— Покажите документацию, — сказал Морозов.

Подал папку с бумагами. Морозов взял, начал листать, хмурился, что-то помечал карандашом на полях.

Крылов сказал:

— Ну что, Александр Дмитриевич, показывайте, что у вас получилось.

Я подвел их к насосам, рассказал об улучшениях:

— Мы установили медные клапаны вместо кожаных. Они будут служить годами. Диаметр поршней увеличен на четверть, это подняло производительность выше. Штоки усилены, не согнутся под нагрузкой.

Светлов слушал внимательно, кивал. Крылов улыбался, я ему уже рассказывал все это раньше.

Но Морозов молчал и хмурился.

— Давайте испытаем, — сказал Крылов.

Семен принес бадью с водой, залил в первый насос. Трофим взялся за рычаг, начал качать.

Насос заработал, рычаг ходил плавно, из выходного патрубка лилась мощная струя.

Светлов присвистнул:

— Струя мощная! Сильнее, чем у старых насосов!

— Производительность двадцать ведер в минуту, — сказал я. — У старых насосов пятнадцать.

— На треть больше! — Крылов довольно кивнул. — Отлично!

Мы испытали все шесть насосов по очереди. Все работали безупречно.

Светлов сказал:

— Федор Иванович, работа отличная. Насосы лучше прежних. Надо принимать.

Крылов кивнул:

— Согласен. Александр Дмитриевич, поздравляю. Работу принимаем.

Я почувствовал облегчение. Не зря трудились все это время.

Но Морозов вдруг заговорил, сухим и холодным голосом:

— Погодите. Я вижу отклонения от стандартной конструкции.

Все обернулись.

— Какие отклонения? — нахмурился Крылов.

Морозов скривил уголки рта:

— По заказу насосы должны быть обычной конструкции, изменения не согласованы с начальством. А ежели они не выдержат давления? Что если сломается во время пожара? — Он показал пальцем на чертеж. — Здесь клапаны кожаные, а у вас медные. Здесь диаметр поршня семь вершков, а у вас больше. Это отклонения. Опасные отклонения.

Я ответил:

— Отклонения сделаны для улучшения характеристик. Результат получился лучше.

Морозов покачал головой:

— В задании указаны все нужные образцы вы должны были сделать по заданию. Любые изменения должны быть согласованы заранее с управой. А вы ничего не согласовали это самоуправство.

Крылов вспылил:

— Павел Степанович, но ведь насосы работают лучше! Производительность выше, качество отличное! Какая разница, какие там клапаны⁈

Морозов упрямо:

— Правила есть правила. Если в задании указан образец, надо ему соответствовать. Повторяю иначе это самоуправство и вольнодумство.

— Самоуправство⁈ — Я насмешливо улыбнулся хотя чувствовал к чему он клонит. — Я улучшил конструкцию! Сделал насосы надежнее и мощнее!

Морозов холодно:

— Повторяю вы действовали без разрешения управы. Следовательно, работа выполнена с нарушением задания. Не могу рекомендовать приемку.

Повисла тишина. Крылов покраснел, сжал кулаки. Светлов смотрел на Морозова с недоумением.

Я стоял, глядя на этого чиновника, и понимал, что вот она, интрига Зубкова. Придраться по формальному поводу и забраковать работу.

— Павел Степанович, — сказал Крылов медленно, сдерживаясь, — вы понимаете, что говорите? Отличная работа, а вы из-за какой-то бумажки…

Морозов перебил:

— Федор Иванович, я выполняю свои обязанности. Задание нарушено, значит, работа не может быть принята. Либо господин Воронцов приводит насосы в соответствие с образцом, либо получает официальное разрешение на изменение конструкции от управы.

— Сколько времени займет получение разрешения? — спросил я, уже зная ответ.

— Документы надо подать, согласовать с техническим отделом, получить подпись городского головы. Недели три, месяц.

— Месяц⁈ Срок сдачи сегодня!

Морозов равнодушно пожал плечами:

— Это ваши затруднения. Я не могу нарушать правила.

Крылов шагнул к нему:

— Павел Степанович, так нельзя! Работа сделана прекрасно, а вы…

— Федор Иванович, — Морозов пожал плечами, — мое заключение будет готово к понедельнику. Рекомендую отказать в приемке до устранения нарушений.

Он сухо поклонился и вышел из мастерской.

Светлов негромко выругался. Крылов стоял, тяжело дыша.

Я смотрел на дверь, за которой скрылся Морозов. Долгие часы работы. Отличный результат. И все может рухнуть из-за формальной придирки.

Крылов повернулся ко мне:

— Александр Дмитриевич, это Зубков постарался. Прислал своего человека, дал указание придраться.

— Понимаю.

— Что теперь делать?

Я медленно покачал головой:

— Не знаю, Федор Иванович. Переделывать значит минимум месяц работы. Ждать разрешения тоже теряем месяц. А срок прошел.

Крылов ударил кулаком по ладони:

— Интрига! Подлая интрига!

Светлов тихо спросил:

— Может, обратиться напрямую к губернатору?

— Губернатор в Москве, — ответил Крылов. — Вернется только через неделю.

Я кивнул. Зубков это знал. Специально время выбрал, когда нет губернатора.

Делать больше нечего. Пожарные тоже ушли. Крылов сказал на прощание:

— Александр Дмитриевич, не отчаивайтесь. Что-нибудь придумаем.

Но голос его звучал неуверенно.

Работники стояли молча, переглядывались. Семен заговорил первым:

— Александр Дмитриевич, что теперь?

— Не знаю, Семен.

— Может, правда переделать? По старому образцу?

— Слишком много работы. И насосы будут хуже. А я не хочу этого.

Филипп сказал:

— А может плюнуть на этого Морозова? Сдать насосы Крылову, пусть он сам разбирается с управой.

— Крылов не может принять без разрешения управы. У него связаны руки.

Мы молчали. Я смотрел на насосы, блестящие, новые, прекрасно работающие. И бесполезные.

— Ладно, идите домой, — сказал я наконец. — Работы пока нет. Я буду думать что делать.

Работники нехотя разошлись. Даже Гришка ушел по делам. Остался я один.

Сидел на верстаке, смотрел в пустоту. Думал.

Интрига удалась. Долгорукий с Зубковым победили. Формальная придирка, и вся работа насмарку. Губернатор вернется, узнает, что насосы не сданы вовремя, разочаруется. Баранов тоже. Репутация испорчена.

Может, и правда плюнуть? Уехать из Тулы куда-нибудь? В Петербург, к Елизавете?

Нет. Не уеду. Не сдамся.

Но что делать?

Я встал, погасил лампы, вышел. Запер дверь.

Медленно шел домой, мрачный как туча. Солнце почти село, небо на горизонте покраснело. Люди шли домой, болтали между собой, хохотали. Мне было не до смеха.

Пришел домой, молча поужинал. Матрена Ивановна спросила:

— Александр Дмитриевич, что-то случилось?

— Заботы в мастерской.

Не стал рассказывать подробности. Ушел в свою комнату, лег на кровать, не раздеваясь.

Лежал, смотрел в потолок. Думал, искал выход. Пока не находил.

Часы пробили десять. Одиннадцать. Полночь.

Не спалось. Я ворочался, вставал, ходил по комнате, снова ложился.

Час ночи. Два.

Вдруг за окном раздались крики:

— Пожар! Пожар!

Я вскочил, подбежал к окну. На севере, в сторону кремля, небо светилось красным. Там плясало яркое зарево.

Я оделся на бегу, натянул сапоги, сюртук, шапку. Выбежал на улицу.

Люди бежали по улице, кричали:

— Горит! Склады горят! У кремля!

Я побежал туда.

Добежал за десять минут. Дыхание сбилось, сердце колотилось, но не от страха, а от бега.

Остановился, осмотрелся.

Зрелище страшное.

Горели три деревянных склада у самой кремлевской стены, длинные приземистые здания, бревенчатые, с высокими крышами. Пламя било из окон, прожигало крышу, вырывалось наружу языками, красными, оранжевыми, желтыми. Жар чудовищный, даже за пятьдесят шагов обжигало лицо. Валил черный густой дым, поднимался столбом, закрывал звезды.

Треск стоял оглушительный, горели балки, стропила, доски. Искры тучами летели вверх, кружились, падали на соседние здания.

Ветер дул с севера, сильный, ровный. Именно в ту сторону, где за складами стояла губернаторская резиденция.