Как ни желал Абай, чтобы его дети остались возле него, он все же считал опасным их пребывание в этой части города. Нельзя было скрывать от них истинного размера бедствия. Сейчас же, не распрягая коней, они как можно быстрее должны отправиться на ту сторону реки, в дом одного образованного человека по имени Данияр, удобный и не особо почитаемый гостями. Абиш тоже знаком с Данияром, и они немедленно поедут туда, - Абай заранее принял такое решение.
Когда Баймагамбет вышел во двор, сопровождая Магыш, Абай тронул сына за рукав и задержал его в доме. Глядя вслед стройной невестке, идущей по двору к экипажу, Абай сказал сыну:
- Как ты думаешь, нужны ли ей все эти степные наряды -кимешеки да желеки25? Я смотрю, Дильда повязала на Магыш толстый шелковый платок, желая подчеркнуть ее красоту, но в итоге, наоборот, скрыла ее! Нет, степная одежда, я думаю, не подойдет для нее в городе.
Сказав так, Абай с улыбкой посмотрел на сына. Тот поблагодарил его за эти слова легким поклоном. Выходя во двор, Абиш тоже улыбался - был доволен, что отец угадал его собственные мысли...
Радость встречи с сыном и невесткой, конечно, отвлекла Абая от тяжелых дум, немного рассеяла его печаль. Но, едва на улице стихли стук копыт, скрип колес повозки, в которой отъехали молодые, вся тяжесть от разговора с Дамежан, от посещения других соседних домов, встреч с людьми, снова навалилась на Абая.
И вновь он слышал скорбные голоса и тяжкие вздохи людей, попавших в объятия беды, горькие стоны и рыдания вдов и сирот. И собственная беспомощность давила его так же, как и стенания, доносящиеся до него из многих домов. Что может он сделать, как помочь умирающим? Все, что он смог,- это передать людям несколько советов через Сармоллу. И, судя по тому, что уже происходило в городе, эти слова не пропали даром. Многие верили Сармолле, и далеко не каждый обвинял его в вероотступничестве.
Одно обстоятельство, о котором сегодня за утренним чаем поведал Абаю хозяин дома, насторожило его. Проводив Аби-ша, Абай все ходил по комнате из угла в угол, размышляя над словами Кумаша, сказанными со свойственной ему прямотой и чистосердечием.
Оказывается, вчера ночью, будучи в мечети на ястау, Кумаш виделся с муэдзином и халфе. Кроме того, в последние дни на базаре он встречал Сейсеке, Касена, Отарбая. Новости, услышанные от всех этих людей, были тревожны.
- Похоже, муллы и торгаши люто возненавидели Сармоллу, - сказал Кумаш. - Нет слов, как они обозлены! Даже и помыслить не могу, чем все это может обернуться.
Разговор с Кумашем навел Абая на мысль сходить к Павлову, посоветоваться с ним.
Павлов квартировал в русской части слободы, в одноэтажном доме под серой крышей, между пожарной каланчой и больницей. Подойдя к этому дому, Абай заметил, что ставни окон, выходящих на солнечную сторону широкой улицы, прикрыты лишь наполовину. Легкая калитка была хорошо смазана и не скрипела, - толкнув ее, Абай оказался во дворе русского дома. Посреди открытого двора стоял высокий колодезный сруб, над ним возвышался деревянный журавель. Далее был птичник, где вереницей ходили куры, гуси, утки. Был здесь и небольшой загон для скота под низким навесом.
Дом, где квартировал Павлов, принадлежал часовщику Савелию, человеку аккуратному и чистоплотному, о чем говорила вся обстановка - от наглухо закрытой бочки с водой в углу прихожей, до красного и синего, новых кусков мыла, лежавших на жестяных крылышках умывальника.
Все это - и высокий умывальник, крашенный в ярко-синий цвет и казавшийся настоящим произведением искусства, и банный веник, торчащий из-под балки потолка, - говорило о том, что в этом доме живут русские и живут порядочно.
Всего здесь было четыре комнаты: половину занимал часовщик, в двух других жил Павлов с женой.
Оба были дома, когда Абай зашел. Не только горькие думы о злосчастной судьбе бедняцких домов беспокоили его, но не так давно стали одолевать и некие сомнения, разрешить которые могла бы только Александра Яковлевна, с ее знаниями и опытом врача.
- Две недели назад, - сказал он ей, - когда я только приехал сюда, в городе было не так много случаев заболевания, смерти людей. Почему же болезнь распространяется так быстро? Не значит ли это, что холера не остановится, пока не скосит весь народ? И как остановить ее?
Александра Яковлевна долгим взглядом посмотрела на Абая, в ее усталых, совершенно изможденных глазах стояла печаль, тяжелое знание врача, которому известно многое...
- Теперь люди редко участвуют в жаназа и хатыме, - продолжал Абай, пока не дождавшись ответа. - В последнюю неделю в мечети собирается немного людей. Почему же болезнь только усиливается?
Александра Яковлевна разделяла печаль Абая, ей тоже было горько от людских слез, чей поток казался нескончаемым, словно горный сель. За последние дни ее лицо изменилось, осунулось, на висках сквозь кожу проглядывали темные прожилки вен. Она постаралась обстоятельно ответить Абаю на его отчаянный вопрос:
- Дело в июльской жаре. В жаркие дни зараза распространяется быстрее. Когда вы только приехали, Ибрагим Кунанбаевич, эпидемия едва начиналась. Конечно, мечеть, жаназа делают свое. Многие участвовали в обрядах в самом начале, теперь заражают своих домочадцев.
Но следующие слова врача подавали какую-то надежду, рассеивая совершенно безнадежную печаль Абая:
- В ближайшие две недели болезнь должна пойти на убыль и прекратиться примерно через месяц. В прохладе августа она начнет утихать. Я, пожалуй, сейчас несколько поясню и причины того... Холеру, как и другие заразные болезни, распространяют микробы. В жаркую пору они распространяются особенно вольготно. Но прохладу они не любят, постепенно ослабевают, гибнут, истребляются сами собой. С холодами болезнь утихает и вовсе прекращается.
Абай и Павлов сидели на диване, слушая Александру Яковлевну. Раз-другой они ободряюще переглянулись. Чтобы как-то развеять тревогу, Александра Яковлевна рассказала забавный случай, происшедший сегодня в больнице. Ее бескровное, давно не знавшее улыбки лицо несколько потеплело. Придя утром в больницу, она неожиданно столкнулась с неким обстоятельством, которое, не будь вокруг столько горя, могло бы показаться смешным.
С самого начала эпидемии горожане стали видеть на улицах странные черные арбы. Никогда прежде народ не знавал ничего подобного, и черные арбы очень пугали людей, они казались как бы предвестниками смерти.
На самом деле, это были обыкновенные арбы, только приписанные к больницам. Сверху на эти холерные повозки были водружены брезентовые палатки, со всех сторон закрытые. Чтобы не распространять заразу, брезент и сама арба смазывались карболкой, а она черна, как деготь. Вот и получались черные арбы, которые ездили по городу от больниц, два раза в день, утром и вечером, подбирая на улицах трупы, отвозя в больницу тяжело больных.
Сегодня утром две такие арбы уже успели вернуться со своего объезда. С одной из них сняли двух мужчин. Все думали, что это люди, больные холерой, однако те вдруг начали материться и артачиться, бурно сопротивляться, сильно недовольные тем, что их тянут с арбы. Вскоре выяснилось, что это вовсе не больные, а просто вдрызг пьяные: они валялись на улице, и санитары приняли их за больных и подобрали. Вывалившись из арбы на землю, эти пьянчужки почему-то сразу набросились друг на друга. Один был длинный, с изрядно помятой рыжей бородой, и он попытался подшутить над своим товарищем - маленьким лысым толстячком.
- Говорят же тебе, что ты больной, - гоготал он. - А ты прикидываешься, будто не больной, а пьяный! Зачем обманываешь таких хороших людей?
Толстяк, не ведая, куда он попал, все отмахивался кулаками, еле раскрывая свои опухшие глаза. Затем его короткие руки стали беспрестанно шарить по карманам бешмета, будто бы он пытался определить место своего пребывания, исходя из содержимого карманов. Вскоре он вытащил из правого кармана бумажник и долго, покачиваясь на месте, тупо смотрел на него. Положив на ладонь этот засаленный бумажник, он разглядывал его с удивлением и даже с опаской. Можно было подумать, что он видит эту вещь впервые...
