— И зарплату, и пайковые, — гордо и не сразу ответил старший лейтенант. — Здесь, в Полежаевске, с этим строго. А вот раньше я в Соборске служил, так там мы с бабушкой питались практически с огорода…
«Что я несу, черт! Ну, дурак!!!» — одернул себя Виктор Иванович, но Альбина его слов, похоже, и не услышала, протыкая соломкой из-под сока огромную сухую картофелину, затесавшуюся среди маленьких.
— Значит, сегодня конфет с бананами накушаетесь, и что?.. — с любопытством оглядела лейтенанта Альбина. И постучала шпильками под столом.
— К вам в гости завалюсь, — выпалил лейтенант и счастливо вздохнул.
— Да-а-а? — сделала вид, что не поверила, Альбина. — А зачем?
— А затем! — Виктор Иванович посмотрел на вокзальные часы и подал Альбине руку. — А то опоздаем… — заботливо буркнул он.
— Купите даме коньяку, — наклонилась, чтобы застегнуть босоножку, Альбина. — Мне если сто грамм выпить, я через пять минут такую драку устрою — вся площадь будет драться! Для вас, Витя. А вам медаль дадут за то, что вы дебоширку в участок привели. Хотите?
— Не надо. — Старший лейтенант посмотрел на свою спутницу и записал фломастером в голове, чтобы не забыть: «Я НА НЕЙ ЖЕНЮСЬ».
И на сердце его снизошел такой покой, словно мама только что вынула чистого распаренного Витеньку из корыта и начала заворачивать в полотенце с кисточками.
В вагоне было пусто.
Они сели в самую середку, электричка постояла и нехотя поехала куда-то. Виктор Иванович, то есть Витя, долго думал, потом полез целоваться. Альбина поперхнулась смехом, глядя, как Виктор Иванович пытается схватить ее губки своим широким ртом.
— Какой вы страшненький! — выдохнула Альбина. Виктор Иванович, то есть Витя, закрыл от стыда глаза. — Обожаю! — выдохнула Альбина прямо ему в нос.
И поцелуй состоялся.
А ведь всего неделю назад Виктор Иванович воспринимал весь женский состав планеты только так — Нинка и все остальные глупые бабы.
Куда только все девалось?
Следствие продолжается
Ольга Леонардовна Солодкина следующие два дня все так же приходила, как на службу, в дом № 2 на Архангельской улице. Разговаривала с людьми.
И картина той ночи стала проявляться в ее голове так же быстро, как поляроидная фотография за сто рублей. Вот только с ясностью были небольшие проблемы. Что-то там не складывалось, мешала какая-то существенная деталь.
Баламутка
После беседы со старшим следователем прокуратуры Солодкиной жители подъезда были взбаламучены…
Ольга Леонардовна обладала такой негативной энергией, что после разговора и даже недолгого общения с ней почти каждый человек чувствовал себя оскорбленным в самых лучших чувствах. Некоторые становились обидчивыми на всю оставшуюся жизнь, а парочка особенно нервных душою граждан даже пытались: один — отравиться одеколоном, другая — перестать дышать во сне.
Ольга Леонардовна, между нами говоря, была на редкость неприятной особой в общении с людьми. Правда, это не мешало ей оставаться хорошим специалистом.
И вот каждый человек, с которым она побеседовала, — невольно и абсолютно без всякого желания на то — начал вспоминать и прокручивать в уме, что же он видел в день убийства Нины Ивановны и ее сына.
Даже те, кто не моргнув глядели в глаза старшему следователю Солодкиной и быстро и доверчиво отвечали, что в ту ночь ездили в Балабаново затариваться спичками, попрощавшись с Ольгой Леонардовной, у дверей вдруг застывали, и та ночь, словно диафильм из школьных лет, проносилась в их голове!
19-го, ночные бдения
В ту роковую ночь сестры Фонариковы сидели на кровати и смотрели в окно на ковшик в небе.
Сестрам — Дуне и Мусе — было уже по девяносто, обе были погодками и всю жизнь прожили вместе, уйдя на пенсию докторами наук по педиатрии.
Седьмой этаж, на котором они жили, был для них горой Эверест, и птицы отчего-то любили заглядывать в каждое из пяти окон и смотреть на двух старых бабушек. Как они строят свой мир в трех непролазных комнатах, забитых мебелью, картинками и прочей чистенькой облупленной рухлядью, обласканной старыми ладошками и тряпочками из байки.
— Горим! — вдруг сказала Муся и счастливо взвизгнула: — Дунька! Горим!
И правда, снизу повалил белый, потом черный и наконец удушливый дым.
— Звони на каланчу!
— На какую каланчу?!
— На пожарную!
— Может, лучше в окошко покричать?!
— Ага!
— Аааа-аааа-а!.. — завопила Дуня едва живым голосом и, наглотавшись дыма, сползла, держась за батарею парового отопления. На пол.
А умная Муся быстро позвонила пожарным, в милицию и начала спасать Дуню, поливая ей лицо водой из чайника.
19-го, бомж Брежнев
Тот день не задался с утра…
Дверь трансформаторной будки приварили ровно в 10.35 два слесаря из 4-го ЖЭУ — Сероштан и Друц. Оба молдаване, красивые и чернобровые.
— На тебя Кузькина из 35-й квартиры жалобу на трех листах накатала. — Слесари не торопили, улыбаясь, ждали, пока Илья Леонидович сложит в два пакета, с Майклом Джексоном и Христом, свои пожитки. — Мы читали, — похвастались они.
Илья Леонидович покосился на промытые окна Кузькиной и даже углядел, как блеснули очочки злобной бабушенции где-то в районе штор.
— М-может, м-м-мне с ней переспать? — почесал подбородок мирный бомж и, взяв в обе руки по пакету, сплевывая, пошел к окнам Кузькиной в то самое, повторяю, утро. — Чего хоть она писала-то? — сделав шаг, вернулся, решив послушать про себя — все-таки приятно, когда про тебя пишут.
— Мочишься ты на стену, — подумав, вспомнил Друц и зажег газовую горелку.
— И какаешь, — поддержал коллегу Сероштан, — в смысле испражняешься, — быстро уточнил он и начал приваривать дверь трансформаторной будки.
Начался светлый ливень, мимо с колясками пробежали две молодые мамаши, проехала старая немецкая машина, поблескивая хромировкой, и бомжу стало грустно на всю эту жизнь. Он постоял с пакетами посреди асфальта и понуро пошел к вокзалу.
День быстро кончался.
Нужно было искать ночлег, и Илья Леонидович решился.
Выждав момент, когда из ближнего подъезда вышли два мужика со спортивными сумками, он быстро юркнул в него.
Было примерно половина двенадцатого.
Илья Леонидович не был грязным бомжем, он мылся по возможности. Хотя, конечно, не блистал. Но некоторые, да какое там, многие мужчины его возраста, ночуя в собственных квартирах, выглядят и пахнут ничуть не лучше (понюхайте, если не верите). Конечно, то, что Илья Леонидович — бомж, было видно сразу, но он был не опустившийся человек. Он просто бродил по жизни.
— Неплохо, неплохо, — поднимаясь на третий этаж, говорил он себе под нос. — Совсем неплохо…
Илья Леонидович подождал, пока на четвертом этаже кто-то вышел и побежал наверх, и пошел дальше.
Но — через миг там, наверху, кто-то истошно заверещал!
«А не выйти ли мне на улицу? — спросил себя Илья Леонидович и посмотрел в синее небо за окном. Редкие капли перекосили стекло и фальшиво переливались в искусственном свете. — Погода пахнет радикулитом», — погладил бок Илья Леонидович и решил переждать чужую драму около мусоропровода на пятом этаже. За выступом стояло ведро и валялся веник, Илья Леонидович присел рядом с веником. Порылся в пакете, вытащил сухарик и стал его жевать.
Обычная подъездная тишина — шаги, грохот дверей, свист лифта и чей-то смех — не в счет. Илья Леонидович чутко прислушивался — скоро ли можно будет подняться наверх, на девятый технический этаж, в чердачную дверь, которая открывалась гвоздем за три, максимум семь минут!
Криков больше не было, но чуткий нос Ильи Леонидовича уловил некоторую задымленность, и дыму становилось все больше!
«Чад!» — понюхав с минуту, определил Илья Леонидович и успокоился. Подгорелых блинов он не боялся.
И он хотел было пойти дальше, но нос к носу столкнулся с девочкой. Та, сморщившись, несла мешок с мусором, роняя на ходу мандариновые корки.
