Этим закончилось первое выступление Абая перед людьми, но за ним последовало и второе, и третье... Следующим утром он приехал на слободской базар и собрал вокруг себя человек двадцать-тридцать, из числа жителей левобережной стороны. Говорил он и на скотном базаре, и снова вокруг его повозки собралось примерно столько же людей.

Абая стали часто останавливать на улице - возле мелких лавок, где с ним заговаривали ювелиры и плотники, швеи и сапожники, бакалейщики, а то и просто пешие прохожие, как пожилые, так и молодые. Выступая перед своими казахами, Абай старался говорить ясно и четко, чтобы его речи, заранее обдуманные, хорошенько запомнились слушателям.

Сегодня Абай чувствовал себя гораздо увереннее, чем вчера. Казалось, в слободке жил совсем другой народ, нежели те, что толклись на пешем базаре по ту сторону: слушателей находилось достаточно, во многих местах. Это были не просто зеваки - ему внимали люди, которые по-настоящему верили Абаю, давно жаждали веских слов, ждали дельных советов, наставлений.

Видя, как люди слушают его, Абай говорил более уверенно, хоть и по-прежнему взволнованно, горячо, ибо сам был полон душевных переживаний, никак не мог иначе.

Выступая по эту сторону, где среди людей уже разошлись советы Сармоллы, он лишь краем коснулся его спора с муллами, заметив, что Сармолла говорил дело, и надо неукоснительно исполнять его наставления. В этом у Абая был и некий тонкий расчет, желание отвести от Сармоллы беду: городские жители уже меньше говорили, мол, это сказал Сармолла, а разносили, словно новую легенду, весть о том, что все эти знаменитые слова исходят из уст Абая.

В последующую неделю он каждый день ездил на городские базары по обеим сторонам Иртыша и, сидя в своей арбе, выступал перед людьми. Он знал наверное, что слухи о его речах распространились среди горожан и приезжих, и теперь вокруг него собиралось не менее сорока-пятидесяти человек.

К началу августа в городской жизни наступили видимые перемены, что ощущалось как по эту, так и по ту сторону реки: люди и вовсе перестали приглашать на жаназа и похоронные трапезы имама мечети и послушников медресе, халфе, кари, муэдзинов. Теперь, чтобы исполнить долг мусульманина, ради духа умершего приглашали кого-то одного из мулл, да так после и хоронили покойного.

Все это чрезвычайно разгневало слепого кари, халфе Ша-рифжана, муэдзина Самурата: они прекрасно видели, как изменилось настроение людей. В последние дни они все чаще задумывались над тем, чтобы перейти к самым решительным мерам...

Они, конечно, знали, что все это исходит от Абая, но говорили, что он - всего лишь степной казах, да и человек вообще не религиозный. К чему ж бросаться на него с нападками? Кроме того, Абая они все же немного побаивались - его высокого авторитета у людей. В результате - не только не обвиняли его, но и вообще не произносили имени Абая вслух. Зато они как зубами вцепились в другого человека, в Сармоллу, представляя его своим ярым противником, коварным врагом. Вероучители часто теперь собирались втроем-вчетвером, шептались, делясь своими замыслами с торговцами Отарбаем, Корабаем, и однажды, собравшись в тени главной мечети, они вместе с торговцами остановили старого имама.

- Таксыр³⁹, хазрет! - хором заговорили Корабай и Отарбай. -Мы пришли к вам с жалобой. Хотим изложить свою мольбу от имени жителей махаллы.

По их общему уговору, теперь получалось, будто это они сами пришли к имаму, чтобы испросить его мнение, а муэдзина Самурата, слепого кари, халфе Шарифжана - всех их просто привели с собой.

Разговор начал Отарбай. Он стоял над низкорослым имамом, согнувшись, приблизив сверху к нему свое лицо, тряся над ним длинной, несуразно торчащей бородой. Проговорил густым басом:

- Уа, хазрет! Люди махаллы послали меня к вам. Вон, глядите, за забором стоят еще человек десять. Как истинные последователи Мухаммеда мы пришли узнать ваше мнение. Будут ли, наконец, сказаны слова спасения, слова заботы о ближнем, слова наставников против этой напасти, свалившейся на голову мусульман, против этой проклятой холеры? Что вы нам скажете, хазрет, какие меры принять людям?

Тотчас подхватил Корабай, продолжил своим глухим голосом:

- Сказано ведь: если корабль попадет в шторм, мореплавателям грозит погибель, то они спасаются не только молитвами, но и жертвоприношениями. Что вам известно об этом?

Опять заговорил Отарбай, потрясая своей черной бородой:

- Ваш покойный дед Акишан был настоящим святым. Как известно, в подобных обстоятельствах он советовал пойти на безжалостное жертвоприношение. Когда на город напали сыпной тиф и оспа, он высказался именно так. Вот, и пришли мы к вам за советом. Святой хазрет, подскажите народу какой-нибудь выход!

Отарбай и Корабай, оба рослые, крепкие, так нависли над старым имамом с обеих сторон, что он был вынужден отступить к стене. Он не ведал, что они говорили заранее заученные слова, сам впервые слышал о подобных вещах и не решился открыто ответить.

- Баракалле, баракалле! - тем не менее, выкликнул он слова одобрения. - Жертвоприношение при тяжелых обстоятельствах, ради всех мусульман, перед нашим пророком Мухаммедом Мустафой, будет принято Всевышним и возблагодарено. В бедственные времена опустошенные души, бедные чада господни во имя своего спасения могут принять харакатилдур⁴⁰. Аллах акбар! Да исполнятся ваши благие намерения, правоверные!

Сказав все это, имам воздел руки к небу и провел ладонями по лицу.

Отарбай и Корабай оторопели от туманных слов имама, даже и не сообразив, что сказать в ответ. Хазрет повернулся и пошел, все еще поглаживая лицо, оставив невежественных торговцев стоять у стены мечети, слушать, как он стучит своим длинным посохом и шуршит маленькими кебисами по камешкам, рассыпанным во дворе.

Когда хазрет удалился за ограду, к оставшимся подскочили те самые «человек десять», о которых торговцы говорили имаму. Теперь они всей толпой окружили муэдзина Самурата, слепого кари, халфе Шарибжана и Самата. Один из них нетерпеливым, грубым голосом спросил:

- Ну и что? Какой же совет он дал?

Халфе Самат, высокорослый ишан с длинной черной бородой, не висящей на груди, но торчащей, как палка, далеко вперед от подбородка, немедленно пояснил слова хазрета, четко выговаривая слова, чтобы все его хорошо поняли:

- Слушайте же, да примите с благословением! Вы пришли за советом, вы его получили. У стены сего храма веры вы называли имя святого хазрета Акишана, отошедшего на небеса, и получили благословение на все свои деяния, - именем Аллаха, из уст величайшего Садыр-Акзама, от самого уважаемого учителя веры в наше городе. С этого времени ни одна живая душа не посмеет порицать вас за деяния, совершенные по совету вашего наставника, высочайшего хазрета факиха. Что сказал хазрет, то все верно. И кончено! Теперь все в ваших руках.

Остальные служители Аллаха, стоявшие здесь вкруг, лишь молча кивнули головами. Похоже, что двое торговцев, больших любителей вершить суды собственными руками, теперь получили полное одобрение замышленного ими дела. Корабай, известный к тому же своей тупостью, сказал недовольным голосом:

- Говорите открыто. Я что-то не совсем уяснил сказанное!

Муэдзин Самурат, привыкший говорить с торговцами, не понимающими языка мулл, истолковал сказанное хазретом, только теперь уже более просто, терпеливо выговаривая казахские слова:

- Он сказал: чтобы избежать напасти, люди должны пойти на любую жертву. Каким бы драгоценным ни было жертвоприношение, они должны решиться на это. И заслужат за сей поступок только милость Божью. Разве не об этом поведал хазрет? Кари, скажите и вы!

Слепой кари тотчас согласился с муэдзином, заговорив на удивление бойко:

- Хазрет принял решение, благословил. Теперь идите, приступайте к исполнению святого дела!