Сейчас, когда зеленый остров остался за кормой, на приближающемся правом берегу перед глазами Абая во всей своей широте разворачивался город. Издали отчетливо были видны широкие улицы, спускавшиеся прямо к воде, ряды множества больших и малых домов, тянувшиеся до самой реки. Среди них, возвышаясь точно напротив переправы, была хорошо видна паровая мельница, принадлежащая знаменитому татарскому баю Мусину, - белое многоэтажное здание с трубой из красного жженого кирпича. Сейчас, в безветренную погоду, черный дым из трубы стоял прямым высоким столбом. Казахи эту паровую мельницу с красной трубой называли «красный барабай»²⁸.

Выше и дальше от чадящего «барабая», на площади, что была заложена на вершине холма, виднелась двухэтажная белокаменная контора окружного суда. Возле нее, чуть ниже по косогору в сторону реки, сверкали купола Плещеевской церкви, под ней - зеленые крыши деревянных двухэтажных домов, выкрашенных в белый цвет.

В отличие от левобережной слободки Бержак, это был почти целиком русский город: здесь шла совсем другая жизнь, движущаяся иной поступью - чего только стоило ее звуковое эхо: зычный гудок того же «барабая» степной казах принимал за вопль какого-то чудовища, а многозвучный перезвон церковных колоколов также был в диковинку, по сравнению с широкой тишиной степи... Многоэтажные конторы, трубы и корпуса фабрик, золото крестов и куполов - все это было чуждо, непривычно степному человеку, который вступал в этот шумный мир из своего тысячелетнего кочевого обитания.

Любуясь городом, пытаясь его постичь, Абай и не заметил, как лодка, обогнув остров, подошла к его песчаному берегу, где уже стояли и ждали ее люди, что сошли ранее на мелководье и самостоятельно перешли остров на другую сторону. Это были горожане, казахи и татары, стар и млад, все были одеты в разномастные одежды. Здесь же стояли и те две женщины-татарки, они, как всегда, плотно прикрыли лица отворотами черных чапанов, так что глаза только поблескивали в узких щелочках. Увидев лодку, они первыми неспешно пошли к ней, за ними двинулись и все остальные. Оставалось преодолеть последний отрезок переправы - от Полковничьего острова через Карасу и до городского берега...

Когда толпа приблизилась, Сеил прекратил свои речи, лишь напоследок, пригнувшись к Абаю, добавил:

- Я и сам всей душой расположен к Сармолле. Думаю, что и вы тоже. Говорят, в мечети, когда возникла эта перепалка с муллами, Сармолла заявил: «Те же слова скажут вам и другие сведущие люди, особенно такие уважаемые в народе, как Абай». Вот и я теперь говорю эти слова, и вовсе не собираюсь оказывать в холеру свое почтение хазрету или другим ишанам.

Абай подумал, что Сеил настолько доверяет ему, что готов раскрыть даже свои тайные мысли. Однако он был озадачен, услышав подобное откровение из уст простого человека. Он внимательно посмотрел на Сеила своими широко раскрытыми глазами, - и в ответ уловил взгляд острый, полный пытливого ума.

- Почему же он так сказал обо мне? - спросил Абай.

Сеил оттолкнулся шестом, чуть дальше отведя лодку от берега, от людей, которые могли услышать, шагнул по настилу поближе к Абаю и тихо ответил:

- Об этом мне также известно. Все знают, что Сармолла встречался и советовался с вами. Вот почему казахи головного и нижнего жатаков с особым интересом прислушиваются к его словам, говоря, мол, это послание исходит от самого Абая!

Наконец, широкая посудина ткнулась в берег, со скрипом скользнув днищем по мелким камням. Люди принялись залезать в лодку, отчего грузный Абай, сидевший на корме, закачался из стороны в сторону.

Было ясно, что при посторонних Сеил больше не произнесет ни слова, но за то, что он поведал ему, Абай был ему весьма благодарен - за откровение, за доверие... Он сказал лодочнику:

- Рахмет, Сеил! Обо всем этом я и не слышал, не знал. Все, о чем ты говорил, я хорошо запомню.

- И я не забуду ваших слов! - отозвался Сеил, втыкая шест в дно.

Вскоре лодка пересекла протоку Карасу, причалила к городскому берегу, и Сеил, помогая тучному Абаю сойти, заботливо подхватил его под руку и проводил до твердой земли.

Абай поискал глазами извозчика, осмотрев простиравшуюся перед ним площадь. Не было ни привычного возницы на легкой коляске, ни ломового на плоской, низкой арбе. Абай пошел пешком к дому, где квартировал Абиш.

Его кебисы сразу забились песком. На улицах Большого Семипалатинска, в отличие от слободки, всегда лежал толстый слой песка и серой пыли. Здесь было тяжело идти пешком, особенно в гору, как шел сейчас Абай. Ему казалось, что он спутанный конь, так и бредет со связанными веревкой ногами.

При каждом шаге он скользил назад, порой хватаясь за доски заборов. Хорошо еще, что ветра не было! Обычно в ветреные дни здесь случались настоящие песчаные бури, уличная пыль столбами ходила между заборов и стен...

Тяжело дыша, весь мокрый от пота, Абай, наконец, вышел на нужную улицу. Здесь стояли хорошие двухэтажные дома, все как на подбор бревенчатые, с высокими воротами, ставни окон крашены в разные цвета. Ворота также были разрисованы красным, голубым, желтым. Все без исключения крыши домов в этой части города также были крашенными.

Улица Мир-Курбан начиналась в центре и тянулась к Татарской слободке. Здесь почему-то было куда меньше песка, нежели на соседних улицах. Небольшой, пригожий домик, снизу из белого кирпича, сверху из новых бревен, который искал Абай, стоял в начале улицы Мир-Курбан, в переулке по левую ее сторону. Абай отворил калитку и вошел во двор, думая, что вот-вот встретит своего Абиша.

Хозяева этого дома были особенными людьми, не похожими на городских торговцев, обычных казахов и татар. Таких людей в Семипалатинске называли каратаяками²⁹ - это было прозвище грамотных казахов. Получив русское образование, они одевались на городской манер, служили в различных конторах и учреждениях: крупные и мелкие толмачи, писари и фельдшеры, а также врачи.

Таковым каратаяком был и Данияр Кондыбаев, хозяин дома, где остановились Абиш и его молодая жена. Он служил толмачом в одном из самых больших и солидных ведомств этого города - Семипалатинском Государственном банке.

Иною, нежели прочие горожанки Семипалатинска, была и жена Данияра, красавица Афтап. Не татарка, не казашка, не русская - она родилась и выросла среди узбеков в городе Мар-гелане в Туркестанском крае, была дочерью тамошнего мелкого бакалейщика.

Такие люди, как Данияр, образованные казахи, стали появляться в городе не так давно, и с каждым годом их становилось все больше. Данияр сумел выучиться, зацепиться за должность чиновника хоть и низшего ранга, но с довольно значительным заработком, что позволило ему жить здесь в относительном достатке.

А ведь лет двенадцать-тринадцать назад именно Абай послал его учиться русской грамоте...

Маленький Данияр ревел всю дорогу, будто осиротевший верблюжонок, когда атшабар Жумагул, теряя терпения от этих воплей, вез его на скрипучей арбе в город. Откуда было знать малышу, что нынче он станет таким - успешным чиновником, живущим совсем другой жизнью, чем кочевой люд? Он был одним из беспризорных детей степи, выбран как сирота, за которого не могут постоять его родичи, и послан на учебу, согласно распоряжению уездного чиновника: «С каждой волости отправить в школу троих детей».

Школа, куда отдали мальчишку, называлась Русско-киргизское училище. Его открыли по специальному указу правительства лет сорок назад, с целью обучения казахских детей. Задачей подобных школ была подготовка из местных казахов толмачей и помощников, мелких чиновников, в которых нуждались царские конторы.

Когда Данияр поступил учиться, оказавшись среди таких же, как и он, казахских ребят-сирот, своих ровесников, приехавших из разных мест, на него надели новую, добротную, удобно сшитую одежду, поставили на довольствие, обеспечили постельным бельем. Отныне он должен был жить по-городскому, обучаться грамоте и некоторым наукам, строго соблюдать распорядок общежития. Уже через несколько недель в Русско-киргизском училище Данияра признали как одного из самых дисциплинированных своих учеников.