Встречавшийся с Маковецким за одним дастарханом в прошлом, на выборах последнего волостного в Тобыкты, старый Оразбай с вкрадчивым и доверительным видом просил передать начальнику:

- Слова благородного ояза разумны и убедительны - от первого и до последнего. Пусть дело передают в суд и решают законным образом. Во всем согласны с оязом. Но будет к нему одна просьба, на которую он должен откликнуться, никак не посчитав ее несправедливой, - сказав это, Оразбай страшно напрягся, лицо его стало серым, бледным. - Мы просим, чтобы на время судебного разбора наша жесир не оставалась вместе с дерзким джигитом, словно его жена. Коли так оно все и останется, - зачем тогда суд, ояз? Суду нечего будет присуждать. Разве весь этот шум-гам разгорелся не из-за того, что они незаконно, по-воровски стали жить, как муж и жена? Поэтому, ояз, ты должен приказать, что, как только они выйдут за порог твоей конторы, их разведут в разные стороны, и они больше не будут вместе - до самого суда. Держите их в тюрьме, в разных камерах.

Рассуждение Оразбая в первой его части показалось Маковецкому вполне справедливым. Вторая часть, насчет тюремных камер, была отвергнута оязом.

Оразбай буравил его своим единственным глазом.

- Е, ояз! Ведь ты посадил двух наших людей в каталажку. Если хочешь быть совсем справедливым, разъедини джигита и девушку! И пусть они тоже посидят в тюрьме, пока будет идти дознание! - настаивал бай.

Итак, Маковецкий принял во внимание требование степного законника о недопущении совместного проживания девицы с джигитом, не женатым на ней. А для заключения их в тюрьму - не было никакого законного основания. Такая мера была бы негуманной и больше соответствовала бы косной степной жестокости. Пообещав дело передать в окружной суд, ояз распрощался с Оразбаем и его приверженцами.

Через час-другой весь двор перед зданием окружного суда и прилегающая улица были забиты городскими казахами и верховыми из степи. Подошло время окончания работ в конторах городских ведомств, но у здания суда было настоящее столпотворение... Заранее приехали сюда Абай с верным Баймагам-бетом. Вместе с ними пришел и лодочник Сеил: «Посмотреть, что теперь будет». Он переправил Абая с жатакского берега в Большой город.

Увидев Абая среди собравшихся, кривой Оразбай не осмелился сразу же наброситься на него с руганью, решил сдержаться на людях, однако, оказавшись вскоре притиснутым совсем близко, не выдержал и в сердцах бросил ядовито:

- Что, Абай? Удалось запалить новый пожар? Омай, как же тебе это по душе! Ладно, жги теперь меня, сколько угодно, а там увидим!

Быстрый на острое слово Абай не задержался с ответом. Повысив голос настолько, чтобы его слова прозвучали громче, нежели ехидное шипение Оразбая, акын сказал:

- Пожар, говоришь? Смотря какой - не все пожары бывают на беду, есть пожары очень даже полезные. Ведь надо сжигать сгнивший чингил, сухие пеньки да прошлогодние мертвые камыши. Пусть сгорит все изжившее себя, чтобы выросла, как это говорят, «свежая новь». Или ты что, дожив до седых волос, не знаешь про такие пожары? Про какие только пакости не ведаешь, а о таких полезных вещах - нет. Жалко мне тебя, - что с твоим умом случилось?

Раздался хохот множества людей, окружавших Абая. Это были небогато одетые городские жатаки, люди с Затона, крючники во главе с Сеилом. Были и мелкие торговцы с базаров, ремесленники и обыватели, решившие поглазеть на небывалое дело.

Пожар-то как раз затевал разжечь степной бай и владетель несметных табунов Оразбай. Этим пожаром был спор степных богачей, совместно с городскими толстосумами, такими, как бай Сейсеке, бай Касен, Жакып, которые собрались выступить вместе против решения русских властей отослать в царский суд дело с передачей жесир Макен ее аменгеру Даиру. И протест этот пришло выразить множество семипалатинских торговцев, одетых в татарские одежды, подстриженных и припомаженных. Вместе с ними на разномастных пролетках приехали халфе, муллы, кари и перезрелые ученики медресе в вылинявших чалмах - уже немолодые шакирды. Вероучители и их свита пока еще не высовывались вперед, держались в тени, но в скором времени от них можно было ожидать каких-то фанатических действий. Ибо решение передать в русский суд женщину, нарушившую право аменгерства, явилось нарушением священного права шариата. Муллы и халфе готовились предать проклятию эту нечестивую жесир и призвать народ учинить над нею свой праведный суд согласно мусульманским законам...

Дело заинтересовало и образованных городских казахов, занимавших низшие уровни в коридорах власти. Мелкие чиновники, толмачи, конторские работники - все они собрались на верхнем этаже здания окружного суда, где были залы заседаний и разные канцелярии. Из раскрытых окон они наблюдали за толпами казахов-горожан и за верховыми степняками, сидевшими на своих конях.

Абай находился на втором этаже, в просторном зале заседаний. Вместе с ним были Какитай, Дармен и Данияр. Макен среди них не было. Идя навстречу просьбе Оразбая, уездный голова дал распоряжение отправить девушку в суд отдельно от ее спутников, сопровождаемую лишь толмачом Самалбеком. Пока председатель суда совещался с Маковецким, Макен держали в караульной комнате, где обычно находились подсудимые перед вызовом в зал заседаний.

Возьмет ли окружной суд на свое рассмотрение дело по заявлению девицы Азимовой? Или передаст его суду биев, как совершалось это до сих пор? Возьмет ли русский суд во внимание ходатайство посторонних заявителей, таких как Абай и Абиш? Или откажет им, не желая вмешиваться в дела кочевников, производящих суд по шариату? Вот что должно было решиться на переговорах между председателем суда и Маковецким. Эти переговоры и потом особое заседание суда затянулись до самого вечера. И уже довольно поздно, когда возбужденный шум толпы на улице заметно поутих, в зале заседаний в присутствии небольшого числа слушателей и самой девицы Азимовой было изложено решение суда, обозначенное как «предварительное». Зачитал его сам председатель окружного суда, пожилой, опрятный, лысоватый человек, с седыми висками, с подстриженной седой бородкой. Чтение было недолгим.

В качестве исключительной меры окружной суд решил принять на свое рассмотрение дело заявительницы Азимкызы Макен, ушедшей из своего рода, скрывшейся в городе и обратившейся с заявлением в суд Его Императорского Величества. Будет проведено надлежащее следствие, в продолжение которого девица Азимова Макен должна находиться в городе Семипалатинске. Она не будет передана ее преследователям, равно как и тем, кто ее выкрал. В интересах следствия и ради пресечения попыток повлиять на нее с обеих сторон, девица Азимова будет находиться под надзором полиции. В соответствии с этими особыми мерами, она будет проживать в доме толмача окружного суда, титулярного советника Алим-бека Сарманова.

Макен увели из зала заседаний, надолго разлучив ее с Дар-меном и всеми ее друзьями. Так закончился тяжелый для многих, необычный день. Он начался с кровопролития в доме грузчика Абена. Несчастная девушка, ставшая невольной причиной этих событий, была отделена от всех и осталась наедине со своими переживаниями.

В практике Семипалатинского окружного суда таких дел еще не рассматривалось, и никто не знал, чем оно может завершиться.

На другое утро по наущению Оразбая и Сейсеке муллы пришли в окружной суд с заявлением от семипалатинского мусульманского духовенства. «Спорные дела по поводу браков и разводов мусульманских женщин находятся в пределах законов шариата. Подобные дела должны решаться волей имамов мечети и других мусульманских руководителей!»

Муллы привели с собой целую толпу каких-то полуграмотных казахов, выдающих себя за толмачей, которые за пятерку или десятку готовы были хоть душу продать и наговорить, что угодно по указке плательщиков. Вот и звучало из их продажных уст: «Русский суд и глава уезда не должны вмешиваться в это дело», «Все должно решиться по законам предков», «До сих пор царский суд не вмешивался в дела о калыме, в свадебные обычаи».