— Зачем вам это? Зачем приказывать кого – то убивать?

— По разным причинам. Чаще всего, потому кто – то думает, что умнее меня. Или потому что кто – то предает меня. А Давида Кулагина предавать нельзя. Никому, — слушаю этот монолог, заламываю руки. Сердце давно спряталось в пятках. Дрожит и стучит через раз. – Да не бойся, мышка. Выполнишь все о чем договорились, и будешь в шоколаде. Просто не обманывай меня. Никогда.

— Не буду.

— Клянешься? – врезается его ладонь в мое колено, заставляя вскрикнуть.

— Да.

— Тогда ответь честно, кончила? — он смотрит на дорогу, но ощущение такое, словно я уже говорю на костре его осуждения. Господи, кого я встретила на своем пути. Самого сатану?

— Да. Но это не значит, что получила удовольствие, — тут же оправдываюсь.

Удовольствие. Разве можно назвать удовольствием ощущение, когда между ног так сильно распирает?

Удовольствием то, как по бедрам все еще стекает влага? И я даже не знаю, что там. Кровь или что-то другое еще более мерзкое. Мерзкое, что коркой прилипло к лицу и, кажется, никогда не откроется.

Давид мой ответ никак не комментирует. Лишь внимательно смотрит на пустую дорогу, с каждой секундой разгоняясь все быстрее.

А мне сложно молчать.

У меня столько вопросов. Столько мыслей.

Они грызут меня голодными собаками. Что я скажу будущему мужу, когда он у меня появится? Настоящий. Любимый.

Что я скажу ему о том, почему не дождалась его, а отдала свою девственность первому встречному? Как я буду смотреть ему в глаза, рассказывая о том, что мне понравилось то, что делал со мной насильник? Значит, придется соврать. Соврать и о том, что я потом села к нему в машину и согласилась играть роль.

Роль…

— И в чем будет заключаться моя роль? Мне нужно страстно вздыхать, когда вы рядом и падать вам в ноги, когда вы входите в комнату?

Давид скалится, осматривая меня с головы до ног, на которые натягиваю его рубашку. Этого, вроде, и не требуется, но я, все равно, прячу голые участки тела.

Помню о его предупреждении.

— Ну, как минимум свой острый ум и дерзость показывать только мне, а для всех остальных играть максимально пассивную барышню, у которой единственная в жизни цель.

— Служить вам?

— Ум свой тоже спрячь, хотя надо признаться, удивляешь.

— Это не ум, это логика.

— Которая обычно у женщин отсутствует.

— А у вас логика, прям, закачаешься. Увидели на трассе девушку в беде, но вместо того, чтобы помочь, воспользовались, потому что вам там что-то показалось. Такая логика должна быть у женщин.

— Я же помогаю, просто с опозданием.

— Вы шантажируете.

— НО помогаю.

— Арр, с вами невозможно… Куда мы едем?

— Приводить тебя в порядок. Выглядишь ты так, словно тебя изнасиловали, - смотрит на меня, ждет, что рассмеюсь, или что? Придурок...

Откидываюсь в кресле, закрывая глаза. Душ…

В моем понимании, привести в порядок — это дать принять душ. Горячий. С тяжелыми струями, бьющими по телу, очищая от грязи и стыда, что ко мне прилипли.

У нас душ в приюте все время барахлил, стабильно был холодным, а порой воду вообще отключали. И раздеваться при других было опасно, так что порой приходилось неделями ходить грязной и подмываться в раковине.

А еще баня… Господи, как я скучаю по бане, когда вместе с потом можно почистить все поры, можно смыть даже лишний жир.

Мама всегда так говорила, смеялась со своих лишних килограммов, а я ее любила. Любой любила. И думала, умру, когда ее не стало.

Даже не представляя, насколько изменится моя жизнь без нее. Сразу вспомнила все моменты конфликтов, когда кричала, что она меня не любит, не дает спокойно жить, таская по кружкам и секциям.

Какой же дурой я была. Не понимала, как важно было ценить каждый момент с ней и папой. Теперь я просто обязана забрать брата и воспитать его, отдать долг родителям, чтобы там наверху они мною гордились. Если для этого потребуется связаться с тигром, значит, так тому и быть.

Мы едем еще целый час почти в полном молчании, которое сопровождается странной музыкой. Я такую никогда не слышала, но наверное, легко бы могла наиграть мелодию на фортепьяно. Даже пальцы невольно вспоминают, как прыгать по клавишам.

Наконец мы въезжаем в город. У меня дух захватывает от его красоты и величественных высоток, смотрящих на пятиэтажки старой застройки. Мы в такой жили, но я помню, как часто ходила в школу и мечтала побывать на такой вот высоте.

— Ты где родилась?

— В Город N, а вы?

— Я на севере страны. Приехал, когда мне семнадцать было. Это так, для информации. Родители у тебя, я так понимаю, умерли?

— Да. У меня тетка осталась, но ей одной не дали нас с братом воспитывать. А потом она уехала.

— Родители кем были?

— Ну, насколько я понимаю, у них было несколько магазинов.

— Даже так. Под кем ходили? — спрашивает он, но я хмурюсь, не понимая, что он имеет ввиду. – Понятно. Давно их не стало?

— Три года назад.

— Понятно, сопля, значит, совсем. Приехали, — паркуется он возле большого двухэтажного зеркального здания. – Выходи.

Я открываю тяжелую дверь, но выйти не могу. Повсюду снуют люди. Ходят, кто с коляской, кто с детьми. Повсюду звучат голоса, а у меня паника. Мой внешний вид говорит о том, кем я прихожусь этому бандиту в красном пиджаке.

— В чем дело?

— Я же голая почти, как я выйду?

— Раком, блять. Ты час назад пела мне, что сама до города доберешься. Пиздоболка мелкая, — дергает он меня за руку, выуживая на асфальт, почти бросая на него.

— Ну, хватит, — вскакиваю я. – Вы сказали, что я женой вашей стать должна, фиктивной, а обращаться вы со мной будете как со шлюхой?

Он сводит густые брови, впечатываясь в меня тяжелым, пробирающим нутро взглядом, словно обдумывает мои слова.

— Согласен, — кивает он и вдруг поднимает меня на руки так, словно я не вешу ничего. Закрывает двери ударом бедра и несет меня ко входу под взглядами прохожих.

— Так обращаются с женой?

— Примерно, — боюсь упасть, сильнее цепляясь за его бычью шею. Кажется, я начинаю бояться высоты, на которой он меня несет в стеклянные двери, которые сами собой разъезжаются, открывая мне мир, в котором я никогда не была.

— Давид Маркович, какое счастье видеть тебя в своем салоне, — из-за стойки ресепшна выходит высокая блондинка на шпильке такой высоты, что мне приходится задрать голову, чтобы посмотреть в ее лицо.

Нет, Давид тоже высокий, но почему-то это не выглядит так несуразно. И неприлично. Особенно, когда она столь бесцеремонно врывается в его личное пространство. Обнимается, а на меня смотрит так, словно я пустое место.

Как, собственно, и все вокруг…

Но меня даже не это возмущает. К таким пренебрежительным взглядам сегодня я уже привыкла, а вот к тому, что моего даже фиктивного мужа начинают целовать в губы – нет. Разве уважающая себя женщина это позволит? Потерпит? Простит? Но Давиду плевать на меня, так что приходится соображать самой.

— Господи, у вас мышь вон там! Мышь!! Или это крыса? Точно! Белая тощая крыса!

— Мышь? — крик хозяйки салона сливается с визгом сотрудников, которые поднимаются на стулья и смотрят вокруг себя. Даже парень с ножницами в руках.

Один Давид опаляет взглядом меня, удивленно поднимая брови.

— Что? Я правда видела мышь. И я уверена, что в городе есть салоны, которым не нужна санитарная обработка.

— Давид, кто это?! — кричит эта белобрысая, тыча пальцем уже в меня. Словно я та самая мышь.

— Это моя глазастая жена. И проверь салон на грызунов, все-таки репутация, все дела.

— Давид! — верещит она со своего трона, пока фиктивный муж тащит меня к выходу… Все-таки красивое место, жаль, что такое неприятное.

— Я позвоню, Стелла. Белая тощая крыса? — теперь он хохочет, пристегивая меня ремнем, усаживаясь за руль. – Ты не рано ли ревновать начала?