В Большой юрте главари рода и аткаминеры, явившиеся на клич Оразбая, шумели и распаляли себя, повторяя его воинственные призывы: «Достойный джигит умирает в бою, трусливый заяц - в камышах!», «Главный враг - враг народа. Самый главный спор - земельный спор!»
Устами Оразбая было сказано: «У меня нет ни долгов, ни счетов перед Уаком. Сажусь на коня только потому, что хочу постоять за сородичей, защитить честь тобыктинцев!» И эти его благородные речения повторялись устами многих аткаминеров перед аксакалами, карасакалами и молодыми джигитами то-быктинских родов и аулов, в каждой юрте.
Были и другие его высказывания: «Уаки хотят забрать у то-быктинцев пастбища на землях Каракудук, Торекудук, Обалы, Когалы, Шолак-еспе и многие другие. Но разве ими пользовался один Аккулы, мой отец? Или один Кунанбай? Разве раньше не кочевали там Божей, Байсал, Молдабай и Буркан? Аллах свидетель - там, на осенних и зимних пастбищах или, как сейчас, на весенних выпасах, держали скот все сыновья Тобыкты! И это теперь хотят отобрать у нас?»
«Кто хочет спрятать свою голову, пусть так и сидит у себя дома, согнув спину. А я хочу защищать твою честь, Тобыкты! Битва за землю - главная битва!»
Слушая Оразбая, главари некоторых богатых родов, такие как Жиренше, Абыралы, Азимбай, Абдильда, весьма одобрительно, хвалебно отзывались о его призывных речах. Жиренше сказал от имени всех: «Знамя тобыктинцев в твоих руках! То-быктинцы не изгои без роду и племени - все пойдут за тобой! Будем готовы зубами рвать этот нечестивый Уак!»
Услышав слово «Уак», Оразбай подскочил на месте, свирепо вращая своим единственным глазом:
- Эти жалкие землеройки, сурки, подбирающие колосья, запрягающие своих клячонок в скрипучие арбы, лопатой и кетменем добывающие себе пропитание! Хотя бы осмелились пойти на столкновение с нами! А то ведь только на то и способны, что превозносить себя: «Мы народ Кокена! С кем бы нам схватиться на этот раз?» А сами - настоящий сброд, состоящий из сорока родов, как чапан с сорока заплатками. Но, как говорится: «Песку не быть камнем, рабам не дано властвовать». Я хочу размесить их ногами, смешав в одну кучу, как серую глину!
Все гости Каракудука, прогуливаясь вдоль желей в перерывах между кумысом, чаем и мясом, уходя в зеленые луга за белые юрты, могли вдоволь обсудить речи и призывы Оразбая. Затем устами тридцати-сорока главных гостей Большой юрты его слова были переданы их дружинникам и соседям, а те передавали эти призывы дальше по округе, пока они не доходили до каждого старика и ребенка в самых дальних аулах. И по пути, перелиняв и пообтершись, поднабрав сочной ругани и матерщины, эти призывы доходили до воинственных джигитов, любителей помахать соилами и пограбить на свободе.
У Азимбая, равно как и у других баев, в дружине кроме отпетых головорезов и барымтачей были и простые кочевники, умевшие и скот пасти, и поработать соилами, коли придет на то случай. Этим было не очень ясно, почему разгорелась борьба за какие-то земли, малоизвестные им, - ибо они не пасли там свой скот. Но эти малоимущие степняки, не имевшие своих стад, слышали от стариков, что некие пастбища когда-то были отобраны тобыктинцами у уаков. В разговорах между собой эти бедняки только пожимали плечами: «Пес его знает, за какие это земли надо драться!»
А от Оразбая исходят, словно раскаты черной бури: «Спор за землю!», «Враги!», «Честь рода Тобыкты!». И эти раскаты разносятся по всему тобыктинскому краю устами баев, соратников Оразекена, которые зимой пасли там на подножном корму свои неисчислимые табуны. Именно на тех землях ставились временные балаганы табунщиков.
На отобранных у людей Кокена угодьях, на зимних пастбищах, разбредались табуны лошадей численностью до пятидесятишестидесяти тысяч голов. Вот в чем была правда, которая крылась за громкими патриотическими призывами Оразбая и всей его клики.
Итак, черная буря словоблудия, напущенная злоречивым Оразбаем, превращалась теперь в грозную бурю народных столкновений, вот-вот готовую обрушиться на мирные аулы.
Когда день перевалил за середину, по всем аулам орды Ораз-бая пронесся первый порыв этой бури - в виде одновременной великой суеты, что началась подле всех коновязей - байских, под навесами, и прочих - вдоль натянутых арканов. Повсеместно разом прозвучала команда:
- Время! Всем садиться на коней!
- Аттан! Вперед! - эта команда прозвучала уже непосредственно из Большой юрты Оразбая.
И минуты, за которые можно вскипятить молоко, ушли на то, чтобы весь военный стан оседлал коней и, постукивая соилами, сверкая стальными секирами, воздев над головами пики, двинулся рысью в сторону гор Кокена. Отрядом в сотню всадников управляли шесть еще не старых опытных джигитов. Их с утра, в продолжение всего времени сбора, наставляли и напутствовали Оразбай, Азимбай, Жиренше, называя их «батырами», «предводителями набега». Но ни один из напутствовавших не взобрался в седло и не отправился вместе с ними в поход.
Лишь один бай Есентай вскочил на своего коня, стоявшего под навесом, и с места припустил его вскачь, помчался вслед за ушедшим отрядом. Наблюдавшие за ним со стороны Ораз-бай, Жиренше и другие баи оглянулись друг на друга, не то с удивлением, не то с одобрением в глазах. Жиренше взял под локоть Оразбая и насмешливо проговорил:
- Видать, взыграла в нем кровь! Молодые годы вспомнил!
Это он намекал, что в молодости Есентай был известным ба-рымтачом. Оразбай, однако, сразу не ответил Жиренше, вперив горящий взгляд вслед удалявшемуся Есентаю. Затем с умеш-кой промолвил:
- А ведь со вчерашнего дня ни слова не сказал. Такой поделится нужным словом разве что перед самой смертью. Полетел дать им кое-какие наставления.
Азимбай не мог не вложить своей доли ехидства:
- Е, и совет даст, и угрызет что-нибудь для себя. Такой уж как вопьется, так сразу не отстанет, пока всю кровь не высосет.
Стоявшие вокруг баи одобрительно заулыбались.
Вскоре Есентай нагнал отряд и поскакал рядом с одним из главарей набега, Беспесбаем. Отделившись с ним немного в сторону от скачущего отряда, Есентай принялся за свои наставления:
- Набег возглавляешь ты. Тысячу раз говорил всем: в плену не оставляйте своих, и тебе говорю это. Бывают дурни, которые потеряются среди битвы и со страху попадают в плен. Таким накажи: если вдруг окажутся одни, без своих, пусть скачут во весь дух, повернув коней хвостами на Темирказык68. И тогда, даже отбившись от своих, смогут наверняка добраться до дома.
Беспесбай молча кивал головою и посматривал на скачущего рядом толстого, с трясущимся двойным подбородком, потного Есентая. Они еще в недавнем прошлом вместе ходили в воровские походы, на барымту, пили сурпу из одной баклажки. Теперь же Есентай, не способный ходить в набеги, давал ему боевые советы. Беспесбай усмехался, слушая его.
- Добро! - сказал он.
А жирный Есентай, трясясь на коне рядом, продолжал давать советы.
- Если попадется среди врагов джигит с крепкими руками, на хорошем скакуне, постарайтесь первым делом вышибить его из строя. С таким трудно сладить в поединке, сходясь на соилах, и если он начнет тебя теснить, то, отступая, постарайся нанести удар не по нему, а по его коню. Одним хорошим ударом по виску можно завалить под ним коня. И пока джигит поднимется, найдет другого коня, пройдет немало времени. Опасного врага можно обойти именно так. Уай, я тебе все сказал, теперь скачите, бейтесь, - и удачи вам! Вы наши батыры, настоящие азаматы!
Скоро выговорив последнее напутствие, Есентай резко остановил коня, натянув поводья, развернул его на месте - и галопом понесся назад.
Те, кого он назвал батырами и азаматами, на самом деле известны были всему народу как отъявленные конокрады и воры. И этих отпетых разбойников собирал под свои знамена и подкармливал сам Оразбай, владелец трех тысяч отменных лошадей. Но эти барымтачи были близкими друзьями, побратимами - тамырами и для других богатых владетелей Тобыкты. Их имена были известны народу: Жаркымбай, Дубай, Беспесбай, Саптаяк, Кулайгыр, Кусен.
