— Это же неплохо, да? Если блатота друг друга мочит? — спросила Вика.

— Фишка в том, что «блатота», как ты говоришь, стреляет по всем, кто стоит у них на пути. Сегодня, например, помимо убитого Главбуха и его охраны, пострадал охранник «Славянских банек», получил пулю в плечо, киллер бил в сердце, видимо, промазал. Что у вас ещё было сегодня?

— Ну и два разбоя раскрыли, тоже Кузнецов выезжал, — произнёс взводный. — По первому там повышение квалификации было, ввиду того что дятлы эти ради галлюциногенного кактуса деда-сторожа чуть к прадедам не отправили, а второй — стажёр Бахматский пошёл спирт изымать и нарвался на гоп-стоп. Есть у нас и розыск по 158-ой за Красноярском, тоже Кузнецов догнал…

— А что, у нас только Кузнецов работал сегодня? — спросила Вика.

— Субординацию, девочка, — осадил её ротный.

— Захарчук Вика работала по кактусу, по гоп-стопу работали в том числе Михеев, 325-тый простоял, проохранял склад, постоянно снимающийся, поэтому так плотно и получилось. Плюс Кузнецов как первый день в должности старшего — и драку массовую растолкал, и квартиру привёл под охрану.

— Арагорн бы ещё и спирт изъял, — поддела меня Вика, и вся рота закатилась смехом.

— А я изъял, — пожал я плечами, доставая из-за пазухи бутылку и ставя её на стол ротному.

— Это что? — спросил у меня Потапов.

— Это Марат просил передать, когда квартиру на сигнализацию ставил, говорит: «Возьмите, дорогие пацаны, мне больше не нужно, я завязал!» — произнёс я.

— Вам к кофе! — выдал старший 325-тки, и новая волна смеха прокатилась по роте.

— Лен, убери эту дрянь, на антисептики пустим! — распорядился ротный и спросил: — По протоколам что за сутки?

— Ну, мы план не выполнили по ним, но у нас и «Перехват» был, и розыск, и два материала по разбою, и один экипаж на снятии простоял, — ответил взводный.

— Понял. Плохо. Чтобы в следующий раз сделали план и работали чётче. Чтобы все были как Арагорн. На этом у меня всё, — Потапов встал. — У вас что-то будет, товарищ командир взвода?

— Нет, нет. Ребят, на выходных чат смотрим, могут быть тревоги. Всем отдыхать. Кузнецов, поздравляю с успешным входом во взвод.

— Служу России, — выдал я.

— Арагорн служит Гондору, — подкололи меня снова, а личный состав взвода, улыбаясь принялся расходиться по домам.

Разговоры стали громче, слышались усталые шутки. Я задержался, глядя в окно роты. За окном стояла пробка на светофоре. Город окончательно проснулся, и в его утренней суете уже не было места ночным перестрелкам, воющим сиренам и шёпоту сумасшедшего под кустом.

И я, сунув кепку под левый погон, а руки в карманы, пошёл домой.

Добравшись до усадьбы я проверил почтовый ящик, долил воды и досыпал корма Рыжику. Тот покрутился у ног, мурлыча на своём тайном кошачьем наречии. Я же погладил его по холке — единственное место, которое он подставлял безоговорочно.

Затем произвёл ритуал очищения. Снял форму, пахнущую потом и сурой грязью с пристани, положил её пакет с озона. Надел новый, но тоже спортивный костюм и тёмную футболку, свежие носки. Одежда, в которой я ещё никого не убивал.

Из склада с деньгами в подполе я взял пачку пятитысячных, очень странно, но в прошлой жизни я воевал за грамоты, да видимо так привык к ним, что в этой, стопка аккуратно сложенных купюр не приносила мне никакой радости. И если бы мне сказали, что Главбуха надо уничтожить просто так, я бы уничтожил. Может Контора специально заваливает меня деньгами, чтобы обесценить их в моём восприятии бытия. Что сделает меня неподкупным, и позволит думать лишь о работе. Отдаваться её полностью.

В памяти у Кузнецова на эту тему крутился психологический тест, «Представьте что у вас есть бесконечный доступ к любым деньгам любой страны. Что вы будете делать? И отвечая на этот вопрос люди сразу же покупают себе дома, дачи, машины, одежду, технику, летают на моря и океаны, шпилят лучших и красивейших девушек этой планеты, из тех кто продаются. А потом, пресытившись наконец-то начинают жить: Заниматься тем, чем всегда хотели, не оглядываясь на заработок, больше не считая деньги.»

Зачем я убиваю и казню? Нет, не потому что мне нравится, а потому что, кто если не я? Делал бы я это без денег? Делал бы. Но с деньгами естественно всё проще, а когда закончатся те, кого нужно будет убивать. Вот тогда и подумаю чем я еще могу заняться…

А пока, я обещал Ире вернуться и вышел из дома с пакетом с озона, закрыв за собой дверь. Вызывать такси было бессмысленно — город встал. Пробки душили Елизаровых и Шевченко, выплёскиваясь на все соседние улицы. Я посмотрел на этот металлический затор и решил, что мои ноги надёжнее.

Шел пешком по трамвайным рельсам, по тропкам вдоль железных дорог. Здесь было тихо, только гравий хрустел под подошвой и изредка вдалеке гудел товарняк. Заборы, облезлые гаражи, запах травы, той которая снится космонавту, а не той которая мерещится торчку. Всё это успокаивало, или может я уже сплю на ходу.

Этот путь был короче и прямее, чем все объезды на машине. Да и кататься по городу на Бэхе на второй день после ликвидации такое себе. Путь вёл меня прямо к той, которая стирала мои вещи от крови и нет-нет да готовила мне еду. К моему островку тишины в этом неспокойном мире. Вся дорога заняла от силы полчаса.

Прибыв к Ире, я первым делом залез в душ. Горячая вода смывала не столько грязь, сколько налёт прошедших суток. И тут случилось маленькое чудо: дверь приоткрылась, и она зашла ко мне. Без слов, просто прижалась спиной к моей груди, и мы стояли так под струями, смывая с себя всё лишнее, что накопилось снаружи. Это был лучший массаж для души, какой только можно представить.

А после душа, мы отправились досыпать. Её постель пахла чистотой и её собственным, едва уловимым ароматом. Я обнял её, уткнулся лицом в волосы, и сон накрыл меня с головой.

Сон навалился тяжёлым, мутным покрывалом, словно это был не отдых, а продолжение службы. Я шёл по длинному коридору с голыми бетонными стенами, окрашенными в унылый, больничный зелёный цвет. Под ногами хрустел песок и осколки штукатурки. Где-то вдали капала вода, эхо разносило каждый звук по этому подземному лабиринту.

На мне был тот же чёрный спортивный костюм, тот же бронежилет, отдавливающий плечи, и та же балаклава, от которой собственное дыхание казалось чужим и горячим. В руке — привычная тяжесть «Стечкина». Я шёл на новое задание. Очередное. Сотое? Двухсотое? Счёт давно потерян. Я прожил и прослужил более двадцати лет я ликвидатор ветеран, самый опытный и самый успешный на дворе 2045 год.

Дверь в конце коридора была единственным источником иного света — из-под неё струился холодный, синеватый отсвет. Я, не замедляя шага, с разгона высадил её пинком рядом с замком. Дерево треснуло, и створки с грохотом распахнулись.

И я замер.

Комната огромная, как ангар, словно белый куб. Где пол устлан — а ровным слоем банкнот, идеальным слоем хрустящих новеньких купюр. Они лежали, как осенние листья в безветренный день, покрывая каждый сантиметр. А поверх них, в безупречном порядке, были разложены десятки разноцветных воздушных шариков. Алые, изумрудные, лимонные, бирюзовые. Они не двигались, застыв, как нелепые грибы, выросшие на денежной почве.

Свет лился откуда-то сверху, выхватывая неестественную чистоту этого места. Не было ни пыли, ни теней, только это мертвенное, музейное великолепие. И в центре, на островке среди шаров и денег, стояла одинокая серая тумба, похожая на школьную парту. На ней лежала картонная папка.

А на стене прямо напротив, от пола до потолка, растеклась надпись. Не краской, а именно той тёмной, почти бурой кровью, которая густеет на воздухе. Буквы были корявыми, неровными, будто кто-то выводил их по бетону трясущейся рукой:

«ПОЗДРАВЛЯЕМ. ТЫ УБИЛ ВСЕХ ВРАГОВ РОДИНЫ. ВСЕХ, КРОМЕ ОДНОГО»

Тишина в комнате была абсолютной, звонкой. Даже моё дыхание под балаклавой казалось непозволительно громким.