- Господин Кунанбаев, на этот раз ваши дела неважны. Очень плохи. Я не стану разъяснять, почему они плохи. Ибо вы человек образованный, много знающий, опытный. Весьма образованный человек! В соответствии с просвещенностью и вина ваша может быть весомей. Более мне нечего вам сказать. До свидания!

Абай даже ничего не успел возразить: юркий Лосовский повернулся и ушел - по-прежнему с холодным, хмурым лицом.

Дело принимало довольно опасный оборот. Абай разыскал в толпе Кокпая и Дармена и рассказал им об этой встрече, добавив:

- Лосовский увиливает, поджав хвост. А я ведь считал его чиновником, не лишенным справедливости. Да и ко мне он был прежде куда как более приветлив. Стало быть, начал портиться, попав в губернский дуан.

После встречи с Лосовским в душе Абая стала медленно вскипать досада. Сейчас, оказавшись в толпе, выстроившейся на площади, он с неудовольствием оглядывал лица рядом стоявших. Вот группа людей, они говорят что-то друг другу, поглядывая на него издали... Оказывается, он пришел сюда позже других, которые что-то коварное устраивают против него.

Многие сделали вид, что не заметили Абая. Иные, узнав, сдержанно поприветствовали его неопределенным движением головы.

Всюду стоял многоголосый ропот, нарастая по мере того, как приближалось явление чиновников. В этом неразборчивом гомоне можно было различить отдельные слова, произносимые с особым подобострастием: «сановник», «жанда-рал», «аким», «тот самый начальник».

Вдруг на лицах застыло какое-то общее счастливое выражение. Все внезапно замолчали. В стороне белых юрт началось какое-то движение, быстро пробежал и скрылся за войлочным пологом белой казенной юрты стражник в фуражке... И тут перед глазами волостных, выстроившихся полукругом на площади, - словно в блеске пламени, засверкали ножны сабель, медные пуговицы, золотые погоны.

Казахские волостные тотчас вытянулись в один ровный ряд, зашумели, загалдели, перебрасываясь накоротке.

- Идут!

- Уездные! Акимы! Уа!

- Сам жандарал!

- Пай-пай! До чего же величав!

- Глаза слепит!

- Аж страх нагоняет! Мурашки бегут по спине!

- Не зря говорят: «властитель подавляет своим величием»!

Так, суетливо и беспокойно, не стесняясь ни чиновников, ни друг друга, загалдели стоявшие в ряду - бии, аткаминеры, привыкшие вечно заискивать, угождать всякому начальству.

Неизвестно откуда взявшись, на площадь высыпали есаулы, урядники, жандармы и, быстро разделившись на две шеренги, замерли на караул. Этим живым коридором и зашагали долгожданные чиновные гости. Они ступали широким, уверенным шагом, сверкая и звеня своими крестами и медалями.

Впереди всех выступал главный судья - рослый, лысый, широкогрудый и статный, с кругло стриженой рыжеватой бородой. Он весь так и блистал на солнце - и новыми эполетами на плечах, и золотым аксельбантом на груди, и сияющей лысиной. Роскошный пояс с позументами перетягивал довольно вместительный живот. Изящная сабля с рукоятью из черненого серебра свисала на перевязи через плечо.

За судьей шли уездные главы в чине полковников. Далее двигались советники, письмоводители, облаченные в черные штатские фраки и сюртуки.

Вдруг по рядам волостных прошелся суетливый шепот: «Жандарал! Омай, жандарал!» Волна короткого шепота, словно шелест камыша, тотчас пронеслась над всей толпой, обойдя стоявших казахов, будто меж ними пронесся ветер.

- Жандарал!

- Что ни на есть - настоящий жандарал!

- Да он и лицом, смотри-ка, весь белый, представительный! Е, таким и должен быть белый жандарал!

Встречающие все галдели и никак не могли успокоиться...

Тем временем генерал подошел к ряду волостных и, двигаясь справа налево, заранее определив для себя значимость того или иного человека, принялся довольно бодро протягивать волостным свою руку. Рядом с генералом мелко семенил невзрачный курносый человечек, и на его маленьком сморщенном лице ясно читались угодливые желания: «если что, может быть, я того. пригожусь?» Это был, конечно, толмач - низкорослый, кругленький казах.

Волостной Ракыш из кереев оказался в ряду первым - первым и протянул руку жандаралу. Ракыш походил на человека, отжившего свое, хотя и был далеко не старым. Он стоял, крепко прижав к груди остроконечный каракулевый черный тымак. Волостной будто был переломлен пополам - в своем застывшем поклоне. От рукопожатия «жандарала» ноги Ракы-ша затряслись в мелкой дрожи, будто и впрямь ему перебили хребет. Было видно, что этот человек совершенно не в силах совладать с подобострастной трясучкой, его язык заплетался, и Ракыш сумел промямлить только лишь одно: «Здрясити, ваше высокородие!»

Тем временем жандарал уже перешел к следующему волостному, протягивая ему руку, и тот в точности повторил все движения и слова Ракыша, будто бы Ракыш и задал некий должный тон. И третий, и последующие - каждый переминался с ноги на ногу, сучил коленями, не переставая прижимать к груди свой тымак или борик. Никто из них так и не собрался с мыслями, не пришел толком в себя. Переломанные в поясе, скрюченные, они смахивали на каких-то издыхающих существ, корчащихся от боли, взывающих к Аллаху в свой смертный час. Все они повторяли одно и то же, те же жалкие слова, что и Ракыш: «Здрясити, ваше высокородие! Здрясити, ваше высокородие! Здрясити...»

Казалось, никто и не знал других русских слов. Никто не осмелился даже назвать себя, представиться перед сановником. Уездные начальники, идущие вслед за генералом, брезгливо кривили губы. Так продолжалось до самой середины ряда, пока генерал не подошел вплотную к Абаю.

Увидев этого казаха, столь отличного от толпы других, «жандарал» удивленно вскинул брови. Это был какой-то иной казах, нежели все те, которых он уже отметил своей десницей. На этом человеке был длинный бешмет, скромный, но хорошо, на городской манер пошитый, и чапан его был тонкий и серый, а не как у других - грубый форменный. Да и цепочки с большой медной бляхой, тускло блещущим знаком власти, при нем вообще не было.

Перед ним стоял человек весьма представительного вида, и стоял он свободно, с достоинством. Протянув руку, он учтиво склонил голову, как это делают хорошо воспитанные люди, и внятно, звучным голосом произнес по-русски:

- Здравствуйте, ваше превосходительство!

И следом же, пожимая генералу руку, представился:

- Ибрагим Кунанбаев!

Губернатор, до сих пор шедший без остановок, теперь отступил на полшага назад. Сказал, оглядев Абая с головы до ног:

- Кунанбаев! Тот самый смутьян?

Несколько мгновений они молча смотрели в глаза друг другу, затем продолжили говорить на русском языке.

- Да, ваше превосходительство, это я, - чуть заметно улыбнувшись, ответил Абай.

- И отчего же вы сделались таковым?

- Есть на то причины... Я против действий некоторых людей. Если угодно, даже борюсь с ними.

- Вам-то что до них? И зачем непременно бороться?

- Борьба - это закон жизни. Разве не все живое и неживое существует в борьбе? Все мы как-то боремся - и я, и вы, ваше превосходительство.

Щеки и лысина «жандарала» вдруг налились кровью. Да что это такое? Как смеет какой-то степной киргиз дерзить ему! При таком торжественном выходе, да перед уймой народа -так беззастенчиво, безбоязненно вступает с ним в разговоры. Вот арестовать его сейчас же - ведь жалоб на него достаточно, и они дают основание.

Впрочем, гнев тут же отпустил жандарала. Вот так, сейчас арестовать, - а что скажет эта степная публика? Скажут, что арестовал вместо ответа на слова. Будто бы ответить не смог. Нет, надо по-другому действовать. Спросил холодно:

- С кем же вы боретесь и с какой стати?

- Меня вообще тревожит зло, в любом его проявлении.

- А если кто-то считает злом лично вас? Многие так и отзываются, и бумаги на вас приходят.

- Это известно. Чего в жизни больше - зла или добра? По моему разумению, зла и злодеев больше. Потому и закономерно, что их голос преобладает.

Окружающие притихли, было слышно, как поодаль, где стоял Оразбай, кто-то шепчется на казахском языке. Это были Молдабай, Абыралы и Жиренше, они тихо переговаривались меж собой: «Заговорил с жандаралом!» - «А ведь жандарал и не сердит!» - «Может, и общий язык нашли?»