Особенно усердствовали, представляя себя ярыми ревнителями религии и закона предков, богатеи города, такие казахи, как Сейсеке и Хасен. Они требовали суда шариата.
Сторонники же Абая просили, чтобы непременно был русский суд. Поручик Оскенбаев представил дополнительное заявление, в котором приводил те доводы за суд российский, какие высказал Маковецкому при устном изложении.
«Уходя от рабского подчинения средневековым законам дикой степи, время требует справедливости, обращая надежды степняков на законы Российской империи, учитывающие свободу отдельной личности и ее права. И отказ от возможности защитить казахскую женщину от векового произвола, когда она с надеждой обращается за этой помощью, может стать большой ошибкой административных органов Семипалатинска и его судебных инстанций», - так писал Абиш в своем втором, дополнительном, заявлении.
«Дело Азимовой не успело еще получить огласки и освещения в русских газетах, в частности, столичных. Ничего не знают о нем и в Министерстве юстиции, и в Министерстве внутренних дел, а также в правительственном Сенате. Было бы очень нежелательно для нашей администрации, если обнаружится, что она не поддержала вовремя первую казахскую женщину, которая решилась прибегнуть за помощью и спасением к законам Российской империи...» - так он завершил это заявление.
В этом заявлении недвусмысленно прозвучало предупреждение молодого поручика, что он может предать огласке в России нерешительные действия, а то и прямую трусость перед средневековыми косными законами степи представителей российской имперской власти. И это заявление больше всего подействовало на малодушных чиновников Семипалатинска.
К составлению этого документа, написанного рукою Абиша, был привлечен Федор Иванович Павлов. Так посоветовал Абай. Он сам поехал к своим русским друзьям, которые обосновались в слободе жатаков, и рассказал, как кроваво и жестоко действует степь, проживающая сегодняшнюю действительность по законам средневековья. Выслушав поэта, Федор Иванович решил лично принять участие в этом непростом деле - участие и советами, и живой помощью. Он попросил жену, Александру Яковлевну, оправиться вместе с ним в Затон, чтобы оказать медицинскую помощь семье носильщика грузов Абена, подвергшейся разбойному нападению. Александра Яковлевна без лишних вопросов собрала санитарную сумку и готова была отправиться вместе с мужем.
Через некоторое время четверо вышли из дома, Абай с Бай-магамбетом поехали в верхний жатак, чтобы с лошадьми переплыть Иртыш на пароме Сеила, а Павловы спустились вниз, к излучине, и там кратчайшим путем, на малой местной переправе, поплыли к Затону.
В доме Абена они увидели следы вчерашнего побоища, нашли раненых людей. Павлов оставил с ними Александру Яковлевну, а сам быстрее отправился пешком к центру города, чтобы по просьбе Абая найти Абиша.
В Затоне у Александры Яковлевны был хороший знакомый, фельдшер Дмитрий Артемович Девяткин, с которым она еще до эпидемии холеры работала вместе в семипалатинской городской больнице. Родившийся и выросший в Семипалатинске, среди казахов, он был их всеобщим любимцем за свой ровный, добродушный характер, к тому же готовность всегда помочь и, в особенности, свободная казахская речь располагали к нему местное население.
Приступив к перевязке раненых, Александра Яковлевна отправила соседку Абена, Марфу, за фельдшером Девяткиным. Марфа была женою слесаря Захара Ивановича, друга Павлова. Марфа поздно узнала о беде, случившейся в доме Айши, с которою издавна дружила, и теперь, отправленная за фельдшером, - несмотря на свой почтенный возраст, подобрала юбки и понеслась, как юная девочка.
Александра Яковлевна с помощью Девяткина обработала раны и перевязала всех раненых, привела в чувство самого Абена, у которого разбита была голова. Затем Девяткин, как местный фельдшер, составил общий акт об избиении налетчиками семьи Абена, чтобы приобщить этот документ к судебному разбирательству над арестованными уже Даиром и Корабаем.
Пока жена помогала раненым, Федор Иванович, находясь в доме Данияра, в присутствии Магрипы и Афтап правил прошение от имени Макен, написанное Абишем. Впоследствии это прошение, набело переписанное рукою Абиша, было передано председателю окружного суда через Маковецкого.
По совету Абая, в дополнение к заявлениям Абиша написали свои заявления в окружной суд лодочники-паромщики во главе с Сеилом, а также и большая группа затонских грузчиков, руководимая Сеитом и Абеном. Последним помог написать документ затонский житель Марков, ссыльный студент. С его помощью удалось привести в документе убедительные доказательства того, что некий бай из степи, Даир, а также его городские сообщники Корабай и Дондагул не только совершили среди бела дня вооруженное нападение, стоившее крови многих невинных жертв, - но имели намерение совершить самосуд и казнить беглецов. Заявление подписали грузчики из Затона и другие его жители, видевшие разбойный налет: рабочие кожевенного завода, пимокаты из шерстобитки. И документ вовремя поступил к закрытому заседанию суда.
Теперь исковых заявлений и разных свидетельств, поданных за Макен, собралось в канцелярии несравнимо больше, чем бумаг от Оразбая и мусульманского духовенства. К тому же свидетельства от заявительницы были для суда более убедительными, ибо содержали подлинные факты и медицинские документы о совершенном насилии. Заявления же имамов городских мечетей и городских богачей, ревнителей шариата и законов адата, юридической силы не имели.
Несмотря на это, вынесенное судом «предварительное решение» не намного улучшило положение молодых беглецов. Помещенная в дом толмача Алимбека Сарманова, степная беглянка оказалась, в сущности, под очень строгим домашним арестом. Титулярный советник Сарманов был на хорошем счету у начальства, пользовался доверием, которое изо всех сил желал оправдать. К тому же он, родом из Каркаралинского уезда, не имел никаких родственных отношений с тобыктинцами, что давало начальству повод для полного доверия ему. Сарманову было приказано строго следить за тем, чтобы девушка не имела ни малейшей связи и отношений с лицами, похитившими ее, а также была бы в безопасности от поползновений преследователей. И Алимбек Сарманов принялся ревностно выполнять приказ. Это был узкоглазый, круглолицый джигит маленького роста, на брюшке которого завязался вполне солидный жирок. Ходил он вприпрыжку, бойко встряхивая на ходу головой, на макушке которой торчали стриженые ежиком волосы. Городской управой назначено было выплачивать ему содержание истицы в сумме 15 рублей в месяц. Дом этого чиновника-казаха, двухэтажный, снизу каменный, сверху деревянный, огражденный крепким забором, был поставлен под надзор двух городовых.
Супруга Сарманова не казашка, а татарка, что должно усилить необходимую отчужденность между надзирательницей и ее подопечной. Сама по себе эта женщина была нелюдимой, угрюмого характера, и она терпеть не могла степную родню мужа, - впрочем, как и сам Алимбек Сарманов. Он в городе, живя среди русских, сделал неплохую карьеру и от этого стал о себе весьма высокого мнения. И назначая его надзирателем над Макен, судьи не ошиблись.
Он не допустил в дом, к Макен, не только Абиша, который попытался с нею увидеться, но и самого Абая. А когда сделали попытку связаться с девушкой через Данияра, сослуживца Алим-бека, тот не пустил коллегу дальше своих ворот. Позже Данияр подсылал в этот дом свою жену Афтап, которую супруга хозяина вынуждена была встретить и принять. Но и тут толку вышло мало, ибо угрюмая татарка говорила только на своем языке, не понимала по-узбекски, не знала толком и казахский, а пышная, улыбчивая красавица Афтап не изъяснялась по-татарски. Так и просидели друг против дружки, не сумев толком поговорить, полопотали немного, сами толком не понимая, о чем, потом Аф-тап поднялась и ушла. Увидеть Макен ей так и не удалось.
День отъезда Абдрахмана из Семипалатинска в Алматы, к месту службы, приближался. Предполагая, что ему не удастся присутствовать на судебном заседании по делу Макен, он отправился к чиновнику «по особым поручениям» Злобину, в ведение которого к этому времени было передано дело. Абиш имел с ним долгую беседу и оставил ему в письменном виде дополнительные показания.
