...В последние дни Сармолла пребывал в самом хорошем, спокойном расположении духа. Подбадривая себя, он порой вслух произносил несколько слов на фарси, от которых у него еще больше поднималось настроение:

- Хоб, хоб аст, бисияр хоб аст!⁴¹

Все, что он хотел сказать - сказал, все, что замыслил - сделал. Его отпихнули в сторону, а он навлек на своих обидчиков людскую немилость, пусть и понесут они заслуженное наказание - не только слепой кари, муэдзин Самурат, халфе Шариф-жан, но и сам ишан, старый хазрет...

Именно это и грело душу Сармоллы больше всего: даже хаз-рет в последние недели остается без всякого заработка.

- Так им и надо, - еще раз вслух произнес Сармолла. - Пусть так и будет дальше. Хоб, хоб аст!

Раз вечером, сотворив намаз, он собирался испить чаю в кругу семьи, но прежде хотел совершить одно необходимое дело. Надевая в прихожей легкий, тонкий чапан и натягивая на ноги кебисы, он позвал своих дочерей:

- Эй, доченьки! Бибисара, Асма! Скажите матери, пусть ставит самовар. А я пока схожу к брадобрею.

Две худенькие, высокие девушки, пятнадцатилетняя Асма и семнадцатилетняя Бибисара, отозвались немедленно, бегом кидаясь из дальней комнаты к отцу.

- Самовар сейчас разожжем, только возвращайтесь скорее! - крикнула Асма, а Бибисара с лампой в руках посветила отцу на лестнице, когда он спускался с верхнего этажа. Девушки с почтением проводили его, зная, что он скоро вернется домой.

Они возвратились к матери, поставили самовар. На кухню принесли круглый стол. Однако самовар давно уже закипел, но отец все не шел. Подбрасывая уголь, чтобы вода не остыла, они еще долго ждали отца. Чем дольше ждали, тем больше удивлялись, прислушиваясь к каждому звуку, делились свои догадками:

- Видимо, пошел в мечеть. - говорила Бибисара.

- Или брадобрей оставил на ужин у себя. - предполагала Асма.

- А может статься, кто-то умер, и его позвали на жаназа. -вслух размышляла их мать.

Так, сидя на кухне, они перебрали все возможные причины, обстоятельства, которые могли задержать хозяина в столь поздний час. Кончился керосин в лампе, настала полночь. Пора бы и спать... Но время шло, отец не возвращался, и девушки вдруг начали плакать. Мать сидела с мрачным, серым лицом, ничего не говоря, лишь тихо охая от каких-то своих тревожных дум.

Давно перевалило за полночь. Мать и дочери не спали, они тихо лежали с потухшей лампой, чувствуя большую беду. Под утро они уже знали: с Сармоллой случилось несчастье.

В комнате стало медленно светлеть, где-то вдали послышались первые крики петухов. Не вернулся, не пришел отец! Словно исчез во мраке.

То, что на самом деле произошло с Сармоллой, которого так ждали, держа горячим самовар, две дочери и жена, было настолько страшным, что даже не могло прийти им на ум.

Цирюльня стояла за главной мечетью, в четырех кварталах от дома Сармоллы. Он вышел засветло и спокойно, никого не встретив по дороге, дошел до дома брадобрея. Памятуя о том, что к вечернему чаю уже поставлен самовар, жена и дочери ждут его, Сармолла не стал по обыкновению долго болтать с брадобреем. Тот побрил ему голову, Сармолла попросил еще и бороду подправить, расчесать. Борода его была красивая, ухоженная, он всегда стриг ее на мусульманский манер, как это предписано в священном писании книги «Мухтасар». Поблагодарив хозяина дома, он вышел на улицу.

Похоже, он все же надолго задержался у брадобрея, поскольку в городе уже стояла непроглядная безлунная тьма. Он шел по неосвещенным улицам, и боковые переулки зияли полной чернотой. Вот и улица, что вела прямо к его дому. Сар-молла шел вдоль хорошо знакомого забора мечети, огибая ее с восточной стороны. Стоило миновать лишь один перекресток, и он увидит огни своего домика под серой крышей. Вот и дерево, большое, развесистое, стоящее сразу за перекрестком, под этим деревом он проходил, наверное, тысячи раз.

Внезапно, как раз из густой тени этого дерева, выскочили двое и сразу набросились на него.

- Уай, братья, кто вы? Постойте! - только и успел воскликнуть Сармолла, как град ударов посыпался на него со всех сторон.

Закрывая обеими руками голову, краем глаза он увидел, как с угла ограды мечети к нему бросились еще трое с короткими дубинками в руках. Пятеро взяли его вкруг и били, били, куда попало, выкрикивая арабские слова, будто бы это были какие-то молящиеся суфии:

- Астапыралла!

- Субханалла!

- Ла илаха илля-ллах!

У Сармоллы и попытки не было оказывать сопротивление. Несколько тяжелых ударов сразу свалили его с ног. Тут на голову лежащего человека с силой обрушился шокпар, следом - тяжелая дубинка. Вдруг в темноте он увидел чью-то руку с занесенным кинжалом...

Больше глаза его ничего не видели, лишь услышал он имя Аллаха, которое постоянно выкрикивали нападавшие. Один ударил его кинжалом в грудь, другой полоснул лезвием по горлу. Из-под бороды, только что аккуратно побритой и расчесанной, хлынула кровь.

Страшную весть о смерти Сармоллы принес народу, собравшемуся в мечети на утренний намаз, не кто иной, как Корабай. Объявили же об этом уже после намаза, обратившись с речами с минбера последовательно трое: муэдзин Самурат, слепой кари, халфе Самат. Они будто рассказывали некую легенду, хотя событие произошло всего несколько часов назад.

Суть этой новоявленной легенды трактовалась следующим образом. Сармолла был благородным человеком, почти святым, прекрасным духовным учителем мусульман. Убили же его сами люди, простые горожане, но весьма верные мусульмане. Они поступили так, чтобы избавить народ от страшной напасти, от холеры, потому что для этого надо было принести в жертву какого-то хорошего человека. По законам шариата, человек, умерший такой смертью, - суть то же самое, что и шахид⁴². Убийц не считают виновниками, не называют грешниками - просто одного хорошего человека убили другие хорошие люди.

Ведь есть такой древний обычай. Если корабль попадет в страшный шторм, окажется в море среди огромных волн, над людьми нависнет смертельная опасность, то ради спасения всех они жертвуют одним очень хорошим человеком, выбрасывая его за борт.

Об этом написано в сочинениях мудрецов прошлых времен. Вот и погибель Сармоллы следует принимать именно таким образом, в виде жертвы, пусть все его родные, близкие, друзья, все его ученики воспримут ее так и только так. Иначе нельзя будет похоронить покойника как шахида, отпустить ему все грехи, и он не сможет предстать перед всемогущим Аллахом в облике праведника...

Наряду с этой скороспелой легендой появилась и быстро стала расползаться по махаллам еще одна идея. Раз Сармолла пролил свою кровь ради мусульман, если он признается истинным шахидом, то и хоронить его надо в окровавленной одежде, с немытой раной на теле. Пусть он отправится на суд Божий в том самом виде, в котором и принес свою жертву.

Некоторые слухи исходили от якобы очевидцев страшного происшествия. Убийство свершилось с именем пророка на устах, прямо под стенами главной мечети. Убийцы были с чалмами на головах, с таспихами в руках, с тахлилой⁴³ на устах. Это не простое преступление, оно имеет под собой глубокие религиозные причины, - совершенно иное, чем обыкновенное душегубство.

Шахидом, по писанию, становится не только тот, кто убьет врага мусульман, но и тот, кто сам будет принесен в жертву. Убей врага, стань шахидом, попади в рай! Пусть тебя обойдут

стороной месть и наказание, проклятие и гнев. На том свете ты обнимешь райскую деву, будешь пить родниковую воду, станешь достойным обитателем всех семи райских кущ... Теперь же шахидом стал и Сармолла, и в этом ему, шокпаром и кинжалом, помогли правоверные мусульмане.

Все эти обстоятельства и пытались растолковать муллы, собравшиеся вокруг дома убиенного. Следствием убийства вполне мог стать некий возмущенный пожар душ - горе сородичей, гнев соседей, мирных жителей махаллы. Эти-то, уже явно вспыхнувшие угли и старались засыпать песком ханжеских слов муллы с четками в руках, пригасить уже горячие огоньки своими благопристойными чалмами. Халфе, кари, другие вероучители с самого утра, уже в который раз разъясняли глубинную суть происшествия жене, дочерям Сармоллы, наивным и кротким женщинам, сходящим с ума от горя.