В середине лета река изрядно мелела, и паромную лодку местами приходилось проводить чуть ли не волоком: паромщик просто-напросто спрыгивал в воду и толкал ее руками. Пятидесятилетний Сеил, весь сморщенный, с глубокими складками вокруг глаз, со щеками, изъеденными оспой, не носил на своей работе обуви, готовый в любую минуту спрыгнуть с лодки. На нем были просторные, местами порваные дамбалы27, когда-то белые, теперь довольно испятнанные. Он то опрокидывался на спину, натягивая аркан, то сгибался, втыкая шест в дно реки, тяжело отталкиваясь.
Подтянув лодку достаточно вверх по течению, двое джигитов подошли к ней, по колено в воде, на ходу сворачивая веревку, влезли на паром и взяли в руки весла. Лодка теперь пошла поперек реки, медленно сносимая течением. Сеил, оказавшийся неожиданно гибким и сильным для своих лет, отталкивался шестом. Будто угадав мысли Абая, он вдруг стал расспрашивать его насчет холеры, но прежде рассказал немного о своих бедах.
Оказывается, недавно у Сеила умерли два маленьких сына, шести и восьми лет, умерли сразу, в один день... Здесь, внизу, где жил Сеил, смертей было не меньше, чем в головном жатаке, о чем говорила Дамежан. Молодой джигит, сидевший на веслах, сказал, что и его невеста умерла на днях. У второго умерла мать, и теперь некому было варить еду и присматривать за его младшими братиками-сиротами.
Тяжело посмотрев на Абая, Сеил спросил:
- Мырза Абай, есть ли какое-то снадобье - спасение от холеры? Неужели она так и будет уносить жизни людей?
Он говорил с надеждой, будто бы ожидая, что Абай наверняка поможет ему. Был у него еще один сын, пятнадцатилетний подросток. Он слег вместе с братьями, но болезнь пока не сумела одержать над ним верх. Совершенно ослабев и до смерти напугав домочадцев, когда все уже решили, что душа его покидает тело, он вроде бы стал понемногу приходить в себя.
Жена Сеила была слабая, хворая, она тяжело переносила любые несчастья. Когда разом слегли трое ее сыновей, она потеряла рассудок, никого не узнавала вокруг, не смогла даже ухаживать за ними, готовить еду. Старая мать Сеила, не в силах больше видеть того, что происходит в доме, сама решила умереть, свернувшись калачиком, в глубокой скорби лежала на полу и все не переставала твердить: «Меня, меня возьми! Я жертвую собой ради внуков, забери меня, оставь в живых хотя бы одного». С утра до ночи дом Сеила оглашался горьким плачем, скорбными стенаниями. Рассказав обо всем этом Абаю, Сеил спросил:
- Астапыралла! Если старший сын не выздоровеет, то, пожалуй, моя жена и матушка раньше умрут от горя и печали, нежели от холеры. Абай-ага, раз болезнь начала отступать, то вернется ли она снова?
- Все позади, Сеил! - уверенно ответил Абай. - Твое счастье, что хоть один из троих сыновей остался жив. Считай, что он спасся от заразы, коль преодолел первые дни. Эта болезнь не приходит дважды.
Абай сказал все это не ради утешения, а вполне со знанием дела.
Тем временем лодка, переплыв Большой Иртыш, подошла к зеленому острову с отвесными обрывистыми берегами. Молодые лодочники, сидевшие на веслах, взяв в руки аркан, спрыгнули в воду и снова, ступая по мелководью под самым обрывом, стали тянуть паром мимо лесистого Полковничьего острова, в сторону протоки Карасу, отделявшей остров от Большого Семипалатинска.
В лодке позади Абая сидело человек десять. Чтобы облегчить паром, все принялись перелезать через борт, ступая в неглубокую быструю воду, в том числе и две женщины-татарки в тонких черных чапанах. Двинулся было и Абай, но Сеил махнул ему рукой, сказал с большим почтением:
- А вы оставайтесь, мырза Абай! Ничего не случится, сидите!
Абай резко обернулся, всем своим массивным телом, отчего паромная лодка даже закачалась на волнах. В эту минуту две татарки, придерживая воротники чапанов, накрывавшие их головы, вылезали на берег.
- Негоже мужчине сидеть, когда даже и женщины выходят! Все-таки не старый я, не больной, - сказал Абай, но Сеил в ответ лишь засмеялся, отчего его лицо еще больше сморщилось, а за сухими, треснутыми губами показались желтые сломанные зубы.
- Ничего, Абай-ага! Эти женщины привыкли ходить пешком и даже устают, если случается долго сидеть. Вы не смотрите на них, они просто пошли поразмяться.
Когда они остались вдвоем в лодке, Сеил тихо заговорил о Сармолле, передав Абаю суждения, ходившие среди жителей нижнего жатака. То, что поведал Сеил, раскрывало всю историю с совершенно неожиданной стороны:
- Верно ли все, что мы слышали, мырза Абай? Не оттого ли Сармолла впал в немилость, что решил предостеречь людей от холеры, от заразы? Ведь он посоветовал не собирать гостей на жаназа, не устраивать большой заупокойной трапезы, как в прежние времена. А ведь это значит, что муллы не получат ни гроша подаяний. Все это называют теперь его посланием к простым людям. Конечно же, такое пришлось не по душе имамам обеих мечетей, главной и нашей нижней. Теперь они ненавидят Сармоллу. Поговаривают, что они не успокоятся, пока и вовсе его не сживут со свету. А для этого у них есть верные подручные, с соилами, камчами и кинжалами в руках. Слышали вы что-нибудь об этом, мырза?
Абай похолодел. Ведь неспроста Сеил завел такой разговор...
- К чему ты говоришь об этом, что тебе известно? - ответил он вопросом на вопрос.
- Говорю, потому что знаю некоего торгаша по имени Отар-бай, который обычно вместо слов пускает в ход камчу, - сказал
Сеил. - И он не один, есть у него такие же, как он, приспешники, тоже торгаши и тоже любители помахать камчой, Семейкан и Корабай. А водят дружбу они с пьяницами, картежниками, ворами и душегубами, что промышляют на пристани... Таким ничего не стоит зарезать человека, если их попросят.
- Я, конечно, слышал о стычках между муллами, - задумчиво проговорил Абай, - но разве они осмелятся пойти на такое?
- Дом Отарбая стоит неподалеку от моего, тут же, на берегу, - сказа Сеил. - И к нему, и ко мне ездит один и тот же старик-водовоз. Он сам слышал, когда привозил воду, как эти люди, собравшись в доме Отарбая, грозились изничтожить Сармоллу. Сказали, мол, что он насолил всем видным баям города. Что в пору великой беды этот вероотступник желает столкнуть с яра в бездну своих же соплеменников - мусульман. Сбить людей с пути истинного.
- И они говорят такое? - возмутился Абай. - Ведь слова Сар-моллы проникнуты только заботой о людях!
- Так поведал старик-водовоз. Они говорят, что Сармолла хочет отбить народ от мечети, имама, хазрета, тайно затаскивает людей под влияние русских. Поэтому он и проклят сразу двумя имамами. И теперь эти люди с камчами считают его за подстрекателя и хотят наказать его по мусульманскому закону, безжалостно истребить изгоя.
- Когда ты слышал об этом?
- Вечером в среду.
Прошло уже три дня. От этой вести Абаю стало не по себе. И без того было тяжело на душе, но теперь и вовсе стало невмоготу. Абай вспомнил, как сам говорил Сармолле, что надо позаботиться о народе, довести до людей дельные советы, наставления. Выходит, Сармолла пошел на самые смелые действия и теперь стал известен в народе как человек, который искренне заботится о простых людях. Сармолла выступил в одиночку, он не боится подставить голову под камчу. Такие, как лодочник Сеил, обитатели бедных домов жатака, живущие в печали, плаче и стенаниях, восприняли его слова с одобрением, но хазреты, халфе и баи думают по-другому.
Пусть бы хоть половина того, что сказал Сармолла, дошла до людей. Тогда Абай, если это будет ему под силу, непременно должен донести до них другую половину.
Обойдя сверху Полковничий остров, широкая паромная плоскодонка вошла в быстрые воды Карасу. Этот неширокий рукав Иртыша люди порой называют рекой, но Карасу - вовсе не отдельная речка, а один из протоков, огибающий остров. Большой Семипалатинск находится как раз на правом берегу Карасу, скрытый от левобережной слободы Бержак за густым высоким лесом.
