Прочитав эти строки, Абиш долго лежал в глубоком молчании, то ли с мыслями собираясь, то ли с силами. Наконец, не отрывая взгляда от Магаша, тихо заговорил:
- Сколько стихов родилось из-за моей болезни. В родном крае писали отец, Дармен, Какитай, здесь - ты. Но не горе должно навевать стихи, а радость! Вот какие я желал бы услышать стихи! Передай мои слова отцу. Я часто говорил ему об этом, и сейчас повторю...
Сказав так, Абиш опять надолго замолчал, затем снова вернулся к тому же разговору, но уже более тщательно взвешивая слова:
- Вижу я по стихам, что пишете вы, молодые, как все вы даровиты и, пожалуй, станете настоящими акынами. Да и пишете вы особенно, подобных стихов никогда прежде не знали наши акыны, разве не так?
Магаш не ответил: он весь был во внимании, слушая брата. Полежав недолго в молчании, тот сам разрешил свой вопрос:
- Эти стихи похожи на сочинения русских поэтов, и научил вас этому отец. Ему же помогло оседлать крылатого коня именно русское искусство, оно подняло отца на вершину, возвысило, вывело на свет! И всем вам надо бы обратить свои взоры на Россию, быть вместе с русскими. Я многих видел в Петербурге, в Москве. Только послушать, о чем говорят русские - одна надежда и вера в радужное, чуть ли не райское будущее. И Павлов в это верит, прислушайся к нему. А если народ верит, то так оно и будет!
Силы вдруг оставили Абиша, он протянул обе руки к чаше с кумысом, с жадностью выпил несколько глотков и лишь теперь взбодрился. Голос его зазвучал чище, он продолжал, все более проясняя ту же самую мысль:
- Люди рождаются и умирают, одни отжив свое, другие - до срока. Но само общество, народ - живет своей жизнью, да и время идет своим чередом. Ни один человек не может повернуть его вспять, равно как изменить судьбу этого мира.
Теперь Абиш замолчал надолго, собираясь с силами. Магаш тоже молча сидел и ждал. Наконец, больной взял в руки листок со стихами и сказал, заставив себя улыбнуться:
- Ты что же, никак не можешь избавиться от слез, вырваться из объятия печали? Я запрещаю тебе предаваться унынию.
Перестань, взбодрись! Иди на улицу, в город, прогуляйся да развейся.
В эту минуту в комнату вошел Абсамет. Был час обеденной трапезы, а у хозяина дома была привычка лично приглашать гостей к обеду. Так он наведывался в дальнюю комнату два раза в день, чтобы своими глазами увидеть больного и расспросить о его здоровье. Увидев Абсамета, Абиш знаком подозвал его к себе. Тут же попросил Магаша:
- Сходи за Утегельды и Майканом!
Джигиты жили в передней комнате, в любую минуту готовые чем-то помочь Магашу, который всегда находился возле больного. Против своего обыкновения, привычек завзятых степных балагуров и весельчаков, эти бодрые, крепкие джигиты вели сейчас весьма скромный образ жизни. Они вошли сразу, как только их позвали, озабоченные, готовые к немедленным поручениям, но тотчас просияли, едва увидев веселое лицо Абиша, который теперь приподнялся на своей постели, взяв Магаша и Абсамета за руки.
- Запрягайте коня и сейчас же езжайте в центр города, все четверо! - сказал он друзьям таким строгим голосом, словно и вправду поручал им важное дело. - Сегодня Масленица, а это славный русский праздник. Слышу, улицы полны музыки и пенья!
Абиш говорил тоном, не терпящим возражений. Друзья недоуменно переглянулись, но больной нетерпеливо взмахнул бледной рукой. Сказал:
- Я не позволю моему Магашу захиреть в этих стенах. Посмотрите, как он исхудал. Магаш, Утеш, живо - езжайте, погуляйте! Будут скачки, бега. Абсамет, ты сам садись за вожжи да смотри, чтобы иноходец обставил всех коней города. Назначаю награду!
Все разом засмеялись, даже лица засветились: так они были рады приказанию! Закивали, загалдели:
- Есть! Жаксы!
- Будет исполнено!
- Всех обгоню, только распорядись! - радостно воскликнул Абсамет и тут же заметил: - Как же ты весел, айналайын, и впрямь праздник! Похоже, идешь на поправку...
Он радовался пуще всех, поблескивая большими огненными глазами. Этот небольшого роста, с черной остроконечной бородой старик был, на самом деле, заядлым ездоком. Не говоря никому, они уже давно вместе с Майканом выгуливали гнедого коня, готовя иноходца к такому случаю.
После обеда с просторного двора один за другим выехали два санных экипажа. Впереди бежал гнедой иноходец, ласково понукаемый Абсаметом, который сидел один в легкой повозке на полозьях. За ней шли вместительные кошевые сани, где на заднем сидении удобно расположились Магаш и Утегельды. На козлах, с гиканьем нахлестывая коня, возвышался опытный возничий Майкан.
Всякий раз, оказываясь на улицах Алматы, Магаш и его друзья начинали невольно сравнивать этот город с Семипалатинском. Все здешние дома были сплошь одноэтажные, все как один деревянные. Большой Семипалатинск был более высок крышами, широк и просторен улицами, красив и величав каменными зданиями. И все же, без умолку болтая втроем в кошевых санях, говоря об Алматы явно в пользу своего Семипалатинска, друзья любовались городом, что разворачивался неспешно перед ними.
Они восхищались его великолепными садами, в эту пору года еще спящими, - но настанет время, и город будет завален разнообразными фруктами. Особенно поражали тополя, высаженные вдоль улиц, - настоящие великаны! Да и белоснежные березы, и могучие молодые дубы - все здешние деревья устремлялись ввысь, будто соперничая с самим пиками Алатау. А уж эта великая горная гряда, своими снежными вершинами закрывавшая половину вечернего неба, словно волшебной силой притягивала взгляд. До чего ж высока, какая громадина, какие белоснежные зазубренные остроконечные вершины! Просто не было слов, чтобы описать такую красоту...
Утегельды принялся расспрашивать Магаша о том, что, почему-то, интересовало его больше чего-либо другого:
- Неужто все сады в этом городе были посажены в одно и то же время, все деревья разом? Почему они, как на подбор, выглядят одинаково, словно остриженные осенью жеребята-трехлетки? Какой джин выстроил их в столь ровный ряд?
Абиш немало рассказывал младшему брату об Алматы, поэтому тот знал о многих городских секретах.
- Ты это верно подметил! - сказал он, обернувшись к любопытному Утегельды. - Деревья в здешних садах посажены в один год, поэтому и выглядят друг дружке вровень, словно их только что постригли. Все дело в том, что весь город был восстановлен восемь лет тому назад, после ужасного землетрясения, тогда же и сады насадили.
Будучи человеком степи, выросший среди безлесных отрогов Чингиза, Утегельды никак не мог понять, что обилие деревьев может быть украшением города и благом для его жителей. Он не мог согласиться и с тем, что горы, сады и густые леса окрест Алматы делают его лучше Семипалатинска.
- Если начистоту, - говорил Утегельды, - этот город, мне кажется, - место сплошных воровских засад. Разве не на руку лихим людям, когда летом распустится листва на деревьях? Тень любого дерева накроет целый дом, она так и манит - если хочешь скрытно напасть, ограбить кого-то. И во всем виноваты эти деревья! Вон какие большущие ели на Алатау - это ли не разбойничьи укрытия! Разве не просят они, не подстрекают: своруй, убеги, спрячься?
Магаш улыбнулся в ответ:
- А ты видел в этом городе хоть одного лихого человека? За то время, что ты здесь, тебе ведь ни разу так и не довелось крикнуть: «Держи вора!»
Утегельды озадаченно нахмурился:
- Это ты верно сказал, здесь и вправду не видать воров. Будь вором я, то непременно промышлял бы в Алматы!
Сказав так, Утегельды от души рассмешил Магаша, но Май-кан сердито посмотрел на балагура с высоты своих козел. Обычно немногословный, он разразился довольно длинной для него речью:
- Что вы орете на всю улицу? Да еще такие вещи... Как вас люди поймут? А тебе, Утеш, какое вообще дело до воров?
Майкан как раз только что натянул поводья и остановил сани на углу улицы Гурде, где уже скопилось множество нарядных повозок. Веселые лица с любопытством взирали на вновь прибывших. Утегельды же все не унимался:
