- Устал, как я погляжу, Базеке! Отдохни, будь как дома, -говорил Абай, подкладывая под локоть Базаралы белоснежную подушку.

Гость сощурился, точно вспомнив о чем-то, улыбнулся и сказал:

- И мог бы устать, да случай один не позволил! То, что я видел сегодня утром, заставило позабыть об усталости, и всю дорогу служило пищей для раздумий.

Все в доме, джигиты и Айгерим, затаив дыхание, уставились на Базаралы. Абай, тоже исполненный внимания, оперся локтем о большой круглый стол, стоявший перед ним, всем своим дородным телом повернулся к гостю и сказал:

- Базым, ну чего же ты медлишь, рассказывай! - и, посмотрев по сторонам, добавил: - Вон и молодежь сгорает от нетерпения.

Базаралы поднял голову. В юрте был уютный полумрак, желтое пламя единственной лампы, стоявшей на столе, озаряло лицо гостя - с мороза румяное, по природе же своей матово-светлое. Он не стал долго тянуть с рассказом, и начал вскорости со смиренным лукавым видом:

- Хочется мне рассказать об одном событии, но вижу, что сход этот всецело отдан акынам... Я же приехал, чтобы только послушать вас, да посидеть рядом со старым другом.

Магаш пододвинулся ближе, проговорил с веселым воодушевлением.

- Оу, Базеке, акыны не будут роптать, если вы первым заведете речь!

- Ну, так и быть, слушайте. - начал Базаралы. - Сегодня я выехал со склона Чингиза. Дорога предстояла дальняя, и собрался я спозаранок. Ближе к обеду подъезжаю к Колькайна-ру, еду среди холмов возле аула Жумана. И. Такое даже во сне не приснится! Спросите, и что же? Стоят четыре козла и Жуман. Привязав всех козлов накоротке к кусту караганника, размахивая палкой, сам Жуман сидит прямо перед ними на камне, словно их мулла.

Все уже начали смеяться, не дожидаясь конца рассказа, предвкушая, что дальше будет еще интереснее. Так и вышло: Базаралы продолжал говорить, каждое слово оживляя взмахом руки:

- Я ехал с подветренной стороны, меж тем, как день сегодня был ветреный. Поэтому Жуман и не услышал, как я приблизился. Тут он махнул палкой и вдруг заговорил с этими козлами. Е! - думаю, похоже, здесь идет некий важный совет рода Иргизбай.

Взрыв хохота перебил рассказчика, заставив его замолчать. Базаралы, торжествуя, обвел слушателей довольным взглядом. Абай хохотал неудержимо, сотрясаясь всем телом. Смеялась и Айгерим, правда, сама устыдилась своего слишком звонкого, переливистого смеха и густо покраснела. Сам же Базаралы был весьма серьезен, продолжая свой рассказ:

- Нет, подумал я, негоже оставлять его здесь, обойти своим вниманием, мне, Базаралы, грешно будет. Он же ведь тоже из старших Иргизбаев! Вот стреножил я коня, тихо подкрался поближе и сел позади Жумана...

Вот что произошло на самом деле, о чем и поведал База-ралы своим слушателям, которые уже еле разбирали за собственным смехом его слова.

Утром сын Жумана Мескара возится со скотом, тут к нему и подходит Жуман. Мескара говорит: «Отец, посмотри на этих бесстыжих теке!» Тут Жуман и видит: козлы покоя не дают овцам, явно надеясь на случку. Поймал Жуман четырех козлов, привязал их к караганнику. Козлы стоят, низко опустив головы, наставив на Жумана рога, глядя ему в бороду, как бы говоря: «Боднуть бы тебя!» В глазах у них нет и тени вины. Раздосадованный Жуман сидит перед ними, выговаривая, стыдя козлов: каждого по отдельности и всех вместе. Тут подкрадывается Базаралы и видит: длинная палка Жумана как раз обходит подряд всех четырех козлов. Жуман бьет прямо по рогам, бьет и приговаривает: «Уа, теке, скажете, что не гоняли невинных овец? Говорю вам, бросайте это срамное дело, а вы разве слушаете? И не стыдно вам перед Богом, перед святыми?..» - сказав так, Жуман начинает распаляться, словно при большом скандале. Звучно ударив палкой по рогам молодого черного козла, говорит: «Кара теке! Ты самый злостный нарушитель спокойствия из всех молодых джигитов!» Но черный козел, помахивая бородкой, встает на дыбы, перебирает копытцами, якобы намереваясь ринуться на Жумана. Это еще больше задевает хозяина: «Только поглядите на него, да он же задира, упрямец, ишь ты! Молодой, а борода уже до колен, как у Азимбая!» - произнеся это имя, Жуман смеется над собственной шуткой, весьма довольный своим остроумием. И тут ему на ум приходит новая мысль: стоило сказать об Азимбае, как козлы в его глазах уже превращаются в людей. Если черный козел - Азимбай, то отец его, рыжий козел - кто? Конечно же - Такежан! Серого козла, стоящего за ним, Жуман, стало быть, нарекает Жиренше, а последнего крупного козла с толстой шеей и внушительными рогами - Оразбаем.

Базаралы сидит позади Жумана, тот его не видит и все продолжает беседовать с козлами. Названные Азимбаем, Такежаном, Жиренше, Оразбаем - все козлы обвиняются в несдержанности, алчности и похоти. «Вы зачем задираете кротких коз и невинных овец? Покоя им не даете, с утра до ночи страх нагоняете!» Тут Жуман так увлекается воспитанием оборотившихся в людей козлов, что начинает отчитывать их уже и за то, что они всю округу возмутили, всех натаскивают против Абая, эти несносные Такежан и Азимбай, Ораз-бай и Жиренше! Дальше - больше, Жуман уже и себя самого представляет Абаем и, подражая его голосу, принимается обвинять всех четырех козлов: «На вас проклятье людей... Не измывайтесь над бедным, смирным народом, не пакостите. Но придет время, и все получите по заслугам, отзовутся вам слезы людские!»

Базаралы рассказал выразительно, артистично, столь искусно подражая различным голосам, что все без исключения смеялись от души, безудержно хохотали, не в силах остановиться..

Одни смеялись беззвучно, всем телом трясясь, другие падали набок, третьи посинели, застыв в смеховой судороге. Абай смеялся до слез и, вытирая их рукавом, едва сумел переглянуться с Айгерим, и ее восхищение рассказчиком снова возвратилось к нему - новыми слезами безудержного смеха.

Базаралы меж тем сказал, в завершение своего рассказа:

- Вот так мне и пришлось повидать сегодня Жумана, который до своих семидесяти пяти лет все молол языком, пока не пришел к достаточно умным рассуждениям! Скажите, ради Аллаха, кто из иргизбаев способен на такое?..

Акылбай спросил, решив, что рассказ еще не окончен:

- А Жуман-то вас видел?

- Не уверен, - сказал Базаралы. - То есть, когда я кашлянул, чтобы обнаружить себя, он поначалу смутился, но потом... Сначала сказал: «Е-е, хитрый сын Каумена, а тебя кто звал?.. Ты откуда?» Апырай, глядит на меня, словно я ему примерещился. А потом вдруг опять переменился к старому и начал свою обычную болтовню. Вдруг взял да и ляпнул: «Уай! Ты много видел, о многом размышлял! Скажи-ка мне, мудрый человек, сколько пудов, по-твоему, весит вон та каменная вершина горы Догалан?» Я говорю: «Ой, Жумеке, на это моего ума не хватает! Не знаю. Разве что сами вы скажете». А он и говорит: «Глаза же - весы, а душа - судья, если бы по мне, то эта самая скала потянет где-то на пять тысяч пудов». На том мы с ним и расстались.

Конец рассказа Базаралы был столь же потешным, как и его начало: молодежь не переставала хохотать - ведь кому ж это могла прийти такая мысль, взвесить вершину горы Дога-лан и непременно определить, что тянет она именно на пять тысяч пудов!

Гостей сегодня было так много, что все они не смогли уместиться за столом. Абай велел вынести стол и расстелить длинный дастархан прямо на ковре. В юрте стало гораздо просторнее, Айгерим и Злиха приготовили чай, и гости свободно расселись вокруг большого дастархана.

Чаепитие прошло на удивление быстро: дастархан еще не был свернут, а с разных его концов уже доносились призывы поскорее начать петь. Базаралы взял домбру и, по известной традиции, протянул ее Кокпаю, поскольку тот покончил с чаепитием раньше всех.

Не долго думая, Кокпай запел свою песню. Как раз под первые звуки домбры уносили большой самовар, чтобы снова согреть его, и слушатели, один за другим отставляя пустые чашки на дастархан, приготовились внимать новой песне Кокпая. Не песне даже, а большой эпической поэме-дастан, в которой Кокпай зычно восхвалял великие походы хана Аблая.