Из Туркестанского военного округа поступило предписание поручику Оскенбаеву Абдрахману отправиться на место службы в крепость Верный. По окончании Михайловского артиллерийского училища Абиш отправился из Петербурга в родные края, ждать назначения по службе, и вот оно пришло в Семипалатинск. Уже давно ожидая вместе с женой приказа и предполагая, что назначение последует в Верный, Абиш исподволь готовился к дальней поездке, приобрел надежный экипаж, подобрал добрых лошадей.

Абай, приехавший проводить молодых, в эти дни перебрался из слободы на берег Большого Семипалатинска и вместе с Баймагамбетом поселился в доме татарина Карима, у которого останавливался и раньше.

Дело Макен и Дармена серьезно занимало Абая, невольно ввергая его в круг самых тягостных размышлений и горестных переживаний. И в эти лето и осень, находясь в городе, Абай много работал, ежедневно сидел с карандашом в руке над бумагой, доверяя ей свои самые затаенные мысли и чувства. Он сочинял стихи и писал прозу, продолжая начатые ранее «Кара-соз» -«Слова назидания». В них отражались философские, глубокие, искренние, печальные, нелицеприятные, порой беспощадные размышления поэта о трагичности жизни, о своем народе, о его достоинствах и пороках... Вынужденный много времени и сил отдавать нелегкой, напряженной борьбе за дело Дармена и Ма-кен, Абай не показывал, тем не менее, чего это стоит ему. Последнее время внешне он выглядел все таким же спокойным, как раньше, лишь разговаривал с людьми более сдержанно, лаконично, при этом хранил на лице некую замкнутость.

Набравшись немалого опыта, Абай теперь, несмотря на некоторую утомленность от дел, далеких творчеству, довольно быстро разбирался в новых обстоятельствах и тотчас принимал решение. И эти решения его отнюдь не выглядели поспешными.

Сидя дома, Абай получал сведения обо всех противодействиях со стороны мулл, городских толстосумов, толмачей, желавших сурово осудить Макен и Дармена, и тотчас оповещал своих, поручал им собирать как можно больше дополнительных свидетельств в пользу их дела. И постепенно в «Деле девицы Азимовой» с его стороны было представлено значительно больше убедительных документов, чем у противной стороны.

Когда пришло предписание Абишу отправиться на службу в Верный, опечаленный предстоящей разлукой отец хотел как можно больше бывать с сыном, ежедневно вызывал Абиша к себе. Они уединялись и подолгу беседовали вдвоем. Чаще всего это происходило по вечерам. Вот и сегодня - пополудни он сразу же отправил Баймагамбета за Абишем.

К его приходу у Абая оказались непрошеные гости.

Сторона Оразбая - Сейсеке не чуралась действовать и по канцеляриям чиновников городской управы, подавая туда приговоры от имени мусульманских общин города, в которых заявляли: «Его Величество, царь России с уважением и сочувствием относится ко всему магометанскому обществу в своем государстве. Пусть не совершаются деяния, попирающие религиозные чувства его подданных-мусульман!» - С этими бумагами ходили по канцеляриям двое ретивых халфе, однако чиновники, в общем-то доброжелательно их принимавшие, показали им представленные Абаем заявления и свидетельства, которые стояли каменной стеной против обвинений мулл. Поэтому эти халфе, не получив от чиновников поддержки, заявились прямо на дом к Абаю, желая как-нибудь воздействовать на него. Абай никак не ожидал увидеть их у себя.

Их было двое, одним из них оказался халфе Шарифжан, второй - халфе Юнусбек из рода Найман. Именно его и отправил своим посланником главный имам Казахской мечети Семипалатинска хазрет Камали, татарин, известный в казахской среде своим приятием всего казахского - в культуре, обычаях, традициях. Халфе же Шарифжан сопровождал Юнусбека. Увидев Шариф-жана перед собой, Абай был возмущен до глубины души. Узнав о неприглядном поведении алчного халфе во время недавней холеры и его тайной причастности к погибели Сармоллы, Абай испытывал к нему гнев и отвращение. И он вдруг заявляется на пороге его дома, протягивая обе руки для приветствия, называет свое имя! Возмущению Абая не было предела.

- Е, да ведь ты тот самый зловредный, коварный халфе из главной мечети? - с открытой неприязнью, брезгливо проговорил Абай.

От такого прямого, жесткого нападения, от неприятных слов, высказанных прямо в глаза, халфе Шарифжан пришел в замешательство. Чтобы сохранить лицо, он принял смиренный вид, ничем не ответил на обидные слова Абая и повел себя так, словно полностью вынужден был подчиниться воле старшего по возрасту.

- Пай-пай, мырза, в чем же вы меня обвиняете? Как несправедливо строги вы ко мне, мырза Абай! - заюлил халфе Ша-рифжан, отирая бороду руками и закрывая глаза.

В разговор вступил халфе Юнусбек, с подчеркнутой важностью начал излагать дело, с которым направил его к Абаю главенствующий в городе хазрет Камали.

- Мырза, везде и во всякие времена свой символ веры народ отождествлял с именами главенствующих лиц мусульманской общины, следовал их примеру и слушал их наставления. Сейчас пошли такие времена, когда вера слабеет, правоверного рвения не наблюдается. И если такие известные люди, как вы, почитаемые как истинные наставники правоверных, будут поддерживать мирские законы русских, а священные устои ислама принижать перед ними, то какие же духовные клады мы оставим для тех, что идут вслед за нами? На каких весах истины и справедливости смогут они взвешивать деяния своей души и разума? И сейчас все правоверные мусульмане ожидают от вас, что вы, как их наставник-эфенди, откажетесь защищать недостойных осквернителей нашей веры и законов предков. Вот об этом просил передать вам хазрет Камали.

Абай с великим любопытством всматривался в тщедушного, с вертлявым телом, тщательно подстриженного, с рыжеватыми усиками и остроконечной бородкой велеречивого халфе Юнусбека из Найманов. Он был известен как великий краснобай на разного рода казахских сборищах и большой начетчик, набивший руку в религиозных диспутах. Называя акына «известным эфенди», наставником общества, халфе Юнусбек хотел поймать на обычный аркан человеческого тщеславия Абая, главное лицо в деле Макен и Дармена. Усмехнувшись, Абай продолжал смотреть на тщедушного халфе тяжелым, холодным взглядом, под которым тот невольно съежился и заерзал на месте.

В это время и вошел в комнату Абиш, приехавший по вызову отца. Абай кивком головы молча принял приветствие сына, показал ему на место рядом с собой, приглашая сесть. Не отрывая своего тяжелого взгляда от халфе, продолжил с ним разговор:

- Вы, досточтимые учителя веры, хазреты, имамы, ишаны и все боголюбивые муллы разных общин, - вы находите вполне допустимым вмешиваться в светское дело жесир Макен Азим-кызы. Вы находите здесь нарушение устоев ислама, но при чем тут ваши речи о совести, о чести? Вы же сами - первые лицемеры, бессовестно лжете, изворачиваетесь перед людьми, да и перед самими собою не меньше!

- Астапыралла! Что он говорит! Это мы лицемеры? - широко раскрыл глаза на Абая тощенький, прилизанный халфе.

Абай, подняв правую руку, сделал предостерегающий жест:

- Успокойтесь! Не надо терять достоинства, не надо зря кричать, - лучше послушайте, что я скажу. Вот вы вчера бегали, кланяясь, согнув спины, перед русским начальством, людьми совсем иной веры. Вы в первую очередь постарались, прибегая к разным уловкам и хитростям, убедить сановников в том, что вы печетесь о чистоте веры и противитесь нарушению мусульманских законов. Шлепая печати на разных прошениях и приговорах, просили русское начальство защитить твердыни мусульманской веры! А сами, выйдя за порог конторы, тут же начинали поносить их самыми последними словами. А теперь пришли ко мне и хотите, чтобы я встал на вашу сторону и вместе с вами участвовал в этом гнусном обмане! Разве это не лицемерие, не ложь? А ведь вы, наставники мечетей, хазреты, имамы, ишаны, муллы, муэдзины, шакирды, - являете наше лицо перед русской властью, представляете наш народ - и казахов, и татар. Вы, стоя перед начальством, с вашим двуличием и лицемерием, а за их спиною ругая русских сановников, - даже не стыдитесь своих прихожан, которые слышат вас и которым известны все ваши дела и помыслы!