Я отступил. Пётр Иванович подошёл к Машке, начал аккуратно ощупывать живот, задавал вопросы о схватках, их частоте. Машка отвечала сквозь стиснутые зубы — схватка накатила снова.

Осмотр длился минут пять. Наконец Пётр Иванович выпрямился, кивнул Ричарду:

— Раскрытие идёт хорошо. Схватки регулярные, с интервалом в семь-восемь минут. Предлежание правильное — головное. Но я бы рекомендовал перевезти Марию Фоминичну в лечебницу.

— Зачем? — насторожился я. — Что-то не так?

— Всё так, — успокоил меня Пётр Иванович. — Но там условия лучше. Чистая операционная, все инструменты под рукой, эфир, если понадобится. Роды, конечно, естественный процесс, но всякое бывает. Лучше перестраховаться.

Ричард поддержал:

— Егор Андреевич, Пётр Иванович прав. В лечебнице мы сможем оказать любую помощь. Здесь же… если что-то пойдёт не так, мы будем ограничены.

Я посмотрел на Машку. Она кивнула:

— Поехали. Мне всё равно, лишь бы всё хорошо кончилось.

— Тогда не теряем времени, — скомандовал Пётр Иванович. — Карета готова?

— Сейчас подадут, — ответил Ричард, выходя из комнаты.

Я помог Машке подняться. Она тяжело опиралась на меня, дыша часто и неглубоко. Спустились по лестнице — бабушка, мать и няня Агафья окружили нас, причитая и давая советы.

— Агафья Петровна, соберите всё необходимое, — распорядился я. — Чистое бельё, пелёнки. И поезжайте за нами.

— Еду, еду, сынок! — заголосила няня, бросаясь к сундукам.

Во дворе уже ждала карета Петра Ивановича — просторная, с мягкими сиденьями. Я усадил Машку, сам сел рядом. Пётр Иванович и Ричард разместились напротив.

— Поехали! — крикнул кучеру Пётр Иванович. — Только аккуратно, без тряски!

Карета тронулась. Ехали медленно, объезжая ямы и кочки. Машка сжимала мою руку так, что костяшки побелели. Я гладил её, шептал какие-то успокаивающие слова.

Через десять минут мы были у лечебницы. Ричард выскочил первым, распахнул дверь:

— Готовьте палату! Роженица!

Из дверей выбежали две медсестры с носилками. Машку аккуратно переложили, понесли внутрь. Я шёл рядом, не выпуская её руку.

В палате — чистота, белизна простыней, запах спирта и лекарств. Машку уложили на кровать. Пётр Иванович снял сюртук, засучил рукава, тщательно вымыл руки с мылом — по всем правилам антисептики.

— Егор Андреевич, — обратился ко мне Пётр Иванович, — вам лучше подождать снаружи.

— Я останусь, — твёрдо сказал я.

— Роды — дело не для мужских глаз, — начал было он, но я перебил:

— Я знаю анатомию. И я хочу быть рядом с женой.

Пётр Иванович переглянулся с Ричардом. Тот пожал плечами:

— Егор Андреевич действительно разбирается в медицине. Если он хочет остаться — пусть остаётся. Только не мешайте.

— Не буду, — пообещал я.

Машка сжала мою руку:

— Егорушка… останься. Мне так спокойнее.

Я кивнул, присел на стул рядом с кроватью. Пётр Иванович начал очередной осмотр. Ричард готовил инструменты, раскладывал их на стерильной салфетке. Медсестры суетились, принося тазы с водой, чистые простыни.

Схватки усиливались. Машка стонала, вцепляясь в мою руку. Я гладил её по лбу, убирал мокрые пряди волос, шептал:

— Дыши глубже. Вдох-выдох. Молодец. Ещё немного, ещё чуть-чуть…

Пётр Иванович периодически проверял раскрытие, кивал:

— Идёт хорошо. Ещё немного.

Самое долгое ожидание в моей жизни. Схватки шли каждые пять минут, потом каждые три. Машка кричала, плакала, молила о помощи. Я чувствовал себя абсолютно беспомощным. Все мои знания, вся техника, все изобретения — и я ничем не могу помочь ей сейчас.

— Раскрытие полное! — объявил наконец Пётр Иванович. — Мария Фоминична, сейчас начнутся потуги. Когда я скажу — тужьтесь изо всех сил. Понятно?

Машка кивнула, задыхаясь. Пот струился по её лицу. Я вытирал его платком.

— Сейчас! Тужьтесь! — скомандовал Пётр Иванович.

Машка застонала, напрягаясь всем телом. Я держал её руку, чувствуя, как она вот-вот раздавит мои пальцы.

— Хорошо! Отдыхайте! — Пётр Иванович вытер лоб. — Ещё раз. Готовы? Тужьтесь!

Снова. И снова. Раз пять, шесть, семь. Машка обессилела, голова её упала на подушку. Я испугался:

— Пётр Иванович!

— Всё нормально, — успокоил он. — Просто устала. Сейчас, ещё один раз, и головка покажется.

— Машенька, милая, ещё разок, последний, — шептал я ей на ухо. — Ты сильная, ты справишься. Я верю в тебя.

— Тужьтесь! — крикнул Пётр Иванович.

Машка напряглась изо всех сил. Я видел, как Пётр Иванович подаётся вперёд, как руки его осторожно принимают что-то.

— Головка! Вижу головку! Ещё! Ещё немного!

Последнее усилие. Машка закричала — долго, протяжно. И вдруг — тишина. Потом — тонкий, возмущённый писк.

Плач младенца.

— Мальчик! — радостно объявил Пётр Иванович, поднимая крошечное, красное, орущее тельце. — Здоровый мальчик! Поздравляю, Егор Андреевич!

Я смотрел на это чудо — на сына, нашего сына — и не мог вымолвить ни слова. Горло перехватило, глаза застлали слёзы.

Ричард быстро перерезал пуповину, перевязал. Медсестра взяла младенца, понесла к тазу с тёплой водой — обмыть, обтереть, запеленать.

Машка лежала на кровати, бледная, измученная, но с блаженной улыбкой на губах:

— Егорушка… сынок?

— Сынок, — хрипло подтвердил я, целуя её руку. — Наш сынок. Ты молодец. Ты умничка.

Пётр Иванович закончил осмотр:

— Всё прошло отлично. Разрывов нет, кровотечение минимальное. Мария Фоминична, вы просто чудо. Первые роды — и так легко.

— Легко, — слабо усмехнулась Машка. — Мне казалось, я умираю.

— Все так говорят, — успокоил её Пётр Иванович. — Но вы справились. Отдыхайте теперь.

Медсестра принесла запелёнутый свёрток. Крошечное личико, сморщенное, красное, с закрытыми глазками. Такой маленький, такой беззащитный.

— Вот ваш сын, Мария Фоминична, — медсестра осторожно положила младенца Машке на руки.

Машка прижала его к себе, зарылась лицом в пелёнки. Плакала — от счастья, от облегчения, от переполнявших эмоций.

Я стоял рядом, не в силах оторвать взгляд. Сын. Наследник. Продолжение рода. Маленький человечек, которого я буду учить, воспитывать, защищать.

— Егор Андреевич, — тихо позвал меня Ричард. — Хотите подержать?

Я кивнул, не доверяя голосу. Машка протянула мне свёрток. Я осторожно, как хрустальную вазу, взял сына на руки.

Лёгкий. Тёплый. Живой. Он зашевелился, приоткрыл ротик, словно ища грудь. Потом снова затих, посапывая.

— Егорушка, — прошептала Машка. — Как назовём?

Я не задумываясь ответил:

— Александр. Александр Егорович.

Она улыбнулась:

— Достойное имя.

— Ага, — улыбнулся я.

Пётр Иванович и Ричард отошли в сторону, давая нам побыть наедине. Я стоял, держа сына, и смотрел на Машку. Она лежала, улыбаясь сквозь слёзы.

— Спасибо тебе, — сказал я. — За сына. За всё.

— Это наш сын, — ответила она. — Наш с тобой.

Я склонился, поцеловал её в губы. Долгий, нежный поцелуй.

В дверь палаты заглянула няня Агафья, красная от волнения:

— Ну что? Родила? Кто?

— Мальчик, Агафья Петровна, — с гордостью сообщил я. — Здоровенький.

— Ох, батюшки! — всплеснула она руками. — Дай-ка глянуть на младенца!

Я осторожно передал ей свёрток. Няня прижала его к груди, причитая:

— Ах ты, красавчик мой! Ах ты, касатик! Весь в дедушку! Нет, в бабушку! Нет, в папеньку!

Следом вошли бабушка и мать. Тоже суетились, охали, ахали, рассматривали внука.

Я смотрел на все это и думал — девятое мая. День Победы в моём времени. И день рождения моего сына — здесь, в этом времени.

Символично.

Дед говорил: «Главное — чтобы дети жили. Чтобы внуки росли. Ради этого мы воевали».

Теперь у меня есть сын. Я буду растить его, учить, давать ему всё, что смогу. Знания, навыки, ценности. Он будет жить в этом мире, который я пытаюсь сделать чуть лучше, чуть безопаснее, чуть светлее.