Высокая, стройная девушка, одетая в приталенный камзол лилового бархата, в расшитой серебряными нитями шапочке-такия с наброшенною поверх нее легкой расписной шалью, -смуглая степная красавица показалась председателю весьма умной и обаятельной. Он стал задавать через толмача обычные формальные вопросы, сопутствующие судопроизводству: каково ее имя, кто ее отец, сколько ей лет, училась ли она. Невысокий худенький судья, сидевший рядом с таксыром-судьей, стал записывать ее ответы, скособочившись на одну сторону. Макен стало немного смешно, - все это уже спрашивали в прошлый раз, несколько месяцев назад, и тогда тоже записывали. Неужели бумаги потеряли?

Дальше снова последовали уже задававшиеся вопросы: когда они соединились с Дарменом, почему решилась бежать от Даира? И опять Макен ответила кратко, слово в слово повторив свой прежний ответ: «С Дарменом не расстанусь. К Даиру не пойду, - лучше смерть. Прошу царский суд защитить меня».

Выслушав ответы с непроницаемым лицом, председатель стал обсуждать их с другими судьями на непонятном для Макен русском языке, и опять девушка подумала: зачем они повторяют одно и то же, почему не решат поскорей ее участь? Сколько можно... А в это время председатель говорил товарищам судьям следующее: «Слова этой киргизки вполне разумны. Она держится с достоинством и вполне искренна в своих заявлениях».

И вскоре, даже не удалившись в комнату заседаний, судьи вынесли окончательное решение. Для Макен толмач перевел на казахский: «Девушка свободна. Может распорядиться своей судьбой по личному выбору».

Девице Макен Азимовой суд выдал бумагу, удостоверяющую в том, что она свободна и взята под защиту российских законов, освобождающих ее от насильственного замужества.

Вопросы, касающиеся имущественных споров, разбираются на месте судом биев. Возврат калыма должен быть решен с согласия обеих сторон - между Даиром Шакарулы, претендовавшим на брак с девушкой, и Какитаем Исхакулы, представляющим ее интересы.

Это решение было оглашено в большом зале суда, в присутствии казахской публики - как из города, так и со степных кочевий. Затем обсуждение этого животрепещущего для них вопроса перешло из зала заседания во двор суда, на прилегающую к зданию площадь и даже на близлежащие улицы. Верховых, прибывших из степи, обсуждавших дело, не покидая седла, а также и приехавших на санных повозках и плетеных кошевках городских торговцев и баев - было немало. Но и тех, что были «на стороне Абая», оказалось не меньше. Это был в основном рабочий люд, мелкие ремесленники, лодочники-паромщики с обоих берегов Иртыша и прочий трудящийся народ Семипалатинска. Много было казахов-рабочих, одетых по-русски, в простые зипуны и кафтаны, в шапки-треухи. Особенно бросалась в глаза большая дружина крепких, широкоплечих, кряжистых джигитов, человек сорок, - крючников из Затона. Эти окружили мощной стеной защиты Абая и всех близких ему людей, когда они все вместе толпою вышли из здания суда.

На лице Абая, будто помолодевшем, сияла радостная, светлая, широкая улыбка. Давно ее не было у акына, - казалось, что брови уже навсегда сердито сдвинуты, черные глаза утратили прежний блеск и потускнели. А сейчас они излучали яркий свет, брови разгладились и лихо взлетели концами вверх. И хотя усы и борода были крепко побиты сединой, что говорило о преклонных летах акына, но улыбка его, сверкающая белым сплошным забором крупных зубов, сияла молодой радостью. Когда он, большой, широкий, обняв далеко раскинутыми руками за плечи Какитая и Дармена, вышел из здания суда и шел через двор, то выглядел гордым, воодушевленным победою человеком.

Но вокруг не только сияли радостные, ликующие глаза людей, приветствующих «победу Абая», - в толпе прятались и другие глаза, полные злобы и лютой ненависти. Это глаза Есен-тая и Оразбая и их приспешников. Наблюдая за Абаем, Есентай толкнул локтем рядом стоявшего Оразбая и тихо прошипел:

- Смотри-ка, раздулся от гордости! Как бы не лопнул!

- Пусть себе радуется. Взял верх... Но подожди, он еще получит свое. Так и напрашивается на кровь Ибрай... Кровь и будет ему! А ты все запоминай и молчи... - И Оразбай судорожно стиснул руку Есентая.

Макен вышла из здания суда - в последний раз сопровождаемая женой толмача Алимбека. Встретившись с ним, Абай договорился, что девушке немедленно предоставят полную свободу.

Абай не стал принимать участия во второй части тяжбы, там, где касалось свадебного имущества. Возмещение калыма взяли на себя, без особого шума, сторонники Дармена из круга Абая. Он также не поскупился, заплатил щедро, говоря: «Пусть берут, сколько захотят. Дадим все, что попросят».

При посредничестве ловкого джигита Айтказы из Белагаша, известного краснобая, быстро уладили дело с возвратом калыма, сразу же ошарашив сторону Оразбая тем, что без всякого торга и препирательств согласились отдать требуемое. А те ожидали свирепого торга за возвращенный скот, готовились стоять насмерть. И тут Абай своей щедростью вновь лишил Оразбая дара речи.

Но вскоре, очнувшись, Оразбай в припадке бешеной, лютой злобы затребовал выплаты мзды за нанесенное лично ему оскорбление. Абай и тут не стал спорить, но уже сам определил размеры мзды - две «девятки», два вида скота по девять голов.

Так закончилось «Дело Макен Азимовой», заставившее Абая и друзей из его круга надолго стать жителями города. Но эта же небывалая тяжба у противников Абая и тех правоверных мусульман города и степи, кто осуждал Макен за нарушение древних законов, была ославлена как «Смута из-за непотребной девки Макен». И для возлюбленной невесты Дармена все это могло грозить печальными последствиями.

Но что бы ни происходило в этом мире - любовь восторжествовала. После разлуки и перенесенных страданий чувства Дармена и Макен стали только горячей и сильнее.

Какитай, увезя Макен из дома толмача, нигде не останавливался и прямиком доставил ее к дому Абена. Он не сообщил заранее, в какое время привезет к другу освобожденную девушку, и Дармен, ничего не ожидая, пребывал в одиночестве, уйдя в дальнюю комнату. Как обычно, он заглушал сердечную тоску игрой на домбре, бездумно улавливая в звучании струн неведомую доселе новую мелодию...

Внезапно появившись в доме, заведя девушку в комнату к Дармену, Какитай тут же повернулся и вышел за дверь, тихо прикрыв ее за собой.

До сих пор не проронившая ни слезинки - ни во время побега и преследования врагов, ни на суде, ни в тяжкую пору заточения, - Макен только теперь разразилась горячими слезами. Упав в объятия возлюбленного, сильная, непреклонная Макен вдруг почувствовала себя слабой и беззащитной.

Дармен осушал поцелуями слезы на запрокинутом прекрасном лице своей Макен. Забыв снять с нее верхнюю одежду, усадил невесту на расстеленное у стены корпе. А затем, опустившись рядом, он привлек ее к груди и молился, молился - Богу, всем добрым силам жизни, судьбе, чтобы она была к ним благосклонна и милостива.

Макен в начале встречи была несколько скованна, словно старалась сдерживать свои и его чувства. Она отвыкла от любимого за долгие месяцы разлуки, в первые минуты долгожданной встречи испытывала перед ним смущение и робость. И, пребывая в растерянности и смущении, - похоже, почти бесчувственно, - отдалась его нежным ласкам. Но в скором времени, чудесно оттаяв душой, она сама не заметила, как вся радостно воспламенилась, и горячими, трепетными губами прильнула к губам своего возлюбленного.

Стойбище Молалысу расположено на плоской возвышенности, продуваемой всеми ветрами. Аул беден, здесь живут обнищавшие жатаки, дошедшие до крайности в своем убогом существовании, ютясь всем своим многочисленным сообществом в жуткой тесноте - не более чем в двадцати серых юртах, рваных черных шалашах. О том, что селение не заброшено, свидетельствовали лишь тощие струи дыма, вьющиеся из тундуков, да исхудавшие собаки, по виду похожие на бродяжек, но все же ревностно стерегущие пределы жалких лачуг своих хозяев. Именно они, мелкие голодные щенки да озлобленные суки, выбежав с подветренной стороны каждого очага, встретили прибывших гостей оголтелым лаем.