Хватит ли материнской любви Девочке на всю ее жизнь?

Рядом будут люди, родня, Не найдет лишь тебя она.

Смогут ли другие вокруг Счастьем наделить сироту?

Не смогу стать отцом никогда Девочке несчастной твоей, Но могу обещать лишь одно -Буду ей опорой в судьбе.

Той, что выбрало сердце твое, Вдовья доля досталась теперь. Рано кончилось счастье ее.

Рано в душу проникла боль. И не сбыться уже мечтам.

Вспыхнув раз, угасла она...'

В этих безыскусных строках, кроме тоски и боли, была некая простая истина, трагическое чувство живого человека, готового понять и принять горькую правду жизни.

Именно такой характер, как признали сами джигиты, под крылом Абая слагавшие стихи, и стала обретать их поэзия в последний год, несмотря на болезнь Абиша и, может быть, даже благодаря ей.

Раньше казахам в таких обстоятельствах были свойственны стенания, плач, обыденные прощальные слова. Стараясь выразить горе и печаль, прежние акыны щедро рассыпали всякие пустые бессвязные словечки. Многие казахские бии и беки, велеречивые муллы поздних времен принимались писать плачи, и в них, наряду с мусульманскими символами, звучали всем известные избитые речения, вроде: «Ушел из жизни даже пророк, ближайший к Богу!» Или: «Друг Магомета, шахарияр, тоже покинул этот мир!», «Погиб и Хамза - брат пророка белого!», «В Кербале сложили головы Хасен и Хусаин».

Стихи Абая, полные, прежде всего, страдания и тяжести утраты, все же поведали миру о чем-то далеком, лежащем в запредельном, безмерном будущем... Отец не только воспевал сына, ушедшего навсегда, - он говорил о неком человеке вообще, незнакомце, которого будто бы кто-то привел за руку из иного мира и поставил среди людей, говоря: «Смотрите! Вот он пришел.»

Абиш возвратился из Петербурга, первого города крупнейшей державы мира, с огромным достоянием, суть которого - вовсе не злато и серебро. Не ради себя и блага своей семьи учился, трудился Абиш, - ради своего народа, томящегося в темноте. И он принес с собой негаснущий светоч нового знания для него. Он должен был стать, словно вожак стаи перелетных птиц, во главе целого поколения казахов.

Какова была заветная отцовская мечта? Чтобы вернулся сын в родные края и стал трудиться здесь. И мечта начала чудесным образом сбываться. Получив достойное образование, возмужав и окрепнув крыльями, Абиш выходил на большую дорогу жизни. И вот, жизнь его оборвалась.

Абай не находил себе места от горя, уходя в стихи, будто прячась среди них от нежданно нагрянувшей беды. Пожилой человек, многими уважаемый, истинный азамат, яркий пример для подражания, - Абай едва справлялся со своей печалью. Накануне приезда Магаша принял решение, пока не говоря о нем никому. Лишь спустя три дня, выслушав сына и узнав об Абише все, он объявил это решение всем.

Тело Абиша отец решил привезти из Алматы как можно скорее, пока еще не совсем оттаяла земля, не наступила жара. В спешном порядке в Алматы отправились три экипажа: ехали Утегельды и Майкан, трое джигитов сопровождали их.

Магаша Абай не стал задерживать в городе, отправил в аул на Акшокы. Пусть будет в доме Абиша, возле его матери, разделит с ними горе. Сам Абай, держа при себе Дармена и Байма-гамбета, оставался в городе, пока не пришли вести из Алматы, телеграмма от Майкана и его спутников: «Возвращаемся в Семипалатинск с телом Абиша».

Абай и джигиты немедленно выехали навстречу, поскольку не было никакого смысла везти Абиша в Семипалатинск. Они встретили траурный обоз в Аягузе и по земле тобыктинцев сопроводили его вдоль подножия Чингиза в аул Абая на Акшокы.

Так осуществилось решение Абая: в середине мая тело Аби-ша привезли в родной аул. Недалеко от аула, на расстоянии одного выгона для ягнят, стоял четырехугольный каменный ма-зар. Это была могила матери Абая - Улжан. Абиш будет возвращен в объятия бабушки, захоронен рядом с ней.

На похороны собралось очень много народу, все хотели увидеть Абиша, уже зная, что тело извлечено на свет Божий и привезено в деревянном гробу домой. Абиш так тосковал по родной земле! Почему бы родным людям не посмотреть на него теперь, именно здесь, где он появился на свет, открыл глаза и сам увидел мир? Дильда просила его об этом, и Абай внял ее просьбе: «Матери Дильде и жене Магыш дозволяется увидеть Абиша и попрощаться с ним».

Майкан и Утегельды, хоронившие Абиша в далеком городе, и сейчас сделали все своими руками. По совету аксакалов в Алматы, они привезли тело Абиша, зашив его в прочный кожаный мешок. Теперь оно было извлечено из гроба.

Тело покоилось под плотным пологом на костяной кровати, в полутемной, прохладной комнате. Рядом стояли, едва сдерживая рыдания, Майкан и Утегельды. Дильда и Магыш подошли к кровати, еле переступая ногами. Дильда заглянула в лицо сына, из ее груди вырвался мучительный стон.

- Жеребеночек ты мой! - вскрикнула она.

И тут же, не выдержав этого зрелища, опустились наземь и зарыдали в голос Майкан и Утегельды.

Дильда обняла Магыш и подвела ее к изголовью костяной кровати. Вдова не могла даже плакать, поскольку сумеречное сознание едва мерцало в ней. В ее глазах зловещим знаком смерти чернела бездонная скорбь. Когда Дильда открыла перед нею лицо Абиша, Магыш опустилась без чувств на землю.

Абиш лежал как живой, будто просто уснул. Это казалось чудом, но в его лице не было заметных изменений. Глазами, полными слез, Дильда, несчастная мать, рассмотрела лишь, что облетели волосы с его впалых висков.

Утегельды и Майкан вывели обеих женщин, осторожно поддерживая их под руки. Только оказавшись на улице, Магыш очнулась.

- Клянусь тебе, Абиш, душа моя! - вскричала она, начиная плач. - Перед лицом твоим даю тебе слово... Я тоже отрекаюсь от жизни! Нет мне без тебя жизни, и скоро, совсем скоро пойду и я за тобой!

С этими словами она потеряла сознание, рухнув на руки Уте-гельды.

Абай проснулся с чувством глухой тревоги. Снаружи за юртой слышался странный шум. Словно приехало великое множество всадников, громко переговариваясь, спрыгивали с лошадей и сбрасывали на землю соилы, - с деревянным стуком падали и рассыпались по земле сухие палки. Топали, отфыркивались лошади, звенела сбруя, перекликались грубые мужские голоса.

Кто бы мог с таким шумом нагрянуть в дом с закрытым тунду-ком⁶⁵, в котором хозяева отдыхают? Было послеобеденное время, Абай прилег совсем недавно.

Подняв голову с подушки, он обернулся к выходу и увидел Айгерим, стоявшую у двери и выглядывавшую наружу, сдвинув полог.

- Что за люди? Откуда? - осевшим со сна голосом спросил Абай.

Айгерим не успела ответить - словно быстрый вихрь, ворвалась в юрту Рахиля, маленькая дочь Абиша. Проскочив мимо бабушки, что-то быстро сказав ей на бегу, Рахиля с криком «Аке! Аке!» бросилась прямо к Абаю. Он принял ее в свои раскрытые объятия.

Теперь все внучки и внучата возраста Рахили величали Абая не «ага» или «ата», но неизменно ласковым - «акетай», «аке»⁶⁶.

Обняв деда за шею, девчушка принялась торопливо сообщать ему новость, лепеча сладким для ушей Абая голосом:

- Ойбо-ой, акетай! Там много плохих воров приехало! У них длинные соилы! Они с кем-нибудь драться хотят, аке?

Абай, целуя девочку в макушку, поверх ее головы вопросительно смотрел на Айгерим, ожидая от нее ответа. Наконец спросил у жены еще раз:

- Кто они? Ты узнала кого-нибудь?

- Да, - был спокойный ответ, - среди них мой Шырак.

Айгерим, по обычаю, назвала вымышленное, а не настоящее имя родственника мужа. Кого именно, Абай не сразу понял.

- Какой Шырак?

- Сын нашего Айнеке из Малого Каскабулака.

- Неужели Азимбай?

Абай вспомнил о племяннике, потому что в этом году Таке-жан, названный Айгерим - Айнеке, выбрал летние пастбища в урочище Каскабулак. И только лишь он произнес имя Азим-бая, как большая чернобородая голова в тымаке просунулась в юрту. Невнятно пробурчав слова приветствия, без приглашения Азимбай прошел на тор и уселся, скрестив ноги. Вслед за ним длинной вереницей вошло около десятка человек, возвещая салем, и присели кто куда. Все это были крепкие бородатые и усатые мужчины, одетые в старую, ношеную одежду. С виду -байские соседи.