Я смотрел на него, ждал продолжения.

— Но главное, сын мой, не в том, кем ты был. Главное, кем ты сейчас являешься. Какие дела делаешь, как живешь. Бог судит по делам, а не по памяти.

— Значит, если человек делает добро, работает честно, это важнее?

— Именно. «По плодам их узнаете их», сказано в Писании.

Я помолчал. Потом решился:

— Батюшка, а если… — осекся. Слишком опасный вопрос.

Отец Василий внимательно смотрел на меня:

— Говори. Все, что скажешь, останется между нами.

Я глубоко вдохнул:

— А если в человека вселится другая душа?

Лицо священника посерьезнело:

— Ты о бесах говоришь? Об одержимости?

— Нет! — Я быстро покачал головой. — Не бес. Просто… другой человек. Хороший человек.

Отец Василий молчал, пронзительно рассматривал меня. Я продолжил:

— Допустим, был один человек. Жил, служил не тужил. А потом несчастье случилось. Он, может, умер. А в его тело вошла другая душа. Тоже христианина, доброго. И теперь этот другой живет в теле первого, делает разные дела от его имени, помогает людям. — Я выдержал его взгляд. — Это грех?

Священник долго молчал. Смотрел на меня, изучал. Я стоял спокойно, не отводил глаз.

Наконец отец Василий медленно заговорил, тщательно взвешивая слова:

— Странные речи ты ведешь… Церковь учит, что каждая душа сотворена для своего тела. Переселения душ это учение языческое, индийское. Мы, христиане, в это не верим.

— Но если это случилось? — Я продолжал настаивать, хоть и вступил на зыбкую почву. — Не по воле человека. По судьбе. По воле Божьей, может быть.

Отец Василий задумался, смотрел куда-то вдаль, на кремлевские стены. Долго молчал. Я терпеливо ждал.

— Промысел Божий неисповедим, — наконец сказал он. — Был святой, Иоанн Златоуст. Он говорил: «Бог не судит человека за то, кем он родился. Бог судит за то, кем он стал».

Он повернулся ко мне, посмотрел прямо в глаза:

— Если ты действительно другая душа в чужом теле, то это не твоя вина. Ты не выбирал этого. Значит, и греха на тебе нет.

Я почувствовал, как что-то отпустило внутри. Тяжесть, давившая все иногда на душе.

— Но, — продолжил отец Василий строго, — есть условие. Ты обязан жить праведно. Делать добро, помогать людям, честно трудиться. второй шанс нельзя использовать во зло. Тогда Господь примет тебя. А вот если во зло… — он помолчал, — тогда это и правда одержимость.

— Я делаю добро, — твердо сказал я. — Работаю, помогаю людям. Мастерскую наладил, насосы делаю. Хочу больше сделать, паровые машины строить, производство налаживать.

Отец Василий кивнул:

— Вот и хорошо. Труд — молитва Богу. Особенно труд полезный. — Он положил руку мне на плечо. — Живи спокойно, сын мой. Бог видит твое сердце. А сердце твое чистое.

— Спасибо, батюшка.

Он благословил меня широким крестом:

— Иди с миром. И помни, любой дар от Бога требует ответственности. Тебе дан второй шанс. Используй его мудро.

Я поклонился, отошел.

Шел через площадь, мимо толкучки. Чувствовал легкость, какой давно не было. Священник не осудил. Наоборот, благословил.

Значит, можно жить дальше. Работать, строить, помогать.

Я вышел из кремля, пошел по Большой улице. Солнце пригревало, народ гулял повсюду. Вдали звонили колокола.

Хороший день. Первый спокойный день за долгое время.

Я добрался до дома. Матрена Ивановна накрыла обед, борщ, жаркое, пирог с капустой. Поел с аппетитом.

После обеда переоделся, надел лучший сюртук, темно-синий, почти новый. Белую рубашку. Галстук повязал, начистил сапоги до блеска.

Посмотрел на часы, уже половина третьего. Пора идти на дворянское собрание.

Как ни крути, полезно будет. Связи нужны, знакомства.

Я вышел из дома и отправился на Большую улицу.

День теплый, солнечный. Воскресенье, народ гуляет. По улице шли семьи, муж с женой под руку, дети рядом. Мастеровые группами сидели на завалинках, курили трубки, разговаривали. Женщины у колодца набирали воду, переговаривались, смеялись.

Я пошел к центру. Знакомая дорога через мост, мимо торговых рядов.

На мосту остановился, посмотрел вниз. Река Упа текла медленно, вода зеленоватая, мутная. На берегу купались мальчишки, визжали, брызгались. Женщина полоскала белье, отбивала вальком.

Прошел дальше. Торговые ряды сегодня закрыты, воскресенье, не торгуют. Двери заперты, ставни задвинуты. Только у одной лавки сидел хозяин на крыльце, курил трубку, дремал на солнце.

Я свернул на Большую улицу. Здесь дома покрупнее, каменные, двухэтажные. Вывески над дверями, решетки на окнах первых этажей. Мостовая мощеная булыжником, посередине улицы канава для стока воды.

Прошел мимо трактира «Московский», дверь открыта, внутри сидят посетители, слышны голоса, смех, звон посуды. Мимо магазина мануфактурного: витрина с тканями, манекены в платьях. Мимо аптеки, с вывеской с золотыми буквами «Аптекарь Шмидт», в окне банки с цветными жидкостями.

Впереди показалось здание, которое искал. Двухэтажное, каменное, оштукатуренное желтой краской. Фасад симметричный, по центру крыльцо с шестью колоннами, белыми, с капителями. По бокам окна большие, высокие, с белыми наличниками. Над центральным входом балкон, на балконе герб, двуглавый орел.

Дом дворянского собрания.

У крыльца стояли экипажи, три коляски запряженные двумя лошадьми, одна бричка. Кучера в ливреях ждали, сидя на козлах, разговаривали между собой. Лошади похрапывали, мотали головами, отгоняя мух.

Я поднялся по ступеням крыльца. Ступени широкие, каменные, потертые. Колонны толстые, белые, краска местами облупилась, видна кирпичная кладка.

Дверь массивная, дубовая, с бронзовыми ручками. Толкнул. Дверь тяжелая, но открылась легко, на хороших петлях.

Вошел в вестибюль. Прохладно после улицы, полутемно. Стены оштукатурены, окрашены бледно-зеленой краской. На стенах портреты в рамах. государи. Я узнал Петра Первого, Екатерину Вторую, Александра Первого, нынешнего государя Александра Второго.

Пол мраморный, черно-белая плитка в шахматном порядке. Посередине лестница на второй этаж, широкая, с резными перилами, ковровая дорожка красная посередине ступеней.

У стены справа стоял швейцар, пожилой мужчина в темно-синей ливрее с золотыми пуговицами, белых перчатках. Седые усы, выправка военная.

Увидел меня, выпрямился:

— Здравия желаю, ваше благородие. Вы к кому?

— Воронцов Александр Дмитриевич. Меня пригласил брандмайор Крылов.

Швейцар кивнул:

— Проходите, пожалуйста. Собрание наверху, в главном зале. По лестнице, направо.

— Благодарю.

Поднялся по лестнице. Ступени тихо скрипели под ногами, ковер приглушал звук. Перила гладкие, отполированные, дерево темное, добротное.

На втором этаже широкий, светлый коридор. Окна большие, солнце льется потоками. Стены обиты тканью, бледно-голубой, с золотым узором. На стенах картины в золоченых рамах: пейзажи, охотничьи сцены, портреты дворян в мундирах и дам в бальных платьях.

Справа дверь двустворчатая, резная, приоткрыта. Слышны голоса, смех, звон посуды.

Я подошел к двери, остановился на пороге.

Зал большой, светлый. Окна во всю стену, три высоких окна подряд, солнце заливает комнату. Потолок высокий, лепнина по углам: виноградные лозы, амуры, гирлянды. Посередине хрустальная, многоярусная люстра, подвески блестят в солнечном свете.

Стены оклеены обоями, бледно-желтыми, с золотым тиснением. Вдоль стен стоят диваны и кресла: темное дерево, обивка бордовый бархат. Между окнами высокие зеркала в золоченых рамах, отражали зал, людей, свет.

В центре зала столы, четыре круглых стола, накрытые белыми скатертями. На столах самовары медные, блестели как золото. Подносы с чайными стаканами в серебряных подстаканниках. Тарелки с пирожными, печеньем, вареньем в розетках. Графины с водой, рюмки, бутылки с вином.

Народу человек тридцать, может, больше. Мужчины в темных сюртуках, некоторые в мундирах. Дамы в платьях, шелковых, атласных, яркие цвета, кружева, ленты. Шляпки с перьями, вуали, веера.