— Очень приятно, — сказала она. — Воронцов… Слышала эту фамилию. Вы тот самый, кто возглавил насосную мастерскую?

— Да.

— Говорят, вы из Севастополя? Как интересно! Расскажите, пожалуйста.

Она искренне смотрела. Не светская вежливость, а настоящий интерес.

— Служил там. В саперном батальоне. Инженером.

— И попали под обстрел?

— Взрыв. Французская мина. Ранило, три недели лежал без памяти.

Анна Павловна сочувственно кивнула:

— Должно быть, страшно было. Война ужасная вещь.

— Господь уберег.

Она помолчала, потом спросила:

— А теперь делаете насосы? Это сильно отличается от военной службы?

— Отличается. Но суть та же, механизмы, расчеты, конструирование. Только здесь результат виден сразу. Насос работает, качает воду, тушит пожары. В войне результата не видно. Только смерть.

Анна Павловна внимательно и задумчиво посмотрела на меня:

— Понимаю. У меня покойный муж тоже был инженером. Мосты строил. Говорил похожие вещи, что надо видеть результат труда, что-то построить полезное это счастье. — Она вздохнула. — Вот тебе и счастье. Погиб на стройке два года назад. Рухнули леса.

— Соболезную.

— Спасибо. — Она улыбнулась грустно. — Вы женаты, Александр Дмитриевич?

Вопрос прямой, неожиданный. Я замешкался:

— Нет. Но есть… знакомая. В Петербурге.

Анна Павловна понимающе кивнула:

— Ясно. Извините за нескромный вопрос. Просто любопытно было узнать.

Мы поговорили еще немного, о городе, о работе, о погоде.

Разговор легкий и приятный. Анна Павловна оказалась умной, образованной. Получилась не пустая светская болтовня, а настоящая беседа.

Потом она извинилась, отошла к другим гостям.

Я остался у стола, пил чай. Смотрел на зал, на людей.

Баранов беседовал с группой помещиков, жестикулировал, что-то объяснял. Долгих стоял у стены. Долгорукий так и курил у окна, иногда посматривал в мою сторону. Анна Павловна разговаривала с дамами, тихо смеялась.

Время шло. Разговоры, знакомства, вежливые фразы. Я пил чай, ел пирожные, миндальные, сладкие, с кремом.

У дальней стены что-то зазвенело, это открыли крышку фортепиано. Инструмент стоял в углу, из черного дерева, полированный, блестящий. Крышка поднята, видны белые и черные клавиши.

За инструмент села молодая дама, лет двадцати пяти, в розовом платье, светлые волосы уложены локонами. Пробежала пальцами по клавишам, взяла несколько аккордов. Звук чистый, красивый, разлился по залу.

Разговоры стихли. Все повернулись к фортепиано.

Дама заиграла, знакомая мелодия, плавная. Какой-то популярный романс. Играла хорошо, уверенно, пальцы легко скользили по клавишам.

Анна Павловна подошла ко мне, сказала тихо:

— Софья Михайловна Карташова. Дочь уездного судьи. Прекрасно играет.

Я кивнул, слушая игру. Музыка красивая, мелодичная.

Когда Карташова закончила, все похлопали. Она встала, поклонилась, улыбнулась.

Одна из пожилых дам, в лиловом платье, громко сказала:

— Софья Михайловна, спойте что-нибудь! У вас такой чудесный голос!

Карташова засмущалась:

— Ах, нет, что вы! Я не пела уже несколько недель, голос не разработан…

— Ну что вы, что вы! Спойте, пожалуйста!

Карташова села обратно, подумала, начала играть. Потом запела. Голос высокий, чистый. Романс Глинки, кажется.

Все молча слушали. Дамы улыбались, мужчины кивали в такт.

Когда она закончила, все зашумели, захлопали. Карташова встала и раскланялась.

Крылов подошел ко мне, тихо сказал:

— Александр Дмитриевич, а вы играете? Или поете? Офицеры обычно умеют.

Я напрягся. Играю ли? Пою ли?

Память прежнего Воронцова подсказывала, что я что-то учил в академии. Фортепиано, романсы. Обязательная программа для офицеров из приличных семей.

Но я, Коротков, этого не умею. Совсем. В прошлой жизни музыкой не занимался.

А навык… Может физические навыки остались в теле Воронцова? Или нет?

— Раньше играл, — сказал я осторожно. — Но после ранения… Память подводит. Не уверен, что вспомню.

Крылов понимающе кивнул:

— Да, контузия… Бывает. Ничего страшного.

Пожилая дама в лиловом платье услышала наш разговор, подошла:

— Как, господин Воронцов! Вы играете? Замечательно! Сыграйте нам что-нибудь!

Тут же присоединились несколько дам:

— Да, да! Сыграйте!

— Мужчины так редко играют, это так приятно!

Я почувствовал, как внутри все сжалось. Неловкая ситуация. Отказаться невежливо. Попробовать значит провалиться на глазах у всех.

— Я… После ранения не играл. Не уверен…

— Ну попробуйте! — Дама в лиловом не отставала. — Просто попробуйте!

Анна Павловна заметила мое замешательство, подошла:

— Александр Дмитриевич, если вам трудно, не стоит. Музыка требует практики. После долгого перерыва…

— Да нет же! — перебила лиловая дама. — Музыка как езда верхом. Раз научился, не забудешь!

Я посмотрел на фортепиано.

Попробовать? Может, тело вспомнит? Сработает мышечная память? Она себя уже показывала.

— Хорошо, — сказал я. — Попробую. Но не обещаю ничего.

Подошел к инструменту, сел на табурет.

Положил руки на клавиши. Холодные, гладкие.

Попробовал нажать, вышел звук. До, ре, ми…

Память прежнего Воронцова подсказывала вот здесь до, здесь соль, здесь фа диез…

Попробовал сыграть простой аккорд. Пальцы легли как надо, нажал, звук вышел правильный, чистый.

Еще один аккорд. Тоже получилось.

Может, и правда тело помнит?

Попробовал мелодию, что-нибудь простенькое, что удалось выудить из памяти Воронцова. Старый, популярный романс.

Пальцы двигались неуверенно, медленно. Несколько нот правильно, потом промах, не та клавиша, вышло фальшиво.

Остановился. Попробовал снова, опять промах.

За спиной тишина. Все слушали и ждали.

Я почувствовал, как горят щеки. Провал. Не получается.

Убрал руки с клавиш:

— Извините. Не могу. Память… не восстановилась еще.

Встал и отошел от инструмента.

Анна Павловна быстро подошла к фортепиано, села, начала играть, что-то быстрое, веселое. Отвлекла внимание.

Дамы переключились на нее, слушали. Неловкий момент прошел.

Крылов подошел ко мне, хлопнул по плечу:

— Ничего страшного, Александр Дмитриевич. Бывает. Контузия серьезная вещь. Мой брат после ранения полгода говорить не мог, потом восстановился. Может, и у вас память вернется.

— Может быть.

Я отошел к окну, стоял, смотрел на улицу. Чувствовал себя идиотом. Опозорился перед всеми.

Но что делать? Не мог же я сыграть то, чего не умею.

Анна Павловна закончила играть, подошла ко мне:

— Александр Дмитриевич, не переживайте. Это совершенно нормально. После такого ранения многое забывается. Главное, что вы живы и работаете.

— Спасибо.

Она тепло улыбнулась и отошла.

Я стоял у окна, пил чай. Настроение слегка испортилось.

Вдруг у входа в зал поднялась суета. Голоса стихли, все повернулись к дверям.

В зал вошел мужчина лет пятидесяти, высокий, представительный. Темно-синий генеральский мундир, с золотым шитьем, ордена на груди: Станислав, Анна, Владимир. Эполеты тяжелые, золотые. Усы седые, подкрученные. Лицо важное и властное.

За ним адъютант, молодой офицер в мундире, с портфелем под мышкой.

Все встали. Мужчины вытянулись, женщины присели в реверансе.

Баранов шагнул вперед, низко поклонился:

— Ваше превосходительство! Какая честь! Не ожидали вас увидеть!

Губернатор снисходительно кивнул:

— Иван Петрович. Господа. Проезжал мимо, решил заглянуть. Посмотреть, как отдыхает дворянство.

Он прошел в центр зала, оглядел присутствующих. Взгляд цепкий, оценивающий.

— Ну что, господа, как дела? Как хозяйства? Какой ожидается урожай?

Баранов тут же заговорил, отчитываясь:

— Урожай, ваше превосходительство, обещает быть неплохой. Весна ранняя, дожди вовремя. Озимые хорошо взошли…