— Точно.

Он кивает и я слышу это «окей» не ушами, а кожей. Спокойное, принимающее. Не сломанное.

— Я всё равно поеду, — добавляет он после паузы.

— Правильно, — вздыхаю я. — Хоть кто-то из нас должен осуществить мечту в этой истории. Вера же не справится.

Мы смеёмся тихо, как люди, которые наконец перестали путать юмор с самооборной.

Ни надрывов, ни недосказанностей, просто два голоса, которые больше не пытаются спорить с реальностью.

— Ты всё равно мне нравишься, ты в курсе? — говорит Кирилл.

— Я знаю, — отвечаю я.

Молчание.

— И я тебя люблю.

Слова выходят удивительно ровно. Не как признание «поймай меня, я лечу»,

а как констатация факта, который не требует ни доказательств, ни годовых отчётов.

Кирилл выдыхает — медленно, мягко.

— Но? — спрашивает он так, будто точно знает, что «но» будет не про него, а про меня.

— Но я больше не готова жить в чужом расписании, — говорю я. — Даже в самом прекрасном.

Я только этим летом начала жить в своём. Как в новой квартире, где наконец-то поставила мебель туда, куда хочу я. И, кажется, впервые не хочу с него съезжать.

Мы замолкаем. За стенкой Марина и Игорь закрывают ноутбук, шепчутся, смеются, у них всё по графику, даже поцелуи, наверное, по регламенту.

А у нас — наконец ни одного регламента.

— Я буду писать тебе, — говорит он.

— Пиши, — улыбаюсь. — Только давай без обещаний. Ни «подождём друг друга», ни «пусть всё решит судьба».

Судьба вообще слабый менеджер, если честно. Пусть решаем мы. По ходу.

Он тянется, целует меня в лоб, осторожно, как что-то важное.

— Ты стала жестокой, — шутит он.

— Я стала честной, — отвечаю. — Это разное.

И впервые за долгое время понимаю: честность может быть очень мягкой. Если её не бояться.

Аэропорт Пулково умеет притворяться местом надежды, но по факту это огромная, блестящая комната прощаний, куда люди приезжают не улетать, а проверять свою способность отпускать. Мы приезжаем всем составом. Наша мини-группа поддержки, редакции и семейной терапии.

Вера в своих боевых велосипедках, в которых она, кажется, родилась и будет хоронить все великие идеи. На плече у неё огромная сумка «на удачу», внутри которой наверняка половина «Софии» и три талисмана разных религий.

Марина и Игорь, как делегация «партнёры проекта», почти с табличкой встречающих, только без оркестра.

Я, как человек, который впервые никого никуда не удерживает. Даже себя.

— Ты там нам находи материал, — говорит Вера, обнимая Кирилла так, будто он едет не в Китай, а на войну за честность. — Китай страна с потенциалом. Там наверняка есть, кому развестись ярко и вдохновляюще.

— Буду, — смеётся он. — И вышлю вам истории. Настоящие. Не те, что корпорации хотят.

Марина протягивает ему распечатку, идеально отцентрированную, с закладками, цветовым кодом и графой «риски».

— Тут расписание созвонов, дедлайны по фотобазе, список идей для второй книги… Если что, корректировки можно вносить онлайн.

Она говорит спокойно, но по глазам видно: она бы упаковала его в чемодан, лишь бы он питался вовремя и не терял зарядку.

Игорь жмёт руку крепко, почти братски:

— Если что-то понадобится по контракту — пиши. И… спасибо. Мы сделали крутой проект. Честный. Это редкость.

Они отходят. И остаёмся только мы. В какой-то странной тишине, в которой гул аэропорта будто накрыл кто-то прозрачным пледом.

— Ну что, — говорит он. — Есть шанс передумать. Китай большой, чемодан вместительный. Могу даже взять ручную кладь побольше.

— У меня уже есть чемодан, — отвечаю. — И он стоит у меня дома. Полупустой. И впервые за много лет — это не признак одиночества. Это признак того, что я, кажется, нашла место, где хочу быть.

Мы целуемся. Не так, как в кино, где «последний шанс», хлюпанье музыки и операционный свет. А как два человека, которые честно признают: между нами было важное. И оно никуда не денется, даже если мы поменяем координаты.

— Можем попробовать отношения на расстоянии… — начинает он, чуть небрежно, но с надеждой, как будто спрашивает «а вдруг герой всё-таки выжил?».

— Не надо, — перебиваю. — Не говори ерунды.

Если мы начнем подписывать договоры, которые никто не выполнит, мы начнём врать.

Давай просто будем жить. Каждый свою жизнь. И если где-то по дороге маршруты снова пересекутся, тогда и решим.

Он смотрит на меня долго так, будто пытается запомнить не лицо, а состояние.

Потом кивает.

— Ладно, писательница, — улыбается. — Тогда я поехал быть большим фотографом.

— А я остаюсь быть средней, но честной, — отвечаю. — Пиши иногда. Без обязательств. Без обещаний. Просто потому что хочешь.

Он уходит к контролю. Не оглядывается. И это, неожиданно, приятно. Потому что я впервые в жизни не чувствую себя оставленной. Я чувствую себя оставшейся в своей истории, на своей земле, в своей жизни, которую наконец-то перестала отдавать под чьи-то графики.

Вечером я снова лежу в своей кровати, в той же позе, что в начале главы, в той же комнате, с тем же окном, которое смотрит на питерское «вечное почти-утро». Но потолок уже кажется другим. Не потому, что его перекрасили, а потому что я та, что под ним лежит — немного сместилась по оси.

Телефон светится на тумбочке.

Непрочитанное сообщение от мамы («ты ела?»), две новые истории от подписчиков для возможной второй книги («мы расписались после трёх часов ссоры в Леруа, это считается романтикой?»), и пустая заметка.

Пустая та самая, что раньше пугала. Теперь зовёт.

Я набираю медленно, как будто чернила внутри меня, ещё подогреваются:

«Запись № 200. Я не одинока, я выбрала свой статус сознательно. Я не брошенная, я осталась. У меня есть квартира, книга, работа, люди, которых я люблю, и города, в которые я ещё поеду сама, а не «в чьём-то графике. Я не невеста. Я автор»

Я добавлю свою историю в чужие свадьбы и точка.

Презентация книги в «Софии» началась задолго до того, как кто-то официально сказал «начинаем».

С утра магазин был похож не на книжный, а на маленький центр управления брачной кармой, штаб-квартиру всех свадебных решений и нерешений Петербурга. Вера носилась по залу в своих фирменных велосипедках, которые уже давно стали частью корпоративного стиля, с толстым маркером в руке и выражением лица: «я отвечаю за историю литературы, судьбу страны и немного за вашу личную жизнь».

На витрине «Решения и перемены» вместо привычных психологических пособий лежали ровные, почти торжественные стопки книги «Чужие свадьбы, я и Кирилл». Обложка мягко светилась в теплом свете ламп, лестница ДК выглядела почти мистически, а силуэт девушки с подносом казался чем-то вроде архетипа: кто мы были, пока не научились говорить вслух.

Вера поправляла по миллиметру каждую книгу и гордо произнесла каждому входящему:

— Это ты. Но не буквально. Это метафора!

Очередь к кассе начиналась ещё на улице, редкий случай, когда жители Петербурга готовы стоять под серым небом ради книги, а не ради кофе. В ней перемешались все, кто когда-либо проходил через наш неофициальный «брачный фильтр»: