Кузькина, бывшая торговая работница, пригласила старшего следователя в комнату, полную достатка по-русски — стенка, два мягких дивана, ковры везде и люрекс-люрекс!
— Хорошо я живу? — тоном, не терпящим никаких «но», спросила Ирина Касымовна.
— Нет слов! — серьезно кивнула Оля Солодкина, разглядывая сильно потасканную хозяйку, хотя по паспорту все было не так уж запущено… У всех богинь прилавков одинаковые морщины вокруг больших накрашенных ртов и в зрачках — пепел давно убежавших надежд. Так смотрят люди, которые очень хотят денег, не к ночи будет сказано.
Ни-че-го вразумительного Ирина Касымовна тоже не сказала, хотя жила с квартирантами убитой дверь в дверь. Зато пространно и с жаром описала житие бомжа в трансформаторной будке под своими окнами.
— Смотрите! Вон он! — вскричала Кузькина и ткнула рукой в форточку. По дороге «лунной походкой» и с триллером в глазах шел абсолютно пьяный человек.
— Что же это деется?.. — с обидой спросила Кузькина. «Мать!» — как любовно называл ее бомж.
В 33-й квартире наконец-то объявились люди и открыли сразу, хотя до этого старший следователь Солодкина звонила дважды и все без толку.
— Ну, чего надо?! — выскочил на площадку в одних трусах и пьяный ответственный квартиросъемщик Винников. — Соли?! Перцу насыпать?.. Может, сахару?.. Томки нет — в баню пошла! — выпалил на одном дыхании и, оттянув губу пальцем, начал вглядываться в старшего следователя прокуратуры с усталым презрением. — Ну?! — наконец рявкнул он и, получив ответ, зевнул: — А-а, эти чертовы жильцы-ы… Заходите.
Большая квартира Винниковых сияла идеальной чистотой, которая несказанно удивила Ольгу Леонардовну. У нее, дамы занятой и замужней, в квартире не убиралось неделями. Так, мели пол иногда. И муж, и она были на работе с утра и до вечерней зари. Горели просто.
«Что же за жена такая у сиплого алкоголика?» — с невольным уважением подумала Ольга Леонардовна, глядя на Льва Ивановича Винникова, у которого сквозь бред в глазах плясали черти.
Винников, развалившись в кресле, поправил складку на семейных трусах и молча стал о чем-то думать. Наконец спросил:
— А эта?..
— Кто? — вздохнула Ольга Леонардовна.
— Жена убийцы… ну, слушай, она не цыганка? Не «дай погадаю»? — Винников потряс тощими плечами.
— С чего вы взяли?
— Маленькая, смуглявая, глазами так и пронзает… ну и что-то во взгляде еще такое — будто видит насквозь, что я, к примеру, о ней думаю.
— А что вы о ней думаете? — сверкнула синими глазами Ольга Леонардовна.
— Попала она крепко, — трезвым голосом вдруг сказал Винников.
— Да, — задумчиво согласилась Ольга Леонардовна.
— Видел, как она переносила свои вещи из опечатанной квартиры к бабке-собачнице, — мстительно стал вспоминать Винников.
— Да? — заинтересованно подняла брови Солодкина.
— И еще, ездил тут пикап с красноуральскими номерами, как раз перед убийством Нинки появился. Японский… Какая-то сволочь его на мое место поставила, гады, блин! — просто крикнул Лев Иванович. — А сейчас — нету!.. Уехали… Хотел… я им, но не успел! — тихо добавил он и сузил глаза.
— А номер? — на всякий случай спросила Солодкина.
— Давай ручку! — зло сказал Лев Иванович. — Память не пропил пока. — И он написал на клочке газеты номер красноуральского пикапа.
А тем временем участковый Сазанчук имел содержательную беседу с соседкой Нины Ивановны снизу — Варварой Ивановной Колодцевой.
Из эффектной, грудастой и задастой гранд-дамы полежаевского райпищеторга Варвара Ивановна с течением времени превратилась в тощую старушонку с густым басом. А былые надменность и апломб — в склочность и черствую неприязнь ко всем окружающим, даже к собственной дочери, которая приезжала за ней ухаживать.
Именно Колодцева стучала по батарее в ту роковую ночь, когда услышала топот и крики наверху, в квартире Нины Ивановны.
Проработав всю жизнь на руководящей работе, Варвара Ивановна не допускала мысли, что хоть кто-то отваживается мешать ей спать ночью, и выразила свое возмущение избиением палкой собственной батареи, благодаря чему перебудила полподъезда.
— Заходила ко мне эта ящерица с четвертого этажа, так я ее выгнала! — вспомнила самое интересное во всей этой кутерьме Варвара Ивановна. — Кляча! Еще будет учить меня, как мне жить! Нет, а! Какова?..
— Да, — согласился Автандил Георгиевич и пожал, уходя, Варваре Ивановне ручонку. — Много на себя берет… А куда она от вас пошла, не видели?
— Да наверх! — ткнув палкой в потолок и чуть не пробив его, пнула ногой воздух Варвара Ивановна, в которой злость так и бурлила. — Туда побежала, дура!
«Нужно будет поговорить с Альбиной», — слушая, как за только что закрытой дверью Колодцевой раздался душераздирающий крик яростной старушки, подумал Автандил Георгиевич.
— И в один прекрасный день я спросила себя — сколько я еще буду изображать зад лошади?.. — впуская Ольгу Леонардовну в квартиру, задала ей вопрос Дарь Иванна Кокуркина, игравшая в молодости лошадей. — И выпила!.. Да. И ушла из театра! А вы кто такая? Вам чего? — вдруг быстро спросила Дарь Иванна, у которой с утра была повышенная температура и еще — она на дух не выносила молодых женщин. — Ах, следовательша… — протянула старушка.
И не сказала больше ничего.
Так и вышло.
Ольга Леонардовна вглядывалась в людей, на убийцу никто не походил. Она шла дальше от квартиры к квартире. Разговаривали с ней не очень охотно. И рассказывали не факты, а все больше какие-то домыслы, а кое-кто без зазрения совести начинал врать, упиваясь ее служебным вниманием.
Бархатов
— Я — мирный старик, — сказал бывший прокурор старшему следователю Солодкиной, открыв дверь.
— Да, конечно, Капитон Кузьмич, — через силу выговорила Ольга Леонардовна. В комнатах прокурора стоял тяжелый запах.
— У меня ведь не убирает никто, — качнул головой хозяин.
Ольга Леонардовна не застала то время, когда Бархатов руководил прокуратурой, но легенды о крутом Капитоне Кузьмиче до сих пор не стихали в стенах этого обветшалого здания.
— В комнату проходите, там, у окна — воздух, — пригласил Бархатов.
Ольга Леонардовна тяжело вздохнула и вошла.
В углу стоял пыльный, без струн контрабас, пепельница из раковины на полу у окна была полна засохших плевков и окурков.
Ольга Леонардовна поморщилась, а Бархатов заулыбался…
На подоконнике кучкой лежали полосатые камешки с Черного моря. Ольга Леонардовна поежилась, вспоминая, как умер сын бывшего прокурора, контрабасист симфонического оркестра, — вышел в окно ранним утром, словно это была дверь. По словам убиравшей у дома дворничихи, Виорэль Бархатов умер не сразу, а встал и, пошатываясь, добрел до подъезда и уже в лифте перестал дышать.
На все вопросы, заданные старшим следователем Солодкиной, Капитон Кузьмич туманно улыбался и молчал. Вспоминая…
В тот роковой вечер 19 июня бывший прокурор, полупарализованный старец семидесяти шести лет от роду, синтезировал у себя на кухне взрывчатку колоссальной мощности: композиция «нитроглицерин + гремучая ртуть».
Мощность самодельного бризантного взрывчатого вещества была достойна удивления. Его даже хранить было опасно, но Бархатова — химика-теоретика-любителя — это только необычайно веселило и приводило в возбуждение, и он, громыхая, ездил с кухни по коридору в комнату на своей инвалидной колеснице и мечтал, как взорвет этот чертов подъезд вместе с его обитателями к чертовой матери!
Все они бегали на собственных ногах! И никто-никто ни разочка не предложил вынести его, заслуженного старика, вниз с четвертого этажа погулять на солнышке и поездить по травке!.. Никто и никогда не заглянул с доброй лаской в его слезящиеся глаза! Таких он не припоминал…
Два раза в неделю патронажная сестра закидывала в его берлогу сумку с продуктами, зажимая нос, выслушивала его просьбы и убегала прочь. Живи как знаешь!
