— Да-а-а?

То, что мой Дима, метр шестьдесят один ростом, со стороны выглядел Ильей Муромцем, ввергло меня в краску счастливого стыда. Я себя почувствовала, несмотря на то что Димка до сих пор не смог устроиться на постоянную работу, самой счастливой из всех красавиц.

Так, случайно, на лавочке, я познакомилась с тетей Настей из 64-й квартиры. Боевая женщина. Любит костры. Старшая по подъезду, восьмой этаж.

Еще в Красноуральске я с любопытством посматривала на женщин с животами, мой тоже уже был виден без очков. Ходят как корабли и не стесняются. Вот, думала я, они же не боятся — значит, все как следует быть!

А когда мы приехали в Полежаевск и до появления Глафиры оставалось около полутора месяцев, я с жадностью посматривала на мам с колясками. Там, в недрах кружев, что-то попискивало, я не решалась даже взглянуть — ведь нельзя без спроса смотреть на чужих птенцов, но сердце ликовало — скоро пищащий инопланетянин появится и у меня!

На шестом этаже, за выступом несущей стены, в 54-й квартире как раз пищала недавно родившаяся девочка, и с ее мамой я познакомилась одной из первых.

Маму девочки звали Таней, и она тоже приехала из Красноуральска родить дочку. Совпадение…

Как обычно бывает? Ну, как люди перебрасываются парой фраз, а потом начинают улыбаться друг другу?

Я ходила с таким животом, что было видно — вот-вот! Еще несколько шагов, и я рожу. Да.

А она ходила гордая, с нежно-голубой коляской, и в ней девочка!

Мы с Таней встретились глазами на второй день нашего приезда в Полежаевск. Мы обе шли по одной тропке через сосновый лес к «сталинке» и встретились глазами.

— Ой, — сказала она, едва взглянув на мой живот. — Ты не бойся!

— Да, — едва передвигая ногами, заворчала я. — Тебе легко говорить.

— Не бойся! — толкая перед собой коляску, как ледоход льдинку, авторитетно заявила она. — Выскочит как пробка из бутылки!

— Да? — все равно не поверила я и не смогла отвести от нее глаз.

Такая полная, такая красивая, щеки как две мои попы. Сметана мезозойского периода.

Она шла, и воздух шелестел, как водопад, такая неотразимая и очень большая женщина лет двадцати пяти.

Из-под сарафана на тоненьких лямочках слегка выглядывал красный бюстгальтер, и это было красиво, а почему, не знаю.

И еще, я точно знаю — такая, как есть, я была уже в год и даже раньше. Люди не меняются. Они одинаковы независимо от возраста, и не важно, как они выглядят в десять, двадцать или сто двадцать лет. Я всегда буду та же, что в шесть лет. Но только — я одна буду знать об этом.

На трансформаторной будке справа от подъезда висела табличка:

Из своего окна, и не раз, я видела, как туда заходит какой-то чистюля в обносках. И так как я раба своей страсти к бомжам и прочим незаконным гражданам, то однажды вечером, когда Дима долго не приходил, а я ждала его на улице, расхаживая среди деревьев, сильнейший импульс заглянуть в трансформаторную будку повернул меня к ней; я подошла и просунула голову в железную дверь.

В будке горела свеча, внутри сидел бомж и, вглядываясь едва раскрытыми глазками в темные углы, писал, по слогам строя сложные фразы про обустройство, кажется… России.

— Вам чего, дамочка? — спросил меня этот глубокий человек, даже не повернув немытой шеи. Я сразу поняла, передо мной — уникум, каких поискать, и чтобы не нарушить хрусталь чужого уединения, вежливо потопталась у порога и со словами приветствия ступила внутрь…

Под серым пиджаком однофамильца самого славного генсека была надета узорчатая футболка. Только через час, когда я в подробностях рассказывала про последние два дня, что случилось и как мне невыносимо, я вдруг поняла, что это — татуированное тело, а не футболка! И посмотрела на собеседника во все глаза.

«Ой, — пронеслось в голове. — Беги!»

На что мой визави, Илья Леонидович, тихо пробасил:

— Не бойся. Я ручной.

— Правда? — И я досказала нашу с Димой «лав стори» до конца.

За что была отругана и выдворена из будки вернувшимся мужем в нашу комнату. Оказывается, он уже больше часа искал меня, рыская по всему подъезду, потом бегал вокруг дома, пока не догадался заглянуть на огонек в трансформаторное окошко.

Илья Леонидович имел не одни эти апартаменты, а еще и в подвале, и на чердаке, и ни разу не было, чтобы все три комфортабельных места оказались заколочены — одно обязательно было открыто и пылилось в ожидании. И в каждом было по спальному месту, чайнику и кастрюльке, в общем — лафа.

Раньше такое представить было невозможно, хотя — было, было, но этого не хотели замечать. Зато сейчас совершенно свободно во многих подвалах живут люди без документов, настоящих имен и с тем минимумом счастья, которое еще держит их на поверхности земли.

— Побезобразничать я люблю!.. Это если меня тронуть, — Илья Леонидович почмокал. — А вы не трогайте!

«Резонно! — согласился Лабрадор, который пробегал мимо. — Какой открытый человек! Весь на виду… не то что эти, которые в квартирах прячутся и с документами… Аф! Аф!»

Синева небесного моря над головой, обсидиан солнца в зените, от травы у подъезда пахнет дождевыми червями.

Диму взяли на работу. Торговля медикаментами. Менеджер.

«Через год купим квартиру, еще через год купим!.. А через три года купим!..» Всю ночь мечтали. А наутро было 13 мая — первый рабочий день на постоянной работе; Москва, метро «Алексеевская».

Он уехал, а я осталась, вышла во двор и ущипнула себя за руку — ко мне обратился большой русый пес, которого таскал на поводке бойкий слепой с третьего этажа, и на хорошем русском языке сделал заманчивое предложение.

Я ущипнула себя очень больно, но снова не проснулась, этот пес обладал таким даром убеждения, что еще чуть-чуть и я вышла бы за него замуж, но он просил не об этом!!!

— Нельсон, — представился он, а я пролепетала:

— Наташа.

— Знаю, — ответила эта собака и обнюхала траву возле моих ног. — Я знаю про тебя все, а что не знаю, могу выдумать… Хочешь?

— Нет, не хочу, не надо. — Я скрестила руки на животе. — Иди знаешь куда! Нет и нет! Пусть все будет по судьбе — я в нее верю, надеюсь и люблю, и знаю, что буду жить и через пятьдесят лет, и через сто…

— Не ври, — гавкнул пес. — Столько не живут.

— Ладно, — согласилась я. — Чего надо?

— Ты запутала роман, давай я продолжу его один?

— Ну уж нетушки! Роман — про меня? Про меня! Иди своего слепого таскай! И у меня почерк лучше!

— Ну, тогда напополам, да? — вежливо укусил меня за коленку Лабрадор.

И я согласилась.

Мы постояли, глядя друг на друга как заговорщики, и не смогли в тот день расстаться. Пес махнул хвостом и повел меня за дом, там я села на скамейку (жесткая!), Нельсон лег у моих ног, и мы поговорили про синтаксис, дефисы (о которых я и не подозревала, ой, такая прелесть) и про двоеточие…

Разговоры с собаками, в отличие от разговоров с людьми, навевают такой нежный покой в душе. Рекомендую.

— Это что! Я в первом классе с одним мальчиком целовалась целый час!

— А я, аф-аф! смолоду любил в ботинки писать, да и сейчас иногда это себе позволяю, аф-аф!

— Я как выпью, запросто могу драку устроить! Где хошь! Вот я однажды ехала в электричке выпимши, я-то вышла, а весь вагон дрался!..

— Сочувствую, а вот я как выпью…

— А ты что пьешь?

— Сливянку, — покосился пес.

— Ой, и я ее люблю! Пойдем купим!

— Тебе нельзя, — посмотрел на меня внимательно Лабрадор. — Ты что, забыла?

— Из-за драк?.. Да ты не бойся, я теперь стараюсь вести себя солидно, ну, я же замужем.

— Из-за живота, ррр-р-р-р!..

— А, ну да, а я забыла!

— Ничего себе, — отвернулся Лабрадор.