Разговаривая, Даркембай не забывал о своих обязанностях хозяина, придвигал к гостям аклак в чаше, подавал чашки с чаем. Когда приступили к чаепитию, старик завершил начатый им разговор:

- Вот что еще рассказал Абылгазы. Посылая ответ Оразбаю, Базаралы также велел передать ему, что жигитеки все равно не будут враждовать с Абаем, останутся его друзьями. Бейсенби и Абдильда, стоящие во главе рода, могут не поддержать База-ралы, но он хорошо знает, что остальные сыновья рода Жигитек не поддадутся их наговорам на Абая и сомкнутся вокруг него, как единый народ, вместе с другими людьми Тобыкты. «Я в это верю, пока жив, - и это мое завещание, если умру. Всю жизнь я видел, как вожди Иргизбая и Жигитека враждуют между собой и сеют вражду между нашими родами. А сейчас Оразбай и Жи-ренше видят опорою в Чингизском крае род Жигитек, и от своего имени призывают людей к вражде с Абаем. Но сегодняшний Жигитек - это не прежний воинственный Жигитек, и нынешние жигитеки - народ мирный, забывший о своих набегах. Они надеются только на свой труд. И эти люди - не враги Абаю. И они знают, что жатак Даркембай - его истинный друг...» Так говорил Базаралы, и эти слова - как наказ и для нас с Абаем.

Межродовые споры, раздоры, вражда - дела, известные в степи. Проникая зорким взором во все это, Даркембай, «всевидящее око», разъяснял Абишу сегодняшнюю злобу дня, зная, что сын передаст его слова отцу.

Абиш хорошо уяснил это. Когда, в час отхода ко сну, он вместе с Дарменом вышел из аула в лунную степь, и оба неспешно направились в обратный путь, то разговор о тех делах, которые затронул старый жатак, продолжался.

Вдали замерцали многочисленные огни вечернего аула. Ночь была беззвучна, огромна, безветренна. Но от росистого травяного покрова веяло над землею легкой прохладой. Над головой, почти в самом зените неба, светила круглая луна. Слабо мерцавшие сквозь ее яркое сияние звезды в небе рассыпались, как мелкие искорки. Вселенная распахнула свои беспредельные волшебные просторы. Словно, открываясь маленькому человеку, ночь делилась своими сокровенными чувствами и мыслями. Но они были столь высоки и величественны, что подавляли собой крошечную душу человека, и он чувствовал себя перед великой Вселенной почти невидимой пылинкой.

Сведущий в астрономии, Абиш знал, что каждая искорка-звезда может оказаться на самом деле таким же Солнцем, как и наше, и вокруг него могут вращаться такие же планеты, как и в нашей Солнечной системе. А ведь этих звездочек - миллиарды в пространствах мироздания! И что такое наша Земля среди этих неисчислимых миров! Ничтожная точка. И сколько же таких точек во вселенной? Какие люди населяют их? Каковы тамошние тобыктинцы?

С грустной, ироничной улыбкой на лице шел Абиш по осиянной луною степи. Он прислушался к звукам ее ночной жизни, к далекому гвалту аульных псов, с разных сторон азартно перелаивающихся друг с другом. Порой пролетали в тишине человеческие голоса, - гортанный короткий окрик сторожа, охраняющего стадо, звонкие, высокие голоса перекликающихся молодых женщин. Редкая ночь Арки бывает столь дивной, синевато-жемчужной, полупрозрачной, как эта, - обычно ночь над степью темна и непроглядна.

Отсвечивая под луной серебристо-палевым сиянием, просторная равнина, покрытая ковылем и типчаком, предстала молодым людям, вольно шагавшим по ней, сквозь завесу легкой дымки. В полынном легком настое ночного воздуха дыхание порой улавливало освежающий, пряный аромат невидимой, стелющейся по земле травы-скрытницы.

Встревоженный долгим, непростым разговором с Даркем-баем, Абиш не торопился возвратиться в аул. Он шел, оглядывая степные подлунные дали, и тихие невольные вздохи исходили порой из его груди. В минуты тоски по родине, на чужбине, вспоминая весенний джайлау, лунные ночи в степи, подобные этой, он думал, что может больше не увидеть все то, что так сильно любил в этой жизни. Или если вновь увидит, то его тоскующую душу больше не взволнует родная природа. Однако все оказалось не так. И сейчас, если под ним был бы резвый конь, он подстегнул бы его камчой и поскакал во весь опор в степь, - погнался бы за таинственными туманами ночи, в душе смутно надеясь на какую-то чудесную встречу с чем-то, с кем-то...

Абиш спросил у молодого друга об одном обстоятельстве, давно беспокоившем его.

- Оу, Дармен, скажи мне, как Магрипа? Почему ты до сих пор ничего не рассказываешь о ней?

С ответом Дармен не задержался.

- Абиш, у Магрипы ничего не изменилось! Все по-прежнему. Я ничего не говорил, полагая, что ты все знаешь из письма Ма-гаша.

- Но письмо от Магаша я получил в начале зимы. С тех пор прошло месяцев семь-восемь!

Дармен тотчас понял, чего опасается Абиш.

- Я думаю, не месяцы - годы могут пройти, а Магрипа будет все такая же! Замечу тебе, ага, - Магрипа верна и предана тебе одному! А всей ее надеждой и утешением является твое единственное слово, о котором в прошлом году ты поведал мне. Абиш, да она в тебе души не чает!

Выслушав Дармена, взгрустнувший Абиш тихо вздохнул.

- Но я, Дарменжан, пока не принял никакого решения. Я чувствую себя перелетной птицей, улетевшей в дальние края. Впереди еще один год учебы. Кто его знает, как повернет судьба. Заставлять девушку ждать, не давая ей уверенности, совершенно несправедливо с моей стороны. я это понимаю.

- Это правда! Родители ее, все близкие родственники озабочены тем, что Магрипа оказалась связанной без веревки. Но наши аулы не собираются упускать ее из рук. Не получилось

сватовства в прошлом году, получится в этом... Твои родители могли бы, конечно, дать благословение и в будущем году, как полагаешь ты. Но если этим летом не обменяешься с Ма-гиш словом верности, то обречешь эту чудную девушку еще на большие мучения. Я давно хотел сказать тебе это - и теперь говорю! Абиш, подумай о Магрипе!

На все это Абишу нечем было возразить, он лишь молча кивнул головой. Но, приложив руку к груди, он только тяжело вздохнул. И ничего не сказал в ответ Дармену. Даже в том случае, если бы он был здоров, на вопрос о женитьбе он ничего не мог бы ответить. Ибо то, что он узнал в разговоре с Даркембаем, - о создавшемся тяжком положении народа, о душевном разладе постаревшего отца, о враждебном отношении к нему сильных родичей, - все это не позволяло Абишу заявить другу о своем немедленном согласии на женитьбу. Но какой-то ответ надо было ему дать.

Абиш взял под руку своего младшего друга.

- Апырай, Дармен, почему зло существует безнаказанно? Почему так несчастна и бесправна наша необъятная степь? Почему нашлось столько людей, вставших на сторону злого Ораз-бая? - спрашивал Абиш.

- Абиш, то, что ты услышал от Даке, это всего лишь часть целого. Всего, что происходит у нас, ты еще не знаешь.

Отбросив в сторону общие рассуждения, Абиш перешел к злобе дня.

- Кроме Оразбая, на Чингизе кто враждебно настроен против отца?

- Дальние и ближние.

- Кто дальний? Кто ближний?

- К примеру, дальний, - это Жиренше. Ближний - не кто иной, как твой дядя Такежан. Крыши его аула видны отсюда.

- А Такежан отчего не уймется?

- Его вражда к Абаю - дело особенное. И действует он скрытно. В разных местах расставляет свои силки, выжидает, устраивает засады. Усердствует не меньше Оразбая и Жирен-ше. Слышал я, что твой дядя Такежан замышляет что-то очень подлое и коварное... Мне трудно говорить об этом, потому что я ничего доказать не могу.

- О чем ты, Дармен?

- Словом, в этом траурном году, до годового аса по Оспану, было бы Такежану позорно выставлять на люди свою враждебность к Абаю. Но, с другой стороны, Оразбай, Жиренше торопят его, подталкивают в спину: «Действуй скорее. Цели наши одинаковы. Если немедленно не присоединишься к нам, то считай, - ты не получил свое и пролетел мимо». Чтобы угодить им, Та-кежан стал искать повод, чтобы окончательно порвать с Абаем. И сейчас, говорят, он уже нашел такой повод.

- Что за повод? Какой? Поясни.

- Он касается того, чтобы выставить все достояние покойного Оспана на дележ.