«Упал», — подумал пес и ушел в поля гулять, чтобы не нагружать себя и свое душевное равновесие, которое предполагает лишь приятные мысли о собачках и о ловле котов.

А Вениамин Хренков, повозившись в чужой квартире с ведром и тряпкой, вдруг увидел «цацки», сгреб их в карман, сказав при этом: «Ой, мокрые!» — и, поводив глазами, вышел, держась за стены, к лестнице. Точней сказать — вывалился.

Кокуркина, придя в колье домой, с кошелкой, полной всяких продуктов, бижутерии на полке не обнаружила и, попивая кефир, ругалась минут двадцать:

— Да что же это за дела?.. Ни на минуту дверь открытую оставить нельзя!

Тут ее прервал пришедший по случаю в гости Мальков и, поцеловав старушку в кефирные усы и губы, сел и стал ждать окончания трапезы.

— Быстрей, мамаша, пейте свой кефир! — ерзал на стуле и торопил разъевшуюся Дарь Иванну румяный отец семейства Мальков.

Дарь Иванна кокетливо откусывала от калорийной булочки по кусочку и поворачивала шею туда-сюда.

Туда-сюда…

А через три дня, когда Кокуркину Д. И. никто возле подъезда так и не увидел и перестали звенеть мониста веселой старой женщины на пересечении Архангельской улицы и Весеннего проспекта, Мила Хренкова решила проявить акт любви к старым и немощным и, постучав в приоткрытую дверь, вошла в бедлам 42-й квартиры.

— Ах! — крикнула Мила на весь подъезд. — Дарь Иванна!..

На кровати лежала и смотрела в потолок Дарь Иванна, а на шее у нее была затянута веревка.

— Пииить! — вдруг прохрипела старушка. «Скорая помощь» приехала слишком поздно, хотя старушка была еще жива.

— Нетранспортабельна, — кратко сказала молоденькая фельдшер и, сделав Дарь Иванне в предплечье укол камфары, уехала к другим умирающим.

Участковый Автандил Георгиевич долго беседовал с придушенной, но — безрезультатно. И был этим очень удручен, когда шел к опорному пункту. То, что старушку придушил кто-то из местных жителей, сомневаться не приходилось, но вот кто?.. Выходит, в доме появился, ходит, спит и ест серийный маньяк, и как его теперь вычислять?

Может, объявление повесить, чтобы сам пришел?..

Казалось, нет ей конца — Дарь Иванне Кокуркиной…

И то, что она умирала, было невыносимо печально: ну зачем, ну пусть бы пожила.

— Знаешь, Мила, а сильней-то всего я любила, угадай кого? — тихим голосом спросила Милу Хренкову Дарь Иванна.

— Надежду Константиновну Крупскую? — посмотрев на портрет жены тирана над кроватью, предположила Мила.

— Почти, — вздохнула Дарь Иванна, и глаза ее стали глубже от слез. — А сильней всего я любила… Луиса Корвалана.

— «Аванте пополу»?.. — запела Мила.

— Ага, — начала подпевать Дарь Иванна. — И еще… одного колхозника!

— И охота вам было?!. — удивилась Мила, которая, прожив всю жизнь с одним только Венькой, стала просто нервнобольной.

— Ой, охотааа!.. — с чувством выдохнула Дарь Иванна. — И тогда охота, и сейчас охота, и всегда охота!..

Поправила кудри и умерла.

— ФАК!.. ФАК!.. ФА-А-АК!.. — кричал в окошко слепой Жидков, когда хотел умереть. Но обладал прекрасным здоровьем, вот только не видел ни черта, и еще — на данный момент Жидкова не любила ни одна земная женщина, что, согласитесь, печально с любой стороны. Тут и не такое в форточку закричишь!

Что хотел сказать этим «ФАК» слепой — Лабрадор не понимал, он знал только гренландский и уругвайский иностранные языки. И, поскуливая, терся у ног Жидкова. И еще — Нельсон крепко держал своего слепого за брюки, чтобы тот не сверзнулся с подоконника на битые кирпичи внизу под окнами.

Я не знаю, что нас связало вместе? Наверное, цвет вечности в его глазах. Я так люблю его. Меня так тянет к нему. Я верю ему. Нет, я — доверяю ему. Он почему-то не сделает мне больно. Он — единственный человек на этой каменной планете постоянных войн, кто никогда не причинит мне боли, я так его люблю. Я люблю. Я доверяю ему себя. Дима. Мой Дима.

У маленьких детей самое невыносимо трогательное — пальчики на ручках и еще — пальчики на ножках. Бархатные цветочки — эти самые пальчики.

Глафира проснулась и, вздохнув, посмотрела на меня, чмокнув губками. И я поняла: раз уж младенцы вздыхают, то что же делать нам?

Я оказалась в этом городе случайно, и если Дима знал, куда ехал, то я, оставшись без него и выйдя всего за месяц второй раз из больницы с грудной девочкой на руках, чувствовала себя как после бомбежки…

Но — нужно было жить и как-то помогать Диме. Я снова пошла в следственный отдел прокуратуры.

В этот раз следователь разговаривала со мной очень доброжелательно. Подробно расспрашивая, почему и как мы появились в городе. Те же вопросы, что и раньше. Чисто инстинктивно я рассказывала не обо всем.

— Значит, вы тоже сомневаетесь, что Дима убил? — напоследок спросила я.

— Сомневаюсь, — сказала Ольга Леонардовна.

В этот наш разговор старший следователь Солодкина не показалась мне невыносимой, мы уже были знакомы и глядели друг на друга просто, как глядят женщины — одна на другую. Она смотрела на меня без жалости, но и без осуждения, в общем, нормальным взглядом, такое сразу чувствуешь.

Я думала, она мне скажет: «Я тебе помогу, Наташа…»

Но она ничего такого не говорила, хотя это было ясно и без слов. Или мне просто было плохо тогда и я видела все неправильно и не так?

Про Хренкова В. В. (квартира 55) у Автандила Георгиевича Сазанчука было записано в служебной тетради:

«Эгоцентричен, гиперсексуален, психически нестабилен».

В то утро Мила открыла холодильник и обомлела — на полках рядом с колбасными жопками аккуратно были сложены трусы и носки Вениамина, которые она попросила снять с веревки и положить в шкаф.

Ахая, Мила подошла к шифоньеру и, набрав в легкие побольше воздуха, открыла дверцу. Среди чистых наволочек, прижавшись к махровому полотенцу, притулилась жирным боком кастрюля с борщом, и три котлеты по-киевски лежали на глаженых носовых платках.

— Опять влюбился! Венька мой!.. В кого на этот раз?!

В эти мгновения Вениамин мерил украденные драгоценности Ниночки Ивановны, разложив их на бачке унитаза. Диадему он нацепил на шею, браслеты — на ноги и, подвывая, надел два кольца, а куда — не скажу…

Была суббота, на работу идти не надо…

Потеряв деньги и драгоценности, Альбина Яроцкая почувствовала себя такой несчастной, даже смерть Натана она перенесла легче.

И она поехала на вокзал за старое «Комсомольское» метро. Там издавна собирались вокзальные проститутки, нищие, карманники и прочий сброд. Ярославский вокзал.

Нет-нет, Альбина не становилась в ряд с продажными девушками, выставляя напоказ свои хрупкие прелести, нет-нет, и не пыталась втереться в доверие к двум потным загорелым карманникам, которые с обезьяньим интересом разглядывали ее. Она также не укладывалась на асфальт рядышком с каким-нибудь тишайшей души бомжем и не вытирала сопли с пропахших калом ничьих детей, которые разбирались в этой жизни почище, чем какая-нибудь тетя Маша из подмосковных Луховиц.

Просто побродив среди всего этого несчастного человеческого десанта, в котором, если порыться, вполне можно было обнаружить несколько золотых царской пробы, да-а… так вот, возвращалась в свой дом Альбина уже в стойком состоянии духа, выныривая из толпы запущенных вокзальных человеков.

Так хочется порой счастья.

Ни денег, ни алмазов со златом, ни того и ни другого, а просто уюта и тишины рядом с сердцем, чтобы, проснувшись, сперва улыбнуться, а потом уже начать дышать.

— Витя, вы просто непрактичный человек?.. — Альбина вгляделась в румяное лицо Вити Иншакова, старшего лейтенанта милиции. — Или вы, Витя, изрядно глупы?