Говоря обо всем этом, Базаралы глубоко досадовал. Абаю казалось, что теперь вся жизнь, прожитая его другом, кажется ему какой-то горькой насмешкой.

- И хочется помереть, да не отпускают в могилу! - сказал Базаралы и вдруг хитро подмигнул Абаю. - Завидуют, что если и умру, то останусь безнаказанным, всех перехитрю. Вот и хотят напоследок хоть колючего чингиля мне в могилу бросить. А я все живу, и как бельмо им на глазу, будто бы говоря: и не помер, и не покорился!

Сказав так, Базаралы неожиданно захохотал - так развеселила его самого эта гордая выходка. Промокнув рукавом слезы, выступившие от этого смеха, он подытожил свой долгий рассказ:

- Ты всю неделю присматриваешься ко мне, не перестаешь спрашивать о здоровье. А я скрывал, не мог рассказать при людях. Даже бывало, когда рядом с тобой лежали, я просыпался в ночи, сердце подскакивало к горлу, но и тогда виду не подал. Теперь же говорю тебе, и только тебе одному! Вот чего хочу: пока мои глаза не закрылись, пока не взяла меня земля, пусть мои враги знают, что не успокоился, не покорился, не сломался Базаралы...

Попрощавшись с ним и тронувшись в путь, Абай все думал о своем друге, и эти тревожные думы были как те серые, тяжелые облака в осеннем небе, что он видел перед глазами, покачиваясь в седле.

В ту осень долго не было снега, поэтому и холод казался черным, как сама мерзлая земля на склонах холмов Акшокы. Измученные пронизывающим ветром, люди из аула Абая перевезли свой скарб в теплые дома, где теперь через день топились печи.

Дармен и Макен переехали в отдельный уютный дом, в том же обширном дворе, где обосновался Баймагамбет. Абай, Ма-гаш и Какитай жили вместе, в зимнем доме напротив. Абай усердно трудился, обложившись книгами, перелистывая свои бумаги. Не отставали и джигиты: Магаш с Какитаем с утра до вечера корпели над книгами в угловой комнате.

Читали они в основном русские романы, из тех, что попроще, - эти нехитрые книги были хорошо понятны двум молодым казахам и настолько захватывали их воображение, что они обстоятельно и многократно пересказывали их друг другу в долгих осенних сумерках.

Дармен отчего-то пристрастился к уединению в последние дни... Сидя в жарко натопленной комнате, он подолгу играл на домбре, с бурной страстью ударяя по струнам. Вдруг начинал петь, громко и горестно, то внезапно обрывая, то надолго затягивая песни собственного сочинения, особенно те, что написал совсем недавно.

Айгерим каждый день звала к себе юную Макен, и обе немедленно погружались в большую работу. Это была вышивка по разноцветному дорогому бархату, а ее будущие изящные орнаменты искусные рукодельницы придумали и нарисовали сами, взяв в руки бумагу и карандаш.

Макен оказалась замечательной мастерицей по вышивке мелких узоров. Эти навыки смышленая дочь переняла от своей матери, и не только вышивку, но умение кроить самые разные одежды. Айгерим часто хвалила ее работу, как и Магаш, Каки-тай, Алмагамбет и другие, кто заходил в комнату, рассматривая особый раскрой тымаков, тончайшие рисунки на кимешеках.

Любовался работой женщин и Абай, подолгу рассматривал орнаменты, как рисованные на бумаге, мастерски вырезанные в виде маленьких выкроек, так и уже вышитые - все эти «бараньи рога», «птичьи шеи», «гусиные лапки», «ласточкины крылышки».⁴⁹

Не на шутку увлекшись, Абай уже и сам принимал участие в подборе цветных ниток, с самым серьезным видом расспрашивая у Айгерим, где и как правильно расположить тот или иной рисунок.

Постепенно искусные мастерицы увлекли своей кропотливой работой всех взрослых и детей, которым часто было нечего делать на зимовье.

Значительный запас бархата и сукна, шелка и плюша, разноцветных нитей, что все лето наказывала покупать в городе Ай-герим, теперь был пущен в дело. К концу зимы Айгерим и Макен решили закончить одну многотрудную работу - полностью вышить большой настенный ковер - тускииз. Так, в кропотливом, увлекательном занятии и проходили дни этих трудолюбивых женщин, да и всех остальных аульных жителей, зимующих в двух теплых дворах на Акшокы.

Для Абая эта осень также была порой необычайного вдохновения, плодотворного творческого труда. Он работал всегда в уединении, часто ночью, порой по утрам. Так сложилось, что последнее время первым читателем его стихов стала Макен. Бумаги, исписанные рукой Абая, сначала попадали в руки Айге-рим. Она брала их своими тонкими ровными пальцами, тотчас несла в комнату к Макен и просила прочитать стихи вслух, что уже стало их ежедневной привычкой. Макен, еще несколько лет назад наученная грамоте, не раз читала, заучивала и переписывала стихотворения Абая вместе с Магрипой, когда они обе были незамужними девушками. Вот и сейчас Макен каждое утро с нетерпением ждала, когда Айгерим принесет ей новые творения Абая.

Почерк Абая был крупный, красивый, разборчивый, строки стихов он всегда записывал простым карандашом. Макен брала из рук Айгерим никем еще не читанные стихи и чувствовала такое радостное возбуждение, что пальцы ее заметно дрожали. Для юной Макен эти листы казались трепетными утренними посланиями именно ей - от старшего ага, словно бы от отца. Ее смуглое лицо прояснялось, щеки заливал румянец...

Все это радостное волнение, разумеется, видела Айгерим, когда передавала ей листки. Она смотрела на Макен со смешенным чувством гордости и светлой зависти. Встрепенувшись, слегка подрагивая тонкими бровями, Макен тотчас с жадностью устремляла на бумагу свои красивые глаза. При прямом взгляде на ее лицо они порой выглядели небольшими, заметна становилась их продолговатая форма, что ничуть не умаляло их красоты. В глазах Макен светились ум и теплота, умиротворение и особая притягательность, порой они жарко горели и казались узкими окошками в ее огромный душевный мир, полный света и огня.

Глядя, как молодая невестка волнуется, читая стихи Абая, которого она сама любила всей душой, Айгерим испытывала к ней нежное чувство материнской ласки. Стихи Абая удивительным образом сближали двух женщин - юную красавицу Макен и все еще молодую, не растерявшую былой притягательности Айгерим. Это была ранее невиданная, особенно волнующая, теплая пора для них обеих - именно потому, что Абай каждый день писал стихи, Айгерим приносила их Макен, а та читала ей вслух.

Все это было несказанной радостью, отдохновением от ежедневных трудов этих двух весьма рассудительных женщин, когда однообразие ручной работы и сопутствующих ей простых мыслей, измерений и расчетов кройки, шитья и вышивки внезапно прерывалось вспышкой ни с чем не сравнимых чувств, порожденных вдохновением поэта...

Как-то раз Айгерим принесла из комнаты Абая два листка, на которых было записано одно большое стихотворение, и Макен, как обычно, тотчас принялась читать своим красивым, мягким голосом. Айгерим сидела повыше Макен, на своем обычном месте. Макен прочитала стихи на одном дыхании. Едва огласив их, она сразу стала перечитывать их про себя, тут и Айгерим попросила повторить самое начало стихотворения.

Не хватайся за все сгоряча.

Дарованьем своим не гордись.

И подобием кирпича

В зданье жизни самой ложись¹.

Услышав эти строки во второй раз, Айгерим вдруг тихо засмеялась своим красивым голосом, звучащим, как падающее серебро шолпы.

- Похоже, что эти слова про нас с тобой! Он ведь не раз говорил, что не должен разумный, наделенный способностями человек сидеть без труда. Мол, будь ты хоть королевой, хоть принцессой, пропадешь, захиреешь в безделье, - сказала она и, помолчав, добавила: - Только вот не пойму, при чем тут кирпич? И чем он, этот кирпич, похож на нас с тобой?

И они принялись наперебой рассуждать по поводу и других прочитанных стихов. В одном из них, им обеим показалось, речь идет об Айгерим - некой зрелой женщине, наделенной крепким характером, к тому же, красавице. Пусть женщина, о которой говорится в стихах, и выделяется среди других своим острым умом, но стихи эти могли выглядеть как назидание ей... С другой стороны, они заставляют задуматься и некую другую молодую женщину, такую, как Макен. Ну совершенно не ясно, для кого из них они предназначены!