Я бы мог подумать, что они искусственные, если бы не трогал их и целовал.

Аня хнычет, я дергаю волосы, почти ломая шею, смотрю во влажные от слез глаза. Потемневшие от ненависти, что горит в них.

— Ну как тебе, — вбиваюсь членом в стенку матки — Нравится тебе в тюрьме? Запоминай, потому что тебя теперь будут пользовать так всегда…Всегда, - удар по матке. - Всегда. - Еще один.

Она качает головой, шипит, когда бью по тугой заднице, тут же сжимая кожу пальцами удерживая ее в одном положении. Беру, беру, беру. Трахаю на полной скорости. Газ до упора, шестая скорость и двести лошадиных сил и все туда. В нутро девки, что отказалась быть со мной добровольно.

Теперь она будет жрать баланду всю свою жизнь, теперь ей ничего не поможет…

Стягиваю с нее футболку, сдергиваю лямки лифчика, смотря, как на сливочной коже остаются следы. Отпечатки моих пальцев.

Внутри все кипит, рвет грудную клетку, в которой сердце качает кровь в такт бешеной ебли. В такт толчков, на каждый их которых она кричит.

Мог бы уже кончить насколько тугая у нее пизда, но злость мешает, позволяет мучить ее снова и снова. Вытаскивать член и снова вгонять до упора. До хлюпающих, чавкающих звуков, что эхом оглушают как и ее хныкающие стоны. Ее запах буквально проникает в поры, заставляет дышать им, задыхаться.

Пихаю Аню на стол, вдавливаю поясницу, другой рукой удерживая задницу и смотря как член снова и снова входит, теряясь во влажной горячей глубине. Прямо передо мной тугое кольцо задницы.

Работаю на износ, смахиваю пот, что льется по вискам, смотрю, как на теле Ани выступает испарина.

Наклоняюсь и слизываю этот вкус, дурея.

Не могу остановиться, не могу оторваться от того ощущения скручивающего внутренности. Запоминаю его.

Запоминаю вкус.

Скоро она станет шлюхой и будет мне не интересна. Лишь миг. Короткое воспоминание о том, насколько меня ломало когда я в ней. Насколько остры углы эмоций, выворачивающих мои нервы наизнанку. Никто так не бесил. Никто не вызвал такой злости. Просто бабы. Калейдоскоп лиц и лишь ее отпечатано как клеймо. Выжжено на сетчатке глаз.

Вытаскиваю член, смотр на покрасневшие от трения складки, собираю с них вытекающую влагу.

— Что, теперь тебе нравится? — глотаю воздух жадно. Разворачиваю ее к себе посмотреть во влажное от слюны и слез, покрасневшее лицо. И тут же получаю плевок прямо в лицо.

— Ты животное! Ты не можешь мне нравится, — хрипит она сквозь рыдания.

Во мне шевелится чертова жалость, но я глушу ее, врезаясь в прокусанные в кровь губы своими. Не поцелуй, а пытка. Ощущаю этот вкус крови, терплю укус.

— Мне тоже есть чем в тебя плюнуть, — толкаю ее коленями на пол.

Не даю упасть, держу за волосы и дрочу дрожащей рукой, наконец освобождая одеревенелое тело от спермы.

Спускаю ей на лицо, марая волосы и губы. Плевков много, это тебе не слюна, ее так просто не сотрешь.

Она ревет в голос, надрывно, а я просто отхожу назад, пошатываясь от этой бешеной гонки на выживание. Что она со мной сделала? Вот что превратила?

— Ненавижу! — кричит. – Ненавижу.

Находит в себе силы подняться и напасть, ударяя по лицу, раз, другой. Терплю два удара и пихаю ее обратно на пол.

— Ты кажется кого – то ждала? — сглатываю, чувствуя как нутро разъедает от непонятного, непривычного чувства. – Удачной встречи.

*****

Надо выпить. Залить сладким коньяком горечь, что поселилась в моем горле. Открываю дверь комнаты допросов, протискиваюсь мимо додика, что молчаливо слушал мольбы Ани… Пиздец, куда мир катится? Никто ведь не помог, все о себе пекутся. Поднимаю глаза, а он свои прячет.

— Найди ей одежду и отведи умываться. И не трогай!

— Да, Давид Маркович, — кивает он, я поворачиваюсь и иду по темному коридору, внезапно сталкиваясь с женщиной, которая застывает при виде меня. Судя по всему, та самая Люда, на помощь которой надеялась Аня. Но я понятия не имею, что может эта женщина. Намалеванная настолько, словно очень хочет привлечь мужское внимание. На меня смотрит с открытым ртом, а когда прохожу мимо, еще долго чувствую, как в спину пялится. Прости, тетя, но оказывается, ты не в моем вкусе.

Сажусь в машину, и руки дрожат. Бью по рулю, пытаясь сбить хоть часть напряжения, хоть немного успокоиться, но грудь все еще распирает, а кишки крутит от страха, словно сейчас разверзнутся небеса, и меня прибьет молнией.

Это все из-за нее. Она виновата! Нечего было на меня смотреть, как на говно! Я ей все, а она…

— Я тебе все, а ты! Да что эта тетка сделает? Нихуя не сделает!

С месте газую, словно все черти ада за мной гонятся. Долетаю сквозь тяжелый автомобильный трафик до клуба, в котором привык снимать телок. Нужна… Любая. Просто вспомнить, что не говно. Что дохуя влиятельный и вообще охуенный. И что каждая, каждая пойдет со мной, стоит только щелкнуть пальцами.

Приземлюсь на диван и смотрю, как на шесте елозит задницей блондинка. Мне приносят выпить, и я сразу опрокидываю в себя порцию.

— Давай ее сюда, — киваю на девку на сцене. Выглядит почти невинной, если бы не трусы, в которых видно розовый клочок плоти. Член все еще гудит от другой розовой плоти, в которой было больно, остро и болезненно приятно.

— Добрый день, Давид Маркович, давно вас не было видно.

— Рот закрой и танцуй, — опрокидываю в себя вторую порцию виски. Не запиваю. Ощущаю, как жжение дает возможность выдохнуть, проколоть тот шар огненный, из-за которого я еле дышу.

Мне, блять, никогда не требовалось брать кого-то силой. Они вон сами лезут, как пчелы на мед. Ластятся, улыбаются, жаждут запрыгнуть в мои штаны и глотать литры спермы. А она? А она? И чем я ей плох? Рожей не вышел?! А может, член маловат? Или великоват? Что? Что не так?!

— Что тебе не так?! — ору на наклонившуюся ко мне девку. Она тут же испуганно таращится, отпрыгивает зайцем. Аня не отпрыгивала. Напролом идет. В лицо мне плюет.

— Давид Маркович…

— Пошла вон! — ору я и запускаю в стену стакан с виски. Башка кружится, больше ничего перед собой не вижу, разрушая себя изнутри и бар снаружи. Куда ни глянь, везде ее лицо, и губы говорят:

— Лжец… Лжец… Лжец…

— Я за свои слова отвечаю!

— Лжец, лжец… Лжец…

Не сразу, но руку режу бутылкой, а свет меркнет от удара по голове, который наносит мой собственный человек. Убил бы, но в забытье легче, и Аня такая снова поучающая, лучезарная, в платье, которое хочется облизывать, с ногами от ушей, которые на плечи хочется закинуть, и брать, брать, брать. Трахать без остановки, пока не услышу рваное, сиплое: "Еще, Давид, еще!"

Я же был с ней добрым. Да я бы все для нее сделал, а она променяла меня на ебаную гордость. Лицемерная сука. Откуда она вообще такая правильная взялась? С каких небес на нашу грешную землю упала?

Открываю глаза не сразуЮ. Башка тяжелая, лежу в машине. Очевидно, поднять меня до квартиры оказалось для Артема непосильным трудом.

— Пацан где? — тру глаза, в которые, кажется, песок засыпали.

— Дома у вас, в приставку играет.

— Ясно… — сажусь на заднем сидении, чувствуя, как свело ноги от неудобной позы. Когда я последний раз так нажирался? Лет в двадцать? — Ущерба на сколько?

— Да я вас быстро вырубил, не сильно наворотили. Шеф.

- Чего тебе, поганец? Не мог до дома довезти?

— Тяжелый вы больно, а вы бы вряд ли хотели, чтобы вас в таком состоянии кто-то видел.

— Твоя правда. Живи.

— Да, и еще…

— Минералки дай.

Он тут же протягивает, и пока я залпом выпиваю полтора литра, говорит.

— Из тюрьмы звонили, Анна хотела с вам переговорить. Остатки выливаются по подбородку. Вот это тебе доброе утро.

— Сама звонила?

— Нет, через охрану передала.

— Ясно, — сердце, почти затихшее, снова качает кровь бешеными рывками. Волнение странное. Словно пацан перед свиданием в школе. – Давай домой, переоденусь хоть. И найди платье белое на Анин размер. Посимпатичнее. И не сильно открытое.