— Он вас разбудил, да? — поправляя растрепавшуюся копну на голове, заулыбалась Тамара — она всегда улыбается, дай бог ей здоровья. — Жучила чертов! Дверь выломал и залег спать! Ах ты, подарок мой! — И, ухватив Льва покрепче, потащила к своей квартире. Только что была здесь — и нету!

— Бабы, дорогие, прикройте дверку, а? — Звонко щелкнул замок-собачка, и — тишина.

— Слушай, нас прямо ангел хранит. — Мы выключили везде свет и, не разбирая узлов, легли спать. Дверь перед этим мы кое-как поставили, даже закрыли на один оборот ключа, а пломбу прислюнили обратно и бумажку с печатью разгладили кулаком.

Утром следующего дня, разбирая узлы, Анна Львовна ворчала про жизнь:

— У мужчин вечный страх — не дай бог, придется жениться, не дай-то бог! Наташк, всю жизнь мужик боится, вдруг он какой дуре нужен станет. Дураки!.. Жизнь такая короткая, а они боятся ерунды. Да никто никому не нужен — на фиг! Если по любви-то. Это же редкость редкая, если кто тебя полюбит и захочет разделить с тобой жизнь…

Я молчала как рыба. Мне было так плохо, и к чему затеяла весь этот разговор Анна Львовна? Какое мне до каких-то мужиков дело?..

— А у баб другой ужас!..

Я насторожилась против воли. Ведь чужой ужас, как известно, очень помогает пережить свой.

— А каждая баба, — Анна Львовна послюнила палец и пригладила свое «домино» на голове, — боится…

— Чего боится? — не выдержала я, чтобы побыстрей узнать, чего боится каждая баба, ведь я тоже баба, баб — миллион, целое море баб, просто океан баб, и… каждая боится! Господи, какое счастье, что не я одна! — Чего?! Ну, не томите, тетя Ань!

— А того баба — все до одной — боится — без мужика остаться! — сказала, как отрезала, Князева.

— Все до одной? — Предел моего удивления зашкалило, и началось задымление.

— Все! — топнула ногой Анна Львовна.

— Да, — согласилась я. — Точно. Вот нету Димки, и меня словно нет.

— Верю.

Мне было девятнадцать лет, сейчас мне больше, но я думаю так же до сих пор. Люди — парные существа. Они не могут в одиночку танцевать фокстрот.

— Что же вы забрали вещи без разрешения? — присаживаясь и оглядывая комнату с остатками непостиранных вещей, спросил Автандил Георгиевич Сазанчук.

— С чего вы взяли? — Хотя отрицать было бесполезно, весь балкон был увешан подсыхающими пеленками.

— Да бросьте, вас видели…

— Кто?! Да он сам пьяный был! — встряла из другой комнаты Анна Львовна, и собаки по очереди гавкнули.

— Да не Винников, а его жена, — уселся поудобнее участковый и заулыбался Глафире: — Так нельзя.

Я молчала.

— Вы нашли деньги? — вдруг спросил участковый.

— Нашли, то есть нашла, — кивнула я.

— Все? — У инспектора заблестели глаза.

— Вот. — Я вытащила кошелек. — Вот все деньги.

Мой кошелек из жатой кожи Автандил Георгиевич брать не стал, и я вытащила все две с чем-то сотни и положила перед ним.

— А остальные?..

— Откуда вы знаете? — забыв, что все же сказала Солодкиной про деньги, которые отдала Нине Ивановне на хранение, удивилась я.

— Ваш муж не подтвердил наличие этих денег, — внимательно глядя на меня, сказал участковый.

— Но он ушел на работу, а мне их принес через час его знакомый… Долг, там должно быть много…

Автандил Георгиевич недоверчиво посмотрел на меня и встал. Уже уходя, он спросил:

— Кто знал, что они у вас есть? Вы говорили хоть кому-нибудь? Вспоминайте… — И ушел.

— Дело возбуждено по статье сто пять, часть вторая. — Автандил Георгиевич посмотрел на меня и повторил, потом добавил: — Убийство двух и более лиц, а также статья тридцатая, часть третья, покушение на преступление.

И замолчал.

— Наташа, от меня ничего не зависит, — после долгой паузы, разглядывая документы в своей потертой папке, сказал Автандил Георгиевич.

— И что мне делать-то?

— Ждать. Вот закончится предварительное следствие, оно идет плюс-минус два месяца. Ты же сама понимаешь, его взяли не с чем-то, а с топором в руке…

— Но Нину Ивановну убивали не топором! И потом — для каких целей он разбросал наши вещи?

— Может, ценности искал, — пожал плечами участковый.

— Где? В комнате, в которой мы жили? Он сам знал, что деньги лежат в двух местах — под клеенкой на столе и в кошельке у меня в сумке.

— Ну, значит, так, — повернулся Сазанчук. — Наташа, ну, допустим, только допустим, что убил Нину Ивановну кто-то другой… Но — кто?.. И зачем убил? До вашего к ней вселения Нина Ивановна жила и в ус не дула…

— А я откуда знаю? — поправляя чепчик на Глафире, тоже спросила я. — Мазут с Саркисом? Они же пропали куда-то…

— Давай так: я — не знаю, ты — не знаешь, и расходимся, — примирительно сказал Сазанчук. — До завтра. Завтра снова пойдешь в изолятор?

— В прокуратуру, жаловаться.

— Ага-ага, тебя там очень ждут.

— Что же мне делать?

— Ждать и вспоминать, — как из песни повторил Сазанчук. — Виноградов, которого твой Дима топором приложил, пошел на поправку, так что одним убийством меньше.

— Да не убийца он, — в сто какой-то раз повторила я.

— Тогда постарайся вспомнить, что было подозрительного 19-го? Ну, кто мог ее убить?.. Она боялась кого-нибудь?

Видя, как я растерянно молчу, участковый вздохнул.

— Ну, раньше приставал к ней сосед из 55-й квартиры, Хренков, а так…

— А еще?

— Откуда я знаю?

Когда русский человек выпьет, ему надо вскрикнуть. О правде. Крикнет, посмотрит по сторонам — никто не слышал? И со спокойной душой падает спать, кидается бить жену или еще в какую бучу. Обычно бывает именно так, но изредка встречаются исключения — сильно пьяного вдруг посещает мысль о сексе! И даже, не поверите, о Любви!

Прораб Хренков не отличался красотой, но выглядел неплохо. В былые времена под ручку с женой Милой любил прохаживаться вокруг дома, заходить в придорожные магазины и рассматривать ассортимент товаров. Последние же шесть лет практически не просыхал, запой сменялся еще более сильным запоем, хотя надо отдать должное — при этом работал, не забывал в подпитии, где находится дом, и умудрялся оставаться живым и весьма здоровым. То, что прораб Хренков злой человек, было видно без микроскопа: глядел он очень нехорошо, и если шел мимо, то задевал и словом, и взглядом и мог толкнуть и пообещать убить, невзирая на личности и прочие почетные грамоты и благодарные записи в трудовых книжках.

Причиной шестилетних запоев прораба стало одно незначительное на первый взгляд событие: в ту пору Хренков еще гулял под ручку с женой Милой и радовался, как умел, подрастанию дочки Светланки, которая была вылитая прораб Хренков в детстве.

Ровно шесть лет назад Вениамин Вениаминович как-то выносил мусор и обратил внимание на странное проявление чужой жизни. Соседка Нина Ивановна, женщина с кругленьким лицом и фигуркой, на которой отдыхали глаза, вдруг необыкновенно похорошела…

Нина Ивановна в тот день и час тоже выносила мусор в красном пластиковом ведре и прошла, напевая, мимо прораба к мусоропроводу за угол лестничной площадки. Одета она была в короткий халат, подпоясанный на полненькой талии кушаком, и в какие-то смешные пушистые шлепки…

Нина Ивановна прошла мимо, поздоровалась, открыла дверь, и непонятно отчего застывший на месте со своим мусором прораб вдруг увидел в глубине 56-й квартиры, куда вошла и быстро закрыла дверь соседка Нина, загорелый торс какого-то мужчины, видимо, гостя или даже не гостя. Гости, как известно, по чужим квартирам голые не бродят и не улыбаются так…

В общем, случайно, при выносе объедков, Вениамин Вениаминович Хренков стал свидетелем чужой страсти и даже, если хотите — счастья.

Странно… Ведь до этого дня прораб свою соседку благополучно не замечал, не интересовался ею и даже игнорировал. Так, здоровался, знал, что она мать-одиночка, воспитывает альбиноса-дауна, весьма несобранного мальчика, работает от случая к случаю из-за этого и не шикует.