Сказав так, Абай вдруг потерял свой решительный вид, не в силах произнести ни слова более. Он вновь расплакался, прикрыв ладонями лицо. Его молодые друзья тоже не выдержали, поспешно вышли из комнаты со слезами на глазах, понимая, что теперь надо оставить Абая наедине со своим горем.

Он и вправду не собирался пока ни с кем его делить. Такая душевная рана отца, скорбящего о молодой жизни сына, требовала полного, долгого одиночества.

Тем временем Магаш, Какитай, Мука занялись приготовлениями, коротко обсудив предстоящие действия. Сначала надо было пригнать в Акшокы лошадей для повозки, на которой Абай завтра отправится в город. Стойбище располагалось на пути в Семипалатинск, поэтому возвращаться им не имело смысла: отправят с джигитами пару вороных, а сами двинутся дальше, отобрав упитанных кобылиц и другую скотину для забоя и на продажу в город - ведь на дорогу Магаша в Алматы понадобятся деньги...

В час, когда закатное солнце коснулось дальних холмов, Ма-гаш, Какитай, Мука ускакали в сторону Семипалатинска.

Весь вечер и всю ночь Абай провел в одиночестве. Не находя покоя, он все ходил их угла в угол по комнате, и комната, которая прежде слышала в эти часы лишь живой шелест карандаша по бумаге, теперь оглашалась тяжелыми шагами пожилого, тучного человека да его горестными вздохами. Время от времени, будто вспомнив нечто ужасное, Абай содрогался всем телом, опустив голову, качая ею, шептал что-то невнятное, и порой, словно припев его глубокой печали, имя дорогого сына слетало с сухих губ, повторяемое на разные лады: «Ох, Абиш! Дорогой мой Абиштай!»

Ему казалось, что он сходит с ума, измученный собственными думами, истерзанный горем и печалью, а ночь все течет, и перед самым рассветом его душа будто раздваивается: одна половина скорбит о сыне, в другой, в жарком пламени мольбы и страха, рождаются стихи.

Не разум породил эти отчаянные строки, но сердце, пораженное смертельной тоской, огненный вихрь его воспаленной души кружил их, низвергая на свободу, и теперь они легли на бумагу, также пульсируя, словно кровь самого сердца.

Всемогущий аллах!

Обращаюсь с мольбой: Не грози, не страши, Обнадежь, успокой.

Умиленно молю...

Если б только ты знал, Как он нужен отцу, Мой любимец родной!

Ничего не хочу, Не кричу не молчу -Лишь молитву одну Потаенно шепчу¹.

Написав и отбросив карандаш, Абай не нашел успокоения: смутная, непрерывная тревога продолжала сжимать его взбудораженное сердце, словно захватив безжалостными железными пальцами смерти. Надо отринуть ее, сбросить эти острые когти и освободить собственное сердце... Что такое он написал сейчас? Уже и не помнит. Да и что еще осталось в душе разрываться, клокотать - не ведает. Одно было ясно вполне: эта мучительная ночь разделила его жизнь надвое, и то, что предстояло, начиналось сейчас, было гораздо более тяжелым, чем то, что было до сих пор.

Уже через два дня после телеграммы выступил в дорогу Ма-гаш. Он взял с собой еще двоих: своего близкого друга Майкана и всеобщего аульного друга Утегельды, ровесника Абиша, горячо им любимого. Забрав с собой письма Абая, Какитая, Дарме-на, полные любви и горечи разлуки, Магаш со своими спутниками отправился в путь. Все остальные решили не покидать город - надолго расположились в Семипалатинске, ожидая вестей из Алматы.

Серая лошадь шла скорым шагом, глубокий снег, покрытый ломким, как стекло, настом, хрустел под ее подковами, скрипел под полозьями легких кошевых саней, что довольно быстро скользили по вечерним улицам головного жатака. Баймагамбет сидел на козлах, подергивая вожжи, Абай и Дармен откинулись на спинки задних сидений. Бороды и усы седоков были сплошь покрыты инеем, их ресницы слипались, замерзая. Нынешняя зима была весьма суровой.

Переправившись со стороны Большого Семипалатинска по льду Иртыша, Абай и его спутники уже часа два кружили по слободке, побывав во многих домах по эту сторону реки. Первым делом остановились перед воротами Кумаша. Не сходя с саней, Абай послал Дармена узнать, нет ли для них писем. Увы, долгожданных вестей от Магаша еще не было.

Не теряя надежды, Абай распорядился править к другому дому и к третьему... Письма могли прийти в любой из казахских домов по эту сторону реки, где часто останавливался и сам Абай, и его дети, младшие братья, другие сородичи. Объехали и головной, и средний жатаки, зашли в один дальний дом за базаром. Ни по одному из адресов не было вестей.

От дома к дому усиливалась тревога Абая. Лицо его становилось все более мрачным, заснеженные брови, казалось, обвисают все ниже. Вот из ворот серого двухэтажного дома вышел Дармен, разводя пустыми руками. Абай вспомнил еще один дом, ниже слободки, возле лодочной переправы и торопливо, нервно двигая ладонями, объяснил Баймагамбету, как проехать туда.

И здесь ничего не было. Тогда Абай решил заехать в почтовую контору, сам зашел и спросил. Писем не оказалось. Абай попросил посмотреть среди залежавшейся, неотправленной почты: может быть, как-нибудь затерялось письмо. Худощавый пожилой чиновник с длинной бородой вздохнул и поправил на кончике носа очки. По выражению лица посетителя он понял, что тот ждет особого, чрезвычайно важного письма и постарался ответить как можно более ясно.

Внимательно просмотрев почту, включая и неотправленную, он сказал:

- Возможно, письма на ваше имя есть, но запаздывают из-за плохой погоды, иных причин быть не может. Возле Аягуза уже неделя, как сильные бураны. Дороги занесены, между пикетами Аркат и Аягуз прекратилось всякое сообщение. Скорее всего, письмо для вас задержалось в Аркате.

- И когда же ждать? - спросил Абай.

- Было сообщение, что вчера из Аягуза в нашу сторону тронулись почтовые подводы. Если не будет каких-то задержек, то ночью они должны появиться здесь. Если есть письмо, то получите его завтра утром.

Эта весть немного обнадежила Абая и его спутников. Покинув почту, они разыскали приземистый домишко с четырьмя окнами, расположенный где-то в середине слободки. В этом бедном, с плоской крышей, невзрачном строении квартировал Какитай.

Абай опять не стал выходить из саней, а попросил Дармена вызвать Какитая во двор. Когда тот показался, кутаясь на ходу в тулуп, Абай в двух словах поведал ему о том, что творится на почте, предупредив, что письмо может прийти сегодня ночью. Какитай с готовностью пообещал выполнить поручение - зайти рано утром на почту. Он ждал этого письма с не меньшим нетерпением. Какитай получит письмо и тотчас доставит его Абаю, в дом, где Абай-ага сегодня будет ночевать. Проехав еще несколько кварталов, сани остановились у двора Дамежан. Именно сюда Абай и был приглашен сегодня вечером.

Войдя в дом, он увидел, что в гостях у хозяйки сидит хорошо знакомый ему лодочник Сеил. Этот сдержанный, сообразительный человек давно нравился Абаю своими глубокими, надежными душевными свойствами. Подкупали в нем и хорошее знание городской жизни, и манера говорить скупо, но очень емко. Абай виделся с ним не только в его лодке, когда переплывал реку, но и частенько за дастарханом в гостях.

Сеил приходился ровесником Абаю, но при его появлении он вскочил с места, первым поздоровался и проводил гостя на тор, протянув ему в приветствии обе руки. Было ясно, что Сеил прекрасно умеет сочетать городскую вежливость с естественной степной учтивостью. Несмотря на удрученное состояние, Абай очень обрадовался этому человеку.

Сеил и Дамежан помогли Абаю раздеться, снять пояс, устроиться поудобнее на торе. Все это время на губах Абая держалась приветливая дружеская улыбка. Он понимал, почему лодочник здесь: вот уже два года Дамежан и Сеил были сватами. Возможно, в этом сыграл роль сам Абай, когда-то представивший их друг другу.

Вскоре после кончины Жабикена Дамежан сосватала за их старшего сына Жумаша подросшую дочь Сеила, и нынешней осенью Жангайша переступила порог этого дома.

Всякий раз, когда Абай приезжал в город, Дамежан приглашала его в гости, что уже давно стало для нее добрым обыкновением: она всегда стремилась выразить ему свои чувства, как родственные, так и чисто дружеские, поддержать и утешить его, особенно сейчас, когда, как она уже знала, его сын был тяжело болен. О том, как сильно переживает Абай несчастье, случившееся с Абишем в далеком Алматы, Дамежан также была наслышана.