Гусары в очередной раз спасли честь женщине. Ура!

Потом всё вернулось к богатому порядку. Богатые обычно побеждают неловкость деньгами. Победа пахнет шампанским.

— Девушка, — бархатный бас, от которого по протоколу положено улыбаться. Мужчина лет пятьдесят пять: ухоженная седина, идеальный фрак, на руке часы стоимостью маленькой кафешки. — Выпьем со мной. За смелость. За вашу.

Он протянул мне бокал. Второй держал сам. Взглядом уже отодвинул свидетелей.

— Я работаю, — сказала я. — Инструкция запрещает.

— А я умею менять инструкции, — сложенная купюра мягко легла в ладонь. Толстенько. — Пятнадцать. Просто шампанское.

Пятнадцать — кусок аренды, стоматолог без боли, билет на «никуда, но с кондиционером». Я на секунду закрыла глаза.

— Ок, — сказала и выпила. Шампанское холодное, руки горячие, совесть тоже где-то есть, но ее сейчас неслышно и невидно.

— Какая вы… правильная. И неправильная, — он подбирал слово. — Мне это нравится.

Я поставила бокал и почти побежала. В метре от меня — Кирилл. Смотрел так, будто в глазах только что выключили свет.

— Что? — старалась звучать просто.

— Ты взяла деньги, — сухо. — За… это.

— За время. Мы все здесь — за время.

— Это разные вещи, — он отвел взгляд. — Ты ненавидишь, когда тебя покупают.

— Меня не покупали, — почувствовала, как поднимается волна. — Я пью шампанское каждый день. Сегодня — с корректировкой бюджета.

— Все женщины помешаны на деньгах, — сорвалось у него. Не крик, а констатация.

Внутри треснуло. До этого было просто мокро, теперь — больно.

— Правда? — сказала я. — Тогда я верну.

Подошла к «бархатному басу», положила свёрток в ладонь:

— Спасибо. Но я перешла на воду.

Он удивился, ухмыльнулся:

— Ах, гордость. Гордость не оплачивается.

— Зато спится легче, — я развернулась. В спину прилетело: «бедная гордость — самое дорогое хобби». Обожгло.

Кирилл стоял у колонны. Я показала пустые руки:

— Доволен? — голос мне не понравился.

— Нет. Я злюсь. На себя.

— За что?

— Мне страшно, как тебе тут. И за то, что не умею вовремя говорить.

Мы помолчали. Сквозняк сдул пафос. Хотела сказать «я тоже была неправа», но администратор разрезала воздух:

— Третий стол, немедленно!

Иногда спасение — это поднос.

Дальше пошло по графику: «сфоткайте нас», «переобуться», «а девушка у вас одинока?». Один просил поменять кусочек рыбы на кусочек молодости, другой интересовался, умею ли я «улыбаться без зубов». Я улыбалась по инструкции, то есть с зубами, и считала минуты до конца.

Ночь была густой, как итальянский кофе. Мы вышли под дождь, он не собирался заканчивать день без фанфар. У дверей стояли машины как в автосалоне кошмаров: чёрные, блестящие, длинные. Один «Бентли» с хищными фарами ждал внимания.

Я решила не переодеваться. Мой такси-конь задерживался.

— Девушка-гусар, — мягкий бархат другого кроя. Мужчина во фраке эпохи, но носил его так, будто родился в нём. — Позвольте довезти. Гусары не обязаны промокать.

Кирилл говорил с администратором в двух шагах. Встретил мой взгляд, едва кивнул: «как хочешь».

— Вынуждена согласиться, — сказала я. — Мой конь по имени Таймураз застрял в пробке.

Дверь «Бентли» закрылась со звуком «здесь вас не бросят». Машина поплыла по лужам, как корабль по зеркалу.

— Я — Степан, — он улыбнулся. — Сегодня играю аристократа, в жизни юриста. К сожалению, совпадение.

— Вика. Сегодня — гусар. В жизни — книготорговец и официантка. К счастью, тоже совпадение.

— Вы спасли невесту. Благородно. Этого мало.

— Благородство — это вернуть чужие деньги, даже если пригодятся, — сказала я и уставилась в окно. Петербург в мае лучше всего выглядит мокрым, как человек после правды.

— Иногда деньги — просто признание, — мягко возразил он. — Не злитесь на тех, кто плохо ими владеет. Они больше о себе рассказывают, чем о вас.

— Я учусь не злиться, — сказала слишком быстро.

Подъехали к моему дому. Под козырьком одинокий петербуржец с пакетом «Продукты». Смотрел на «Бентли», как на дельфина в канаве.

Я открыла дверь. Он присвистнул:

— Ох ты ж… гусар!

— Спокойной ночи, — кивнула ему и Степану.

— Можно пригласить вас на ужин? Без реконструкций. В любой одежде, — спросил Степан.

Я подумала две секунды — самые длинные за день. Не из-за машины. Из-за усталости ждать знаков, кроме тех, что липнут к пальцам.

— Можно. Напишите завтра. Если не передумаете.

— Не передумаю. И вы тоже, — он улыбнулся так, как умеют люди с давним романом с грандиозностью.

Я вышла. Дождь шел как шел. Пьяный мужчина проводил взглядом:

— Красиво жить не запретишь… особенно если на тебе мундир.

Дома было темно. Лера спала. Я сняла мокрые перчатки, провела пальцами по щекам выскочили две капли дождя, наверное.

Мундир повесила на спинку стула мой двойник. Телефон мигнул. Кирилл: «Ты как?». Две короткие капли — вопрос не про здоровье, а про «держишься ли ты в мире, который всё время норовит тебя обменять».

«Нормально», — набрала и стерла. «Мокро», — набрала и стерла.

Положила телефон экраном вниз и уставилась в потолок. Дождь барабанил, как неисправный метроном. В голове блуждали странные мысли: корсет, который ломается в самый торжественный момент; деньги, которые жгут ладонь как лёд; чужие машины и собственные лестницы.

А в деньгах ли счастье?

Деньги не счастье и не зло. Деньги — это право не объяснять, почему выбрал такси вместо автобуса, белую простыню вместо двуспального компромисса, врача, который спрашивает «где болит», а не «кто вы по полису». Деньги тишина между тобой и чужими претензиями. Но тишина — не всегда любовь. Любовь — это когда кто-то становится стеной в твой позорный момент и несет тебя в гримерку без вопросов. Любовь — это когда «все женщины помешаны на деньгах» превращается в «я был неправ» раньше, чем ты научился это произносить.

Я перевернулась на бок, достала телефон. Пальцы сами нашли «Заметки».

Запись № 189.

Деньгине счастье и не зло. Это подсветка. С ними видно, кто ты: покупатель, продавец или тот, кто остается с пустыми рукамии не боится.

Сохранить. Экран погас. Капли стучали, как буквы по стеклу. Где-то за стеной Кирилл тихо кашлянул, скрипнул стулом. Я представила его в темноте: слушает дождь и считает, на что хватит реальности на объектив, Европу, честность.

Я улыбнулась в подушку. Внутри поднимался шторм, после которого города выглядят чище. «Вика, ты не Европа, — подумала. — Может быть, ты его дождь». И если да, то это и есть мой способ быть счастьем — не купюрами, а моментами, когда двое гусаров становятся ширмой для чьей-то испуганной жизни.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Вера пришла в «Софию» в панаме цвета выцветшего лимона и с чемоданом, который выглядел так, будто собирался путешествовать сам, без хозяйки. Она была в белых кедах и настроении женщины, которая уже простила себя, и кассу, и мир.

— Я уезжаю на море, — сказала она, ставя чемодан посреди прохода, как манифест. — Не по любви, а по предписанию здравого смысла. Когда женщина перестаёт смеяться, ей нужен витамин D и мужики в шортах.

— А магазин? — спросила я, хотя знала ответ.

— Магазин тебе, — просто сказала Вера. Достала связку ключей и положила на кассу, как реликвию. — Береги книги и здравомыслие. Обе штуки редкие и обе требуют полива.

Я рассмеялась, но в горле защипало. С Веры всегда слетали советы, как со специями, чуть больше нормы, но интересно.

— А если кто-то спросит, где хозяйка?