В этот миг длинный, рыжебородый, который тоже стоял рядом, пошатываясь, и шарил по своим карманам, приметил этот бумажник в руках толстяка, и тут же начал его дубасить, впрочем, довольно вяло шевеля ослабевшими руками. Махал кулаками, не попадая, и приговаривал, продолжая зловеще улыбаться:

- Ах ты грабитель, ворюга, пьяница!

Оказывается, эти люди пили в разных местах, однако упали на улице почти что рядом. Но первым прилег отдохнуть рыжебородый, затем его увидел маленький толстяк и обшарил его карманы. Завладев бумажником, он, разумеется, хотел убежать, даже проковылял с полквартала, но выпитое не в меру вино свалило его. Если врачи были удивлены, что санитары привезли на черной арбе отнюдь не больных, то сами подобранные были не менее поражены случившимся. Один оказался вором, другой обкраденным, - и волею странной судьбы они нашли друг друга. Оба вскоре перестали волтузиться, и только недоуменно переглядывались, почесывая затылки. И на пьяных их рожах читалась глубокая мысль: «Что это за чушь творится в этом бренном мире, словно не жизнь все это, а сон?»

Рассказанное Александрой Яковлевной событие, по своей сути жутковатое, по-разному отозвалось в душе Абая и Павлова. Улыбаясь и покачивая головой, Павлов, видимо, отметил лишь смешную сторону происшествия. Абай же оставался серьезным. Он вспомнил свои стихи, написанные о подобных людях:

И жизни будешь ты не рад, Коль ты не глуп, не пьян...²⁶

Вслух, однако, он не посчитал уместным прочесть эти иронические строки, зато поделился с хозяевами дома серьезными мыслями, заложенными в них:

- Хоть смейся, хоть плачь! В этой тяжелой жизни, которую влачат горожане, иной может найти себе и такое утешение: добровольно примет такое безумие, как бы досрочно уйдя из жизни, сказав на прощанье: «Оставьте меня! Это и есть мой удел». Эх, кого только не встретишь среди людей этого мира!

Абай рассказал Павлову в общих чертах все, что узнал и увидел за последние дни, Павлов, в свою очередь, поделился своими переживаниями, связанными с городской напастью. Он частенько бывал среди портовых рабочих Затона на том берегу, посещал также кожевенный, пимокатный, шерстобитный, сыроваренный, водочный заводы, большие и малые магазины, дружил с лодочниками по обеим сторонам реки. Подробно рассказав Абаю о том, что видел собственными глазами, он в сердцах воскликнул:

- Что за собачья жизнь! Ибрагим Кунанбаевич, все здесь застыло в одном и том же состоянии, давно и хорошо мне знакомом - нищета и мучение, тяжкое, беспросветное существование... Где, как не здесь, разгуляться злополучной болезни?

В ответ Абай рассказал своим друзьям историю с обращением Сармоллы, и она очень порадовала их.

- Таких людей надо всячески поддерживать, помогать им! Надо воодушевить Сармоллу, чтобы он ничего и никого не боялся, не прекращал, а продолжал то, что уже начал! - с горячностью воскликнул Павлов.

И тут же, подхватывая и перебивая друг друга, супруги принялись давать Абаю дельные советы - о том, как научить людей бороться с болезнью, а именно - пресечь болезнь до ее начала, уберечься от самой заразы. Были кое-какие средства, и о них надо как можно быстрее оповестить людей, особенно казахов. Казалось, у Павловых нет иной печали, кроме искренней заботы о людях, попавших в лапы болезни. Они готовы оказать любую помощь, посильную поддержку несчастным. Супругами движет самое настоящее, высокое сострадание!

Видя эти искренние порывы души своего друга, его самоотверженной жены, Абай в который раз подумал и о себе: что люди могут сильно нуждаться и в нем самом. Теперь, выслушав вполне ясные слова врача, Абай понял, что надо делать, как действовать, чего он прежде просто-напросто толком и не представлял. Он знал, что именно скажет жителям города по обоим берегам, и как скажет. Он твердо знал, что вот-вот найдет способ, как это сделать...

Александра Яковлевна также хорошо понимала значимость Абая для казахов, живущих в городе. Слова такого авторитетного человека были бы важны и весомы для каждого, даже для религиозных глав, которые замышляют всякое зло против Сармоллы. Кто же, как не Абай, может вмешаться в происходящее? И Александра Яковлевна, с присущей ей деловитостью, принялась рассуждать, что, как казалось ей, надлежит сделать Абаю:

- Идите к ним, вы же ведь мусульманин! Если вы ходите в эту мечеть, тогда тоже возьмите слово на пятничном намазе.

Ибрагим Кунанбаевич, почему бы вам не выступать среди верующих?

Она говорила с несвойственной ей горячностью, ее бледное, с тонкими чертами лицо тотчас запылало.

Многого она еще не знала о человеке, которому давала советы. Павлов и Абай переглянулись, невольно улыбаясь. Абай в нескольких словах рассказал ей о своем мусульманстве, чем даже рассмешил женщину. Дело было не только в том, что мечеть, минбер в мечети, откуда произносятся речи - место только для выступления имама да халфе, но и в том, что сам Абай не то чтобы пять раз на дню присутствовать на намазах, - но даже и раз в пять месяцев не удосуживается посетить мечеть.

Все же, покидая дом, Абай дал обещание Павловым, что найдет возможность передать казахам по обе стороны реки все их полезные, жизненно необходимые советы.

Назавтра пополудни, в самый знойный час дня, Абай вышел на берег у переправы и сел в большую лодку, перевозившую людей на ту сторону.

В этой вместительной посудине уже было полно народу. Хозяина звали Сеил, он стоял на корме босой, с пеньковым арканом в руке. Чтобы пересечь Иртыш, причалив точно напротив, надо было сначала подняться вверх по течению, на значительное расстояние вдоль берега. Сеил бросил аркан двум молодым лодочникам, которые, также босые, ждали на прибрежном песке.

- Тяните! - коротко распорядился Сеил, и крепкие джигиты, накинув длинный аркан на плечи, потащили лодку бечевой.

Широкая, покрытая палубой лодка шла медленно, чуть покачиваясь, Сеил перебрался на корму и, тяжело орудуя длинным шестом, то легко подравнивал ход парома, то натужно, со всей силой толкал его вперед, подсобляя взмыленным помощникам.

По мере того как лодка, влекомая за пеньковый канат, продвигалась вверх по течению, перед глазами Абая разворачивалась череда улиц слободки, упирающихся в берег реки. В этот час на улицах было много народу, все шли с коромыслами на плечах, легко сбегая к реке, гремя ведрами, и, тяжело согнувшись, - обратно. Это были женщины - пожилые, молодые, а то и совсем девочки-подростки. Порой к берегу спускались телеги с бочками, лошади по колено заходили в воду. Бочки были большие и малые, старые и новые. Взгляд невольно останавливался на водовозках, ярко окрашенных в разные цвета: красный, зеленый. Такими бочками возили воду в дальние богатые дома, и были они столь же яркими, как и сами эти дома, которые назывались в народе: «дом с зеленой крышей», «красный каменный дом».

Здесь, возле Семипалатинска, вода Иртыша славилась своей чистотой, особенно в такие ясные дни, когда давно не было дождей, несущих с берегов всякую муть. Сейчас солнце стояло высоко, и полноводная река светилась пронзительной голубизной, отражая безоблачное небо, чуть отдавая зеленым вдали, на плесе.

Теперь Абай смотрел на эту чистую воду с ужасом, он думал о той заразе, которую несет людям красавец Иртыш. Трудно было представить, что в таких голубых, золотом играющих на солнце водах, на самом деле растворена невидимая, безмолвная смерть, от которой никуда не деться - ведь у людей в городе нет другой воды! Все жители среднего жатака, головного жатака забирают воду из Иртыша, подвергая себя смертельной опасности заразиться холерой. Но пусть даже скажут: не вода это, а яд - все равно, где взять людям воду, как не в Иртыше? Эта мысль и нагоняла страх, и казалось Абаю, что все его усилия бесполезны, а сам он - беспомощен... Все эти жалкие дома, прилипшие друг к другу мазанки, бедные ветхие дворы за старыми, кривыми заборами, - были равны перед смертью, которую несла эта прекрасная вода!