Машка спустилась, подошла к отцу:

— Попрощаться вышла.

Фома посмотрел на внука. В его глазах плескалась такая нежность, что у меня защемило сердце.

— Пора мне, Машенька. Дела не ждут.

Он осторожно, одним пальцем, коснулся щёчки спящего Сашки:

— Расти, внучок. Расти большой. Дед тебе такую империю строит… вместе с папкой твоим неугомонным.

— В следующий раз с маменькой приезжайте.

— Посмотрим, как получится. Но, думаю, она первой проситься будет.

Он крепко обнял Машку, поцеловал её в лоб:

— Береги их, Егор Андреевич.

— Счастливого пути, Фома, — я протянул ему руку. — Передавай привет всем. И смотри, аккуратно езжай.

Он усмехнулся:

— С твоей-то хитростью в телегах — хоть по горам вези, всё целым будет.

Фома забрался на козлы переделанной телеги, взял вожжи, гордо выпрямив спину, словно вёз казну императрицы. Обоз тронулся, медленно выкатился за ворота.

Мы с Машкой стояли, глядя вслед. Машка вытирала слёзы, прижимая к себе Сашку. Я обнял её за плечи:

— Не плачь. Он скоро вернётся.

— Знаю, — всхлипнула она. — Просто… скучать буду.

Проводив Фому, я велел Захару седлать лошадей. Голова была занята логистикой, но сердце требовало проверить производство. Если Митяй завалит нас колбами, а у нас не будет механизмов, чтобы заставить их светиться, грош цена всей моей затее.

Ювелир — мастер отменный, спору нет. Но его темп — одна штука в неделю, да и цена кусается. Для будуаров княгинь это подходит, а вот для цехов Давыдова и Строганова нужно что-то иное.

— Едем на завод, — бросил я Захару, вскакивая в седло.

Мы пронеслись по улицам Тулы, распугивая кур и зазевавшихся прохожих. У ворот завода я даже не стал привязывать лошадь, бросил поводья подбежавшему мальчишке и быстрым шагом направился к мастерской Савелия Кузьмича.

Ещё на подходе я услышал странный звук. Это было не привычное звонкое пение молота о наковальню и не визг напильника. Из приоткрытой двери доносилось ритмичное, тяжёлое лязганье. БАМЦ-БАМЦ-БАМЦ. Словно кто-то размеренно бил ложкой по пустой кастрюле, только кастрюля была чугунной, а ложка — размером с лопату.

Я толкнул дверь.

В мастерской пахло калёным железом и маслом. Все были здесь: Григорий, Фёдор, Семён и, конечно, сам Савелий Кузьмич. Они стояли вокруг верстака, глядя на нечто, лежащее в центре.

— А, Егор Андреевич! — Савелий заметил меня первым. Вид у него был встревоженный, он нервно вытирал огромные ручищи о фартук. — А мы тут… испытываем.

Я подошёл ближе.

На верстаке лежал монстр.

Если механизм ювелира напоминал изящные внутренности швейцарских часов — латунь, тонкая подгонка, блеск, — то творение Савелия выглядело так, будто его топором вырубили из цельного куска железа.

Корпус был не закрытым, а рамным, сваренным из толстых стальных полос. Шестерни — чёрные, вороненые, с крупными, хищными зубьями. Пружина — не тонкая лента, а мощная спираль, какую впору ставить в каретные рессоры. Массивный стальной корпус. Грубо выточенные детали — не из латуни, а из обычной стали. Барабан с выступами — топорной работы, неотполированный. Рычаги — из железных полос, согнутых под прямым углом.

— Ну-с, — протянул я, разглядывая это чудо инженерной мысли. — Выглядит… внушительно.

В углу хихикнул Ванька-подмастерье, но тут же получил подзатыльник от Фёдора и умолк.

Григорий стоял, скрестив руки на груди, и выражение его лица было красноречивее любых слов. Скепсис, граничащий с физической болью.

— Егор Андреевич, — начал он осторожно, — Савелий Кузьмич, конечно, старался. Но это… это же дробилка для камней, а не часовой механизм. Посмотрите на эти шестерёнки. Они же грубые, зазоры большие. Механизм будет скрипеть, стучать, быстро износится.

Савелий насупился, его густые брови сошлись на переносице:

— Зато крепко! Ты просил попроще? Вот, проще некуда. Никакой латуни, всё из стали. Зубья крупные, напильником доводили, а не надфилями ювелирными.

Я взял в руки грубую смету, которую протянул мне Савелий. Пробежал глазами. Материалы — обычное железо и сталь, которые производили прямо здесь, на заводе. Никакой латуни, никакого серебра для осей. Работа — три смены кузнеца и токаря. Итого — в пять раз дешевле ювелирного. В пять раз!

— А работает? — перебил я спор.

— Работает, — буркнул Савелий. — Только громко маленько. Три дня делал. Один — чертежи, два — сборка. И дёшево. Если на поток поставить, штампы для шестерен сделать — можно по три штуки в день клепать.

— Три в день, — повторил я. — Против одной в неделю у ювелира. Заводи.

Савелий взял ключ — здоровенный Т-образный ворот, похожий на тот, которым гайки на колёсах крутят. Вставил в гнездо.

ХРРУМ… ХРРУМ… ХРРУМ…

Звук завода напоминал скрежет мельничных жерновов. Пружина натягивалась с видимым усилием. Савелий, крякнув, сделал последний оборот и отпустил стопор.

БАМ-БАМ-БАМ-БАМ!

Мастерская наполнилась грохотом. Рычаги, которые должны были бить по кристаллам, лупили так, что верстак вибрировал. Это было не тиканье ювелирного механизма. Это был марш железных солдат по брусчатке. Громкий, резкий стук заполнил мастерскую. Шестерёнки скрипели, словно телега по сухой дороге. Весь механизм вибрировал на столе.

— Господи помилуй, — Григорий поморщился, прикрывая ухо ладонью. — Савелий, ты же оглушишь нас! Такое в гостиную не поставишь — гости разбегутся, подумают, что канонада началась! Да это же не механизм, а паровой молот! Люди спать не смогут.

Ванька в углу снова прыснул, уткнувшись лицом в рукав. Даже Семён, обычно поддерживающий любые эксперименты, смотрел на лязгающего монстра с сомнением:

— Егор Андреевич, ну правда… Грубовато вышло. И вибрация сильная. Кристаллы не покрошатся от таких ударов?

Я молчал, слушая ритм. БАМ-БАМ-БАМ. Ритм был ровный. Чёткий. Мощный. Я положил ладонь на железную раму. Вибрация отдавалась в руку, но ход был стабильным. Никаких заеданий.

— Кристаллы мы на кожу посадим, потолще слой сделаем, — ответил Савелий, защищая своё детище. — Зато пружина мощная, три часа отходит как миленькая. И ломаться тут нечему. Тут ось в палец толщиной!

— Да уж, — съязвил Григорий. — Только весит оно четверть пуда. Лампу на потолок вешать придётся на цепях, как якорь.

— Савелий, останови, — попросил я.

Кузнец нажал на грубый рычаг тормоза. Лязг прекратился.

— Сколько времени ушло на изготовление? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Три дня, — подтвердил Савелий, всё ещё глядя исподлобья на Григория. — И это мы первый раз делали, прикидывали.

Я поднял руку, призывая к тишине.

— Гриша, ты был в кузнечном цеху? — спросил я. — Там молоты бьют так, что зубы крошатся. На фоне заводского шума это тиканье никто даже не услышит. А для ночных смен… пусть тикает. Ритм задаёт. Спать не даст.

Григорий вздохнул:

— Егор Андреевич, скорость скоростью, но эстетика… Граф Строганов, поди, привык к изящным вещам.

— Граф Строганов, — медленно произнёс я, — владеет заводами. А на заводах, Гриша, эстетика — дело десятое. На заводе — место суровое. Там пыль, там копоть. Там уставшие рабочие с мозолистыми руками, которые к нежностям не привыкли. Там может лестница пошатнуться, там может инструмент упасть.

Я взял тяжеленный механизм обеими руками. Он был действительно массивным, килограмма на три-четыре.

— А теперь, господа, проведём эксперимент, — сказал я, глядя на мастеров. — Которого ювелирное изделие точно не переживёт.

Я поднял механизм на уровень груди. Савелий охнул. Григорий вытаращил глаза:

— Егор Андреевич, вы что⁈ Что вы делаете⁈

— Стресс-тест, — спокойно ответил я. — Имитирую падение с высоты. На заводе случается всякое. Уронили, ударили, наступили. Механизм должен выдержать.

— Но… — начал Григорий.

Я разжал пальцы.

Тяжеленный кусок железа рухнул вниз.

БАБАХ!!!

Удар о деревянный пол был таким, что доски жалобно скрипнули, а с потолка посыпалась пыль. Ванька в углу икнул от испуга. Савелий зажмурился, словно я ударил его самого. Мастера шарахнулись в стороны, как от взрыва.