Иногда в подсознании его возникало ощущение, что он барахтается в мутной воде, в холодной глубине, и делает вялые попытки всплыть. Всплывает и хочет устремиться куда-то. Но, оглядываясь вокруг, нигде не видит берега. Лишь в одном месте, в страшной дали, у самого горизонта, затянутого пеленой дымки, виднеются очертания высокого темно-серого острова. Он предстает силуэтом, сумрачный отсвет ночной мглы на нем, - но за ним, на разгорающемся небосклоне, пронизанном золотыми лучами восходящего солнца, играет, трепещет лучезарный восток. Душа Абая в великом порыве устремляется туда, к заре восходящего рассвета, - как к священной кыбла, той стороне неба, куда должно направлять молитвенные обращения. Но чем с большей силою душа его рвалась к новой призрачной действительности, всплывшей из холодной, мутной бездны, -тем быстрее разрушался для него и угасал, рассыпался в прах мир подлинный.

Это неизъяснимое состояние, предрекавшее нечто очень важное, уже не уходило из сумеречной души Абая. И находясь в таком состоянии, в окружении серого, неподвижно висевшего над водами тумана, - в серую, холодную эпоху ушла великая душа из мира сего. Абай умер на следующий день после сорокадневной тризны по Магашу. Прервалось горячее дыхание человека, остановилось могучее течение его жизни, которая, как полноводная дарья, проложила себе путь через пустынную вековую степь. Рухнула на землю могучая чинара, в высоком одиночестве стоявшая на вершине отвесного утеса, возвышаясь над каменистыми долинами. Из жизни ушел Абай.

Спустя месяца полтора, уже в приближении осени, с горных джайлау потянулись, перевалив через хребет Чингиза, вереницы кочевых караванов на низовые пастбища. Луговая трава на родине Абая, у материнского стойбища, Жидебая, уже давно вызрела и стояла высокой стеной. Степная же трава по всей округе вся пожелтела. Ковыли, типчак на склонах холма Ортен, что недалеко от Жидебая, выглядели невзрачными, скудными, невеселыми, словно задумались о призрачности прошедшей жизни и наступлении скорого конца своего существования.

Все это унылое, желтое, пожухлое пространство степи как бы говорило о недуге бытия, о печали души, и тускло-мертвенная желтизна представлялась желчной рвотой в отчаянии умирающего сознания. Но на зеленых лугах вдоль Жидебая ветер раскачивал густую, высокую траву, гнал травяную волну в одну сторону, на север. Дующий с Чингиза прохладный ветер был облегчительным в эти наступившие душные дни позднего лета.

В мертвенно тихом, безлюдном, беспамятно сонном Жиде-бае не было заметно ни одного живого движения, не слышно никакого звука, кроме шелеста покачивающихся на ветру пожухлых придорожных трав. Здесь, в Жидебае, на руках старенькой бабушки Зере и благословенной своей матери Улжан рос беспечным мальчишкой Абай, словно беззаботный жеребенок-стригунок. Вокруг аульного поселка тянулись глиняные растрескавшиеся такыры, высились невысокие пригорки, усеянные некрупными камнями, стояли большие холмы в окружении зеленого чия у своих подножий. Там, в дни своего беззаботного детства, бегал, играл маленький Абай.

На длинном изволоке склона низкого, широкого холма поднималось высокое, о четырех углах, надмогильное сооружение - мазар Оспана. У левого угла, внутри ограды, стоял надгробный камень, уже не выглядевший новым, на нем было высечено имя Оспана. В середине лета рядом с этой могилой появилось захоронение Абая, с его надгробным камнем.

Сегодня на эти могилы свернули с дороги многолюдные кочевые караваны. Впереди, как это и повелось, ехали на смирных лошадях старейшины аула, отцы и матери, за ними их дети, внуки на стригунках, многочисленная родня. Позади пастухи гнали перед собой овец, коров, им помогала многочисленная прислуга - малаи. С самого утра на могилах побывало очень много людей.

После полудня к мазару прибыли люди из аула Абая, приехали целой вереницей арб, верхом, а многие пришли из Жидебая пешком. Этот караван растянулся на довольно приличное расстояние.

Просторный, о четырех углах, с площадкой на теневой стороне, мазар был вместительным, и туда набилось много скорбящих людей. Они стояли и снаружи - большой тесной толпой. Сначала все молча плакали. Спустя время зазвучали песенные плачи и причитания.

Раздался сильный, гортанный красивый женский голос. Услышав его, люди зашептались, заговорили друг с другом. Между тем все услышали ее возглас: «Кос коныр! Кос коныр!» - что означало обращение, призыв: о, родной, драгоценный брат!..

- Кто она?

- Кто начал плач? - раздалось вокруг.

- Зейнеп, - отвечал кто-то из знающих.

- Это Зейнеп, тетушка Зейнеп, - давали знать молодые ке-лин, стоявшие впереди, пожилым женщинам, находившимся сзади.

«Кос коныр» плакальщицы относилось к Оспану, чьей вдовой была Зейнеп, и к Абаю, ее деверю, недавно умершему. Плачи ее были известны в народе, их заучивали и повторяли на новых похоронах. Они трогали всех, кто слышал их, и заставляли их плакать - долго, безудержно.

И вот, спустя мгновенье после окончания ее плача, вдруг взлетел над могилами и над толпой скорбящих чудесный, полнозвучный, трепетный, высокий голос. Это запела Айгерим: любимая жена, друг Абая, которую он бережно пронес через всю свою жизнь, которою гордился безмерно, любовался... Уже давно оставившая свое певческое искусство, Айгерим сейчас вновь возродила его в себе, посвящая свое исполнение невозвратному счастью любви и горькой утрате любимого человека.

По глубине поэтического содержания и могучей скорби этот плач был совершенно иным, чем обычные, традиционные, освященные стариною плачи. Подобного раньше в степи не слышали. И слова плача были необычными, их написал акын, ученик Абая - Дармен. Напев же плача, пронзительно печальная мелодия, изошла от души Айгерим, вылетела из ее таинственной глубины. Этот плач на могиле Абая не исторгал слез у многочисленных слушателей, не повторял привычных жалобных слов стенаний. В плаче Айгерим соединились ее великий голос, ее музыка и глубокие, сильные стихи Дармена. Пением этого плача она, словно после свидания с душой родного человека, возводила ему бессмертный памятник.

Слова плача Айгерим были необычными для поминальных воплей, исстари звучавших в этом краю. Выходец из простого народа, Дармен вложил в уста любимой жены Абая слова, исходившие от сердца самого народа. Слова о том, чем Абай был дорог для людей. Как почитали и любили его простые люди. Слова его стихов и песен утешали несчастных матерей, настигнутых горем и печалью. В умах людей он сеял добрые мысли, как любящий отец, как рассудительный азамат. У него в этом мире был свой неповторимый голос, свое великое душевное пространство, свои ярчайшие мечты. Он упорно наставлял молодое племя быть непримиримыми ко всякому злу, учил терпению и вере в будущий светлый день. И потому Абай - жив сегодня.

Подумайте! Разве можно сказать, что умер поэт, Если в стихах его виден бессмертия след!

Это твои собственные слова, Абай-ага!

Волшебное золотое дерево, великий азамат, устремленный к свету, ты будешь вечно жив! И пусть через неисчислимые сонмы лет останется последний человек из твоего народа, сын его или дочь, - и в душе своей он будет хранить твое имя! Твоя жизнь сохранится в его жизни, над ним будет сиять твоя звезда. Впереди у тебя светлый путь вечности, ты всегда знал, что так будет. Твой народ никогда не скажет, что ты умер, что тебя больше нет с ним. Когда ты огласил младенческим плачем родительский очаг, - здесь, в Жидебае, вблизи Корыка и Чи, тебя нежно и ласково приняли материнские руки. И эта первая, земная мать поднесла тебя к своей груди. А сегодня другая мать - великая Вечная Мать вознесла тебя в свои божественные объятия. Прижав тебя к своему любящему сердцу, она хочет унести тебя в далекий путь, в светлое будущее, в счастливые времена! Есть души, неподвластные смерти. Их немного - ты один из них. А на просторах нашей Арки - нет другого такого, как ты!.. Это прозвучало из уст Айгерим, и слова эти сокровенные, незабвенные, были сказаны на могиле Абая перед множеством людей.