- Напрасно ты серчаешь, Майкан! Если на то пошло. я слышал все такое, и не от кого-нибудь, а от самого Абая, вот этими ушами. Как-то спросил у него: почему воров так много в роду Мырза-Бодей? Он ответил мне: потому что их стойбища расположены среди скал, возле саев-оврагов, среди непроходимых тугаев. Сама местность подвигает людей, наверное, к воровству: есть куда увести, где спрятать, разделать добычу. Понятно вам? Так мне сам Абай-ага говорил, а вы мне толкуете.

Но его уже никто не слушал. Магаш и его друзья впервые видели город во время большого праздника. Многочисленные санные упряжки, влекомые быстроногими иноходцами, наперегонки неслись по Сельской улице. Абсамет, хлестнув иноходца, смешался с потоком других легких саней, немедленно вступив в ряды желающих выйти на состязание. Друзьям в кошевых санях оставалось только ждать.

Город между тем продолжал веселиться по-своему: громко скрипя полозьями, с песнями, со звонким смехом проносились мимо многочисленные сани. Вот показалась тройка, набитая разгоряченными, уже подвыпившими мужиками и бабами в ярких платках. Они тоже участвовали в состязании, хотя их кони не были ни рысаками, ни иноходцами, годными для санных гонок. Тройка, которую составляли беспородные ломовые, каких используют в работе по хозяйству, бежала вразнос, вразвалку, словно раскормленные лошади тоже напились вина. Народ смеялся и тыкал пальцами в сторону этих неуклюжих коняг, покрытых густой шерстью, не в меру разжиревших от обильного овса и отрубей.

Саней было так много, что иные не вмещались даже в широкую Сельскую улицу и в азарте состязания неслись по обочине, с хрустом поднимая пургу, осыпая снегом зевак. Были тут и хорошие рысаки английской породы - длинноногие, гривастые, с красивыми тонкими шеями. Их всегда можно узнать издали: по острым ушам, коротким хвостам и особенно - по их горделивой стати.

Часто мимо проносились не столь породистые, но также красивые, спорые на шаг, казахские иноходцы - гнедые, сивые, вороные... Мелькали и чистокровные русские рысаки. Было видно, что с десяток иноходцев стремятся догнать пару саней, вышедших вперед.

Магаш и Майкан вдруг одновременно вскрикнули. Впереди иноходцев, ноздря в ноздрю с каким-то заячьего окраса конем, стремительно несся их гнедой.

- Жми, Абсамет! - яростно закричали джигиты.

Оказывается, состязание только началось. Конники должны были проехать Колпаковскую улицу, миновать Ташкентскую аллею, затем, обогнув парк, снова вернуться на Колпаковскую и, разогнавшись по широкой, прямой как стрела Сельской, остановиться на скотном базаре перед Никольской церковью.

Народ уже потянулся туда, встречать победителей. Магаш и его друзья также направились в сторону церкви, ясно белеющей вдали в сгущавшихся сумерках. Сидя в санях, они рассматривали праздную публику. Зрителей собралось немало, в большинстве молодежь - гимназисты в серых шинелях с серебристыми пуговицами. Реже мелькали пуговицы подороже -позолоченные: они принадлежали шинелям чиновников, служащих различных контор, которые пришли на праздник вместе с женами.

Больше всего в этой разношерстной толпе было полицейских, урядников, стражников, их беспорядочно спутанные красно-желтые аксельбанты и пестрые сабли мелькали там и тут. Служителей порядка здесь было неправдоподобно много, равно как и их начальников, жандармских офицеров, щеголявших парадными мундирами.

Магаш знал, откуда взялось такое обилие служивых: Абиш рассказывал ему, что из городской казны выделялись значительные средства на полицейских, раз в десять больше, чем, скажем, на врачей. Здесь даже ходил анекдот, который брат услышал от местных разночинцев. На вопрос «Кого чаще встретишь в городе Верном?» - прохожий отвечал: «Мулл в белых чалмах и жандармов с желтыми саблями».

Что касается вероучителей, то их также было немало в толпе зевак, и теперь, когда потихоньку темнело, таковых почему-то становилось все больше. Многие местные казахи, татары, та-ранчи либо учились в медресе, либо уже были халфе при пяти мечетях города. Все они носили татарские борики и, похоже, намерено вышли полюбоваться русским праздником под покровом темноты.

Были здесь и богатеи всех местных наречий - русские промышленники, татарские баи, таранчинские, казахские торговцы. Этих было немного, но они особенно бросались в глаза, поскольку сами и выпячивались поперед всех, показывая свои енотовые и лисьи шубы, чаще из нежнейшего горлового меха, сшитые на зависть своим же товарищам, таким же имущим, как и они сами, торговцами-меховщиками.

Столь же многоязыкими были нищие, ходившие здесь с протянутой рукой. Худые, изможденные, они не упускали случая попросить милостыни у нарядной толпы. Это была другая сторона жизни города, который отличался от многих других окраинных поселений России обилием еды, особенно летом, когда в садах, на бахчах созревали фрукты и овощи. Многие попрошайки добрались сюда из глубины России, это были крестьяне, оставшиеся без земли. Они ехали в поисках жилья, посильного ремесла для существования. Встречались тут и обездоленные казахи, целыми аулами покидавшие родные степи из-за страшного джута, который, особенно в последние годы, опустошал их пастбища.

Вот уж действительно: «Кто от радости скачет, кто от холода...» Среди сытой разряженной толпы эти обнищавшие люди думали только об одном: как бы добыть пропитание, чтобы не умереть с голоду этой же ночью.

Разглядывая толпу, Магаш увидел группу своих знакомых, толмачей и чиновников из казахов. Они также заметили его и подошли, справились о здоровье Абиша, затем разговор перешел на состязание: все заспорили о том, выиграет ли сегодня гнедой?

Несмотря на то что гонка началась в обеденную пору, сейчас уже сгустились сумерки, улицы залила все еще по-зимнему быстрая тьма. Весь город окунулся в плотный безмолвный мрак.

В Алматы вообще не принято уличное освещение: даже в центре не было ни одного фонаря. Совсем уж не ясно, каким образом зрители собирались узнать победителя скачек, когда он покажется в конце улицы: ведь все гнедые, мухортые, черные, дымчатые кони сейчас казались вороными, а издали можно было различить разве что белую или сивую масть. Тем не менее, горожане с нетерпением ожидали окончания скачек, так как это было самое главное зрелище праздника, который отмечался раз в году.

В толпе нарастало оживление, люди стояли по обеим сторонам улицы, оставив широкий просвет для коней, то и дело поглядывая на часы, подбадривая друг друга возгласами:

- Сейчас прискачут! Вот-вот появятся!

Действительно, гонщики были уже близко от Никольской церкви, они видели над городскими крышами ее купола, темнеющие на еще белесом небе. Вот вдали, на широкой улице, на расстоянии где-то с полверсты показалась масса народа, сдерживаемая цепью полицейских, чтобы кто-нибудь не попал под копыта.

- Чу-а-а, ай-да! - громко кричал Абсамет.

Он уперся обеими ногами в оглобли, дернул вожжи и с силой хлестнул камчой коня по бокам. Маленькие сани рванулись вперед.

Задрав голову и закусывая удила, словно борясь с вожжами и пытаясь скинуть дугу, гнедой вдруг почувствовал послабление.

- Айт, чу! - истошно завопил Абсамет, и конь, услышав его крик, откинул назад челку и, весь преобразившись, смотрясь сказочным скакуном, рванулся вперед.

Бок о бок рядом с ним шел, пока не пропуская вперед, сивый иноходец известного бая Абдуалиева, владельца нескольких городских магазинов. Но гнедой уже видел конец своего пути и стремительно нарастил бег.

С каждым мигом он все больше отрывался от соперника - на голову, на шею, на корпус. Вот густой пар из ноздрей сивого в последний раз обдал плечо Абсамета, и его сани ушли значительно вперед, оставив позади основную массу саней на полквартала.

Гнедой во весь опор промчался живым коридором ликующей толпы, словно небесный метеор, и чудом не сшиб людей у самой церкви, где он и встал, круто развернув санки...

Домой Абсамет и Магаш вернулись безмерно радостные, они взошли на крыльцо, громко разговаривая, широко размахивая руками. Немудрено - ведь теперь их гнедой иноходец, можно сказать, превратился в легенду: в городе только и говорили о нем. Веселился, ликовал и Утегельды, хотя к санной выездке призового коня не имел не малейшего отношения.