Дом Нурке стал главным местом, где обсуждалось и решалось дело детей Кунанбая. Каждых два-три дня от них приводили во двор и резали то годовалого стригунка, то жирную кобылу, ежедневно резали баранов, опаливали на костре. С утра и до вечера подавали зимний кумыс. Сошлись в доме молодые волостные - Темиргали, Айтказы, Али, Ракыш, Оспан - и городские купцы. Получилась веселая компания. Днем вместе бродили по городу, заходя в гости в чей-нибудь гостеприимный дом, чтобы вместе пообедать и разгульно, по-городскому, распить хмельного киршиме. А вечерами, отделившись от старших, молодые баи уходили в одну из уютно обставленных комнат мырзы Нурке и веселились дальше. Пели, веселились, бражничали, играли на деньги в русские карты, неразумно разбрасываясь деньгами. В итоге, за десять дней разбирательства и тяжбы компания волостных и биев изрядно поиздержалась.
Родственник бая Тыныбека, Нурке отводил особенное внимание дому Кунанбая, считая его детей и своими родственниками, и просто нужными в его степных торговых делах людьми. Пользуясь случаем, он решил особенно сблизиться с ними. Тем не менее, считая тяжбу сугубо делом интереса Кунанбаевых, торговец брал с них за содержание всего судебного сборища, и, мало того, тайно приказывал своим работникам - часть пригоняемого на убой скота перегонять на свой двор. Однако при встречах с Такежаном ли, с Оспаном или Шубаром неизменно говорил, прижимая ладонь к груди:
- Мне ничего не жаль для детей великого хаджи! Одно желание у меня: быть на вашей стороне, остаться истинным другом в час испытания, когда он настанет! Люди, что находятся здесь, в моем доме, - это и ваши гости, и мои! Слава Всевышнему, мы не бедны, у нас хватит достатка, чтобы как следует всех принять и угостить.
Но тем из окружения кунанбаевцев, на которых Нурке рассчитывал в будущем, - влиятельным биям, волостным он делал богатые подарки: лисьи шубы, расшитые чапаны и бешметы, сшитые городскими портными.
С прибытием Базаралы можно было начинать разбор тяжбы. Сарбас, расспросив людей, узнал, что со стороны Кунанбаевых будет выступать на суде Шубар, который слыл в роду самым красноречивым, осведомленным, находчивым и умным человеком после Абая. Об этом Сарбас, вернувшись, рассказал База-ралы.
Но Шубар привез Оспану письмо от Абая, в котором он предостерегал брата: не сметь выдавать властям Базаралы. Послание такого же содержания Абай отправил волостному Кунту через того же Шубара, двуличность которого обнаружил Такежан, когда застал его в Акшокы у Абая. Поэтому встретил Шубара в городе Такежан неприветливо. Потеряв свое достояние, он теперь среди родственников мог говорить только об этом, и на всякого, кто не выслушивал его с сочувствием или должным вниманием, Такежан набрасывался с бранью. Его знали как человека необузданного, буйного, в гневе доходившего до крайностей, поэтому старались не задевать его. И вот теперь, в окружении Майбасара, Исхака, Оспана и прочих родственников, он с утра до вечера изливал перед ними свою обиду, исходил желчью. «У Абая нет ко мне никакой жалости! Знаю, - он сочувствует кровопийце, сыну Каумена, а не сыну Кунанбая! Жа! Все люди, которые бывают у Абая, чтобы поговорить, посоветоваться с ним, - не мои люди!»
Когда он накинулся на Шубара, - как всегда, с грубой матерщиной, с пеной у рта, - тот ничем не мог ему возразить, потому что был младше, а еще потому, что в словах Такежана была сила убедительности и некая весомая правота. Старший сын Кунанбая бранил Шубара за то, что тот заезжал к Абаю и говорил с ним о чем-то, показав себя двурушником.
- Вдолби себе в голову: хотя ты родился от Кунке, но ты сын Кунанбая, а не Кунке! Мы все - не дети его жен-соперниц, наших матерей, а нас воспитал и поставил на ноги, вывел в люди наш отец Кунанбай! Это он наставлял каждого из нас: «Будь достойным имени своих предков!» А Улжан, Кунке - это всего лишь длинноволосые бабы, ума немного! Если ты родился мужчиной, то иди по отцовским стопам, проявляй истинно мужской характер, умей хранить честь предков! Перестань вилять задом, работать на две стороны, не будь девкой вертлявой! - Так бушевал Такежан, нагоняя страху на Шубара.
Хотя Такежан напомнил о величии общего для них отца, Ку-нанбая, но в его словах прорвалось давнее, изначальное соперничество его жен. Такежан, Оспан, Исхак - сыновья Улжан, сидели при этом разговоре рядком, один возле другого, а Шу-бар, сын Кудайберды, чья мать была Кунке, сидел напротив. Улжан родила многих сыновей, а Кунке - одного, который умер от чахотки в довольно раннем возрасте. К тому же сыновья Ул-жан были намного старше их племянника Шубара, - и, в соображение семейного старшинства, Такежан хотел приструнить Шубара, а заодно и подчинить его своему влиянию. Давно замечая, что бойкий и обходительный Шубар все более заметно выдвигается среди влиятельных людей рода, Такежан хотел перетянуть племянника от Абая на свою сторону. Так что в напоминании о том, кто кого старше в роду Кунанбая, содержался у хитреца Такежана свой расчет: он решил подавить Шубара силой и весомостью степных законов и традиций. На глазах у родных братьев он преподносил урок своего коварства, лицемерия и хитрости. Целью его было - переманить племянника от Абая, и в этой борьбе за Шубара, с одной стороны, выступала непререкаемая воля старших, тяжесть традиций, а с другой - лишь душевные укоры, разговоры «о чести, о совести». С одной стороны, могли изругать, надавить, пригрозить, и Шу-бар в ответ не мог и слова сказать, а с другой стороны - Абай мог обезоружить Шубара только своим огорчением, душевными переживаниями за него, если он ослушается.
Однако напрасно беспокоился Такежан и лукавил, - сам Шубар относился к главному призыву Абая - «к человечности!» - скорее, как к душевной игре, которой можно предаваться в спокойное время, в праздности, на поэтических сборах у Абая. А в буднях жизни Шубар оказался гораздо ближе к старшему дяде, и он мог свернуть, как коврик, все умные назидания Абая, отложить в сторону и полностью подчиниться воле Такежана.
На этот раз так и произошло, пришлось Шубару открыто перешагнуть через свою совесть. Такежан возложил на него родственные обязанности:
- Истцом со своей стороны выставляю тебя. Считай, что я нанял твой хваткий ум и находчивый язык. Тебе поручаю защитить честь детей Кунанбая и отомстить за меня! Иншалла! Все передаю в твои руки.
На том и порешили. Истцом на суде выступил против самого Базаралы молодой Шубар.
Такое поручение радовало Шубара, он выдвигался вперед в роду Иргизбай, в кунанбаевском доме становился рядом с Та-кежаном и, благодаря этому суду, обретал известность в среде богатых и почитаемых владетелей и биев Семипалатинского уезда. И еще его радовало, что всюду стали распространяться слухи, неизвестно кем пущенные, что Шубара поставили истцом на суде потому, что искусством красноречия и своим умом он превзошел самого Абая, которого, мол, сначала и хотели назначить истцом от Такежана. Тщеславному Шубару такая слава больше всего пришлась по душе.
Итак, разбор тяжбы Такежана - Базаралы начался, бии и волостные начальники Семипалатинского уезда собрались в просторной гостиной дома мырзы Нурке. Послали за Базаралы, который с товарищами ждал во дворе.
Спокойной, уверенной поступью Базаралы направился к дому, за ним шли два его спутника. Вошли в переднюю, пол которой был устлан коврами и узорчатыми войлоками. Джигитов встретил приказчик хозяина, высокий смуглолицый человек с горбатым носом, по имени Атамбай. В комнате из боковой двери появился Шубар, назначенный бием, выступающим на стороне Такежана. Атамбай буркнул Базаралы и его товарищам: «Пока подождите здесь!» Затем почтительно обратился к Шуба-ру: «Мырза, и вам предложено подождать», - и ушел в комнату биев.
В передней установилось молчание. Осмотревшись, База-ралы заметил, что на стене, рядом с входом в гостиную, висят волчьи шубы и лохматые, широковерхие байские тымаки. На полу, прислоненными к стене, попарно стояли сапоги-саптама с войлочными мягкими голенищами. Сапоги по виду отличались от обычных, тобыктинских, - одни были с загнутыми носками, другие на высоких прямых каблуках. Тымаки на стенах имели необычно широкий верх, дорогого меха не пожалели, когда кроили, и шапки выглядели плоскими. Окинув взглядом всю эту байскую одежду и шапки, Базаралы повернул голову к Шубару и насмешливо улыбнулся.
