Моё сердце тает, и я не могу сдержать накрывающую меня волну чувств. Слёзы катятся по щекам, я обвиваю его руками, прижимаю к себе, будто боюсь отпустить. Голос пропадает — я не могу подобрать слов, я даже не понимаю, что чувствую, но точно знаю одно: я никогда ещё не была так счастлива.

— Я тоже люблю тебя, — прошептала я, — и никогда не перестану.

Септис опускает взгляд на тонкие красные линии, оставшиеся на моей коже от шёлковых пут, — и касается их губами. Его поцелуи такие нежные, такие бережные, что у меня перехватывает дыхание. Я закрываю глаза, словно растворяюсь в ощущении быть любимой… желанной… бесконечно дорогой.

Он поднимает голову, целует меня легко, почти благоговейно.

— Мне нужно спросить тебя кое-что важное.

Я смотрю на него: лицо серьёзное, сосредоточенное. Я киваю:

— Ты можешь спросить что угодно.

— Рианна… — его голос слегка дрожит. — Я знаю, что я… чудовище…

Я накрываю его губы поцелуем, не позволяя договорить. Потом прижимаю ладонь к его щеке, заставляя посмотреть мне в глаза.

— Ты не чудовище. «Ты слышишь?» —говорю мягко, но твёрдо. — Ты — самый удивительный мужчина в моей жизни. Скажи, что хотел спросить.

Он вздыхает, и на лице появляется смущённая улыбка:

— Я посмотрел шоу… про свадебные торты. И понял, что пропустил один важный этап в вашей культуре.

Он поднимает сжатый кулак.

— Я купил это в день нашего ужина. Хотел спросить после… но… ну… у нас случилось кое-что другое.

— Купил что? — я расширяю глаза.

Септис склоняет голову набок, как делает всегда, когда удивлён моему удивлению.

— Ты правда не понимаешь?

— Это слишком… — я качаю головой. — Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Поверь, Амата, — его голос становится низким, тёплым. — Я хочу попросить тебя сделать меня самым счастливым мужчиной на свете… и выйти за меня замуж.

Он раскрывает ладонь.

На ней — маленькая бархатная коробочка. Алмаз внутри вспыхивает так ярко, что кажется, будто светится сам воздух. Слёзы снова хлынули из моих глаз, когда он берёт кольцо и касается им моего пальца.

— Ты спасла меня… во всех смыслах, — говорит он. — И я хочу провести с тобой годы, показав, насколько я благодарен. Я не знаю, что ждёт нас впереди. Не знаю, каким будет наше будущее… Но я точно знаю, что хочу прожить его рядом с тобой. Ты выйдешь за меня?

Я киваю так быстро, что даже не успеваю вдохнуть.

— Да! Да, тысячу раз да! — восклицаю я и обнимаю его, обвивая и руками, и ногами.

— Спасибо, спасибо, Амата, — шепчет он, прижимая меня к себе. — Ты даже не представляешь, как я счастлив.

А потом… он накрывает меня собой. Его руки — все четыре — блуждают по моему телу, его поцелуи становятся глубже, горячее. Он тянется губами к моей шее, к той точке, где бьётся мой пульс… я чувствую лёгкое касание клыков, и внутри всё сжимается от сладкого трепета.

И мы снова падаем друг в друга — в тёмную, всепоглощающую страсть, в шёпоты и стоны, в безумную близость, меченную его шёлком и моим дыханием. Мы теряемся во времени, растворяясь в жаре и объятиях, пока мир вокруг не исчезает полностью.

Моё сердце стучит так сильно, будто хочет вырваться наружу.

Этот невероятный, древний, опасный, прекрасный созданный-из-тьмы мужчина стал моей судьбой.

Моим навсегда.

Рианна

Я так безумно счастлива, что он вернулся, что сижу на диване с идиотской улыбкой, которую даже не пытаюсь скрывать. Он улыбается в ответ — мягко, тихо, так, как улыбаются только те, кто действительно рад видеть тебя рядом. Мы просто держим друг друга в объятиях, пока течёт ночь. У наших ног, уютно свернувшись клубком, сопит мистер Маффинс.

Септис снова принял человеческий облик — «для дома так правильнее», как он сказал. Но я всё чаще ловлю себя на том, что его истинный вид мне нравится не меньше… а в какие-то моменты даже больше.

Телевизор работает вполголоса, показывая поздние местные новости. Септис держит меня крепко, как будто боится отпустить, и я чувствую, что он почти… спокоен. Почти.

И в этот момент я наконец набираюсь смелости спросить то, что мучило меня с той ночи:

— Куда ты уходил? Всё это время… — шепчу я, глядя ему в профиль.

Он молчит пару секунд. Кажется, подбирает слова, которые причинят мне меньше боли.

— Я пытался охотиться… насытиться. — Его голос сухой, как потрескавшаяся земля. — Некоторое время я преследовал мужчину. Пьяного. Шатающегося.

— И что произошло? — спрашиваю я тихо, хотя ответ страшно услышать.

Он выдыхает, как человек, который несёт слишком тяжёлую правду.

— Я… не смог. В последний момент отпустил его. Позволил уйти.

Я понимаю. Он говорит не про добычу. Он говорит про жажду. Про то, как тяжело ему держать себя в руках. Как сложно не стать тем, кем он был когда-то.

— Но тебе всё равно нужно питаться… — произношу я едва слышно. — Иначе всё повторится. Как тогда. Ты начнёшь угасать.

Он накрывает мою ладонь своей — холодной, нервной, но старающейся быть тёплой ради меня.

— Я знаю, — шепчет он. — И знаю, что сделаю, если почувствую, что могу причинить тебе вред. Амата… я выбрал, что со мной будет. И это единственный путь.

Я не успеваю спросить, какой «путь», потому что его взгляд прилипает к экрану телевизора.

На новостях показывают мужчину. Его лицо — жестокое, наглое. Ведущий говорит: «разыскивается за множественные нападения, изнасилования и вероятное убийство». Он вооружён. Он опасен. Он на свободе.

Сердце у меня падает в пятки, потому что я узнаю выражение на лице Септиса. Это не ярость. Это инстинкт.

— Он… — шепчет он, и голос хрипнет. — Это тот мужчина. Которого я тогда отпустил.

И меня ударяет понимание. Сразу. Быстро. Чётко.

— Тот самый? — спрашиваю я, чувствуя, как меня накрывает чужой холод. Перед глазами вспыхивают воспоминания о Гари — о его руках, его тени, его угрозах. — Тот, что…

— Да, — рычит Септис, сжимая челюсть так сильно, что я слышу, как скрипят зубы.

Я кладу ладонь ему на грудь — туда, где у него сердце.

— Послушай… — говорю я медленно. — Может, тебе не нужно охотиться на тех, кто невиновен. Может… есть другой путь для тебя.

Он смотрит на меня. Очень внимательно.

— Продолжай, — шепчет он, и его голос становится низким, тёмным, будто вокруг нас сгустилась ночь.

— Ты можешь охотиться на тех, кто сам охотится на слабых. На тех, кто портит этот мир. На тех, кто делает его опасным. — Я киваю на экран. — Он — один из них.

Септис наклоняется ближе.

— Ты хочешь, чтобы я стал… защитником? Хищником, который охотится на хищников?

— Да, — отвечаю, не отводя взгляда. — Ты можешь спасать людей. Искупать прошлое. Становиться сильнее. И… жить.

Его глаза вспыхивают алым — не кровавой жаждой, а чем-то древним. Уверенным.

— Скажи, Рианна, — шепчет он мне в волосы, — что ты хочешь, чтобы я сделал?

Я провожу рукой по его груди вниз, к его животу — медленно, осознанно. Его мышцы напрягаются под моими пальцами, его дыхание сбивается. Я поднимаю взгляд на него из-под ресниц.

— Найди его, — произношу я тихо, но твёрдо. — Сделай мир чуть безопаснее. Для тех, кто не может себя защитить.

Его пальцы проходят по моим волосам. Его взгляд — хищный, но нежный. Его спина выпрямляется, будто он получил приказ от самой судьбы.

— Это будет легко, Амата, — его голос — гулкий, тёмный, обещающий. — Очень легко.

И тогда я прикасаюсь губами к его груди — лёгким, почти невинным укусом.

— Тогда я повелеваю тебе, — шепчу я, чувствуя, как по коже прокатывается волна жара. — Иди. Охоться, Септис. А когда закончишь… вернись ко мне. И мы отметим новые начала.

Его глаза вспыхивают алым пламенем — и в них только одно:

Страсть. Покорность. Ненасытная жажда служить мне.