упоительно пахло арбузами, загоревшие и тихие горожане на улицах, совершенно чужая жизнь, и среди ближних к «Тихуане» улиц бродили лилипуты в ожидании отъезда…

Все приедается, и канкан в том числе. Через два дня я вдруг открыла, что просто жить вот в таком городе — совсем неплохое занятие. Я бы, пожалуй, осталась в этом светлом и большом Красноуральске, так думала я, пока мы ходили и гуляли; София вприпрыжку обгоняла меня, потом еле-еле плелась сзади, нам тут нравилось все — и место, и даже время, в котором мы жили.

Говорят, при прежнем губернаторе взрывы и перестрелки были обычным явлением. А с приходом во власть генерала Соболя за год установились такие порядок и тишина, что по ночам можно было, не боясь, выйти на улицу и через час вернуться целым и в манто, если, конечно, вы его накинули, отправляясь в киоск за сигаретами.

Прошла неделя, часть актеров разъехалась по домам. «Мерседес» с реквизитом охраняли два грузчика и изредка мы с Софией, и вот наш антрепренер Илья Иосифович наконец позвонил в «Тихуану» из Львова и радостно сообщил: через неделю, даже меньше, новый автобус должен припарковаться на улице Восьмого марта и вывезти остатки труппы на дорогу к Таллину.

Мы обрадовались, как дети, и в полдень пошли есть мороженое на местный вокзал. Через каждые двадцать минут длинные составы, тепловозы, маневровые «жучки», скорые и электрички стучали мимо — с запада на восток и с востока на запад…

Вокзальное кафе — голубые столики. Мы уселись с краю в диком садике, сером от пыли, в глубине его на лавочке под гипсовой фигурой мирно почивал местный бомж Мурадым-ага. Бывают страшные бомжи, а бывают безобидные — Мурадым-ага был приличный бомж.

София, которая в канкане прыгала и вопила заразительнее всех лилипуток, вместе взятых, первая вскочила и потянула меня к выходу.

— Ну, пойдем? — тягучим голосом спросила она, наблюдая, как из скорого Москва — Таганьск вывалилась толпа пассажиров и, обгоняя друг друга, помчалась к маршруткам.

— Подожди, сейчас пробегут, а то копытами нас затопчут, — чуть не подавилась я ложкой, укоризненно глянув на Софию. Прима лилишоу, несмотря на свои тридцать девять лет, выглядела как большая немецкая кукла — такие раньше продавали у нас в Сапожке, когда я была соплюшкой и все куклы в мире мне были нужны, необходимы и обязательны. Мне ее так и не купили — загорелую Урсулу в клетчатом фартуке и кружевных трусах.

— Ну и есть ты здорова! — София вздохнула и огляделась. Вокзал жил своей сумасшедшей жизнью, и не надо покупать никакого билета в кино — иди на вокзал и смотри бесплатно.

Под мостом на длинной красноуральской платформе женщина повисла на мужчине, обнимая и прощаясь. Я забыла вытащить ложку изо рта — так ей позавидовала. «Надо же, — подумала, — любит его как…» Вот мне, к примеру, никого не хотелось поцеловать, еще чего!

«Сан-Бернадетто» — было написано на куртке у мужчины, которого обнимала женщина. Мужчина, каких вагон. Ничего особенного, и за что его любить?

Да я его за рукав трогать и то не стала бы. А она его любит… Завидно все-таки.

Наверное, он ей слова всякие говорит, целует в ушко, в шейку и все такое… В общем, полный набор лапши. Знаем мы таких. Но — она-то верит. А на вид — умная. Непонятно.

София ждала и вертелась на месте, как птичка, в ситцевой красной юбке, детских сандаликах и с ненакрашенным личиком в конопушках.

— Ты куда глядишь?.. Ой, как она его хочет, ой, я прямо побледнела, выплюнь ложку, пошли-пошли…

А на следующий день у меня заболел зуб. Даже не зуб, а десна.

Бушуев и Евстигнеев, два грузчика, которые остались с нами караулить реквизит, всю ночь ловили рыбу в местном водохранилище, а потом весь день жарили, а мы вечером ели, и кость и еще какой-то фрагмент плавника застряли у меня между резцом и коренным, и к утру десну раздуло так, что я стала похожа на одного умного пескаря из детской сказки со взрослым концом.

В чужом городе в воскресенье все поликлиники закрыты на пыльные замки, и только мухи летают по коридорам тех поликлиник. С утра как раз и было воскресенье, я кричала, глядя на себя в зеркало, от страха и боли. Кость из десны торчала под прямым углом, я ее потрогала, но вытащить не хватило духу.

София Николаевна Никулина и Бушуев с Евстигнеевым стояли позади меня и смотрели как живые — на безвременно уходящую вдаль.

Идти я никуда не могла, только хлопала левым глазом, а правый был зажмурен и частично заплыл.

Евстигнеев с Бушуевым похлопали меня по плечу и куда-то ушли, перешептываясь про спирт в бутылке где-то в загашнике, а София кинулась к телефону на предмет скорой медицинской помощи, на что получила отказ — талоны на бензин кончились, добирайтесь сами, окажем помощь на месте.

Мы переглянулись, я легла, полежала пять минут, потом кое-как поднялась, прижав подушку к щеке, и побрела к двери, натыкаясь на сумки и стулья.

София отобрала у меня подушку, и мы вместе, обнявшись, как две тяжелораненые, стали спускаться по деревянной лестнице вниз. Дежурная женщина по этажу проводила нас прозрачными, все понимающими очками.

— Артисты… — протяжно на весь этаж заключила она. — Как нажрутся, так и ходят на четырех ногах.

Мы добрели до угла, и Никулина С. Н., прислонив меня к стене дома, поглядела по сторонам, я ее едва видела.

Продуктовые вывески палаток и ларьков не предвещали никакой возможности найти в них скорую медицинскую помощь, я сделала было полшага к парикмахерской, но в то утро и на ней висел замок, и я вернулась. Томность и тишина улицы Восьмого марта не сулили близкого начала конца моих страданий — было ровно пять часов с секундами.

Мимо прошли и вернулись две сомнамбулы в брюках, предложив:

— Пойдемте, дамы, у нас тут койка, поспите-отдохнете…

С. Н. Никулина что-то сказала, я повернулась.

— Мы ж пошутили! — крикнул один из них, спотыкаясь о бордюр. Тихая улица.

— Ну что, куда? — тоскливо заныла я.

— Давай к остановке, а там спросим, где тут приемный покой и…

Около нас притормозили две бродячего вида собаки и стали ждать, что мы будем делать с углом дома. Мы стояли, собаки встали в очередь и ждали, около нас остановился белый «Линкольн», и я сразу подумала, что у меня начался бред.

Главное — произвести впечатление.

Нет-нет, главное — в любой ситуации постараться выжить…

Нет же! Самое главное — не проворонить, не упустить, схватить свою мечту за хвост, пока ее не схватили другие красавицы!

— Вы — ангел! — выдохнула я, прикрывая щеку воротником, и упала прямо на водителя этой удивительной машины буквально за секунду до того, как он подошел к нам, всего лишь за секунду, меня подвел мой единственный открытый глаз. Но водитель умудрился меня поймать, и я не упала в пыль, где сидели две любопытные собаки, ждущие того приятного момента, когда мы отойдем от угла трехэтажного дома по улицам Восьмого марта и соседней Кастанаевской и освободим им вожделенное место — телеграф, где собачьи точки и тире пишутся годами и даже сотнями лет.

— Ну вот, — тягуче засмеялась София, пытаясь вырвать меня из рук мужчины. Скажу сразу, ей это не удалось, я лежала и не шевелилась. Мне было так плохо, я даже не дышала с минуту, надеясь мирно и незаметно помереть.

И когда меня наконец оторвали от земли, я обнаружила себя на заднем сиденье машины, а впереди, рядом с водителем, щебетала София, ее даже не было видно за креслом, только хихиканье этой предательницы разносилось по салону.