— А, — ядовито улыбается Давид. – Постель. Моя лучше?

— Лучше.

— Какие разительные перемены, Анна. А ведь стоило просто вспомнить кто я такой.

Ублюдок. Убийца. Моральный урод. Да, очень важно не забывать.

— Теперь не забуду.

Он поднимается со стула, одергивает пиджак и направляется ко мне. Первые секунды я отравлена его запахом и мне нужно время, чтобы примириться с собой, принять реальность. Я смогу. Ради родителей. Ради брата. Ради себя. Смогу спокойно стерпеть, как он обходит меня по кругу, словно кобылу перед покупкой.

— Ну ты же понимаешь, что после вчерашнего представления тебе придется очень постараться чтобы я тебя простил.

Просто невероятное самомнение.

— Понимаю…

— И думаю, тебе придется продемонстрировать свою мне покорность… — Давид задирает мое лицо к себе, смотрит в глаза…. Он должен увидеть там пожар ненависти, если не совсем дурак.

— Даже несмотря на то, как сильно тебе может это не понравится.

— Что мне сделать?

— Разденься для начала. Сама.

Я не медлю. Это как пластырь сорвать. Договорится с собственной совестью и стыдливостью не сложно, а вот сломать гордость… Но и она покоряется под давлением мотивации, о которой говорила тетя Люда. Я смогу. Я должна. Да разве есть у меня выбор?

Снимаю футболку, грязью от которой кажется пропахла насквозь. Снимаю лифчик, не пряча взгляд, пока Давид рассматривает меня с жадностью голодного зверя. Снимаю штаны и трусы, скидывая их с лодыжек и откидывая в сторону.

Теперь все. На мне ни нитки. От холода съеживаются соски и скачут по телу мурашки. Неожиданно страшно, что после прикосновения Давида во мне проснется влечение. Но это просто тело… Оно отвечает на опытные ласки. А это даже на руку моей мести. Ведь если бы меня тошнило от вида Давида я бы не смогла исполнить свой дочерний долг. Но сразу избавиться от стыдливости очень сложно. Я на автомате пытаюсь прикрыть грудь руками и тут же слышу шипение.

— Не смей. Я не давал приказала закрываться.

Сжимаю кулаки, стискивая челюсти. Он так и смотрит. Полностью одетый на меня обнаженную. Словно царь на свою рабыню… Совершая ошибку всех королей, которые потом поплатились жизнью. Он забыл, что у рабыни тоже есть чувства. Она тоже человек. Сквозняк дергает нервы. Холодок ползет по телу. Грудь напрягается, а соски твердеют... Хочется сжаться от режущего кожу взгляда. Настолько остро, словно он ведет по мне лезвием ножа.

Но долго Давид не терпит. Тут же протягивает руку накрывая грудь вместе с соском, царапая его ладонью. Сжимает плоть… Сначала почти нежно, потом сильнее. Причиняет боль. Отпускает давая ложное чувство безопасности и тут же накрывает вторую грудь, сразу сминая. Сопротивляться нельзя, нельзя, хотя очень хочется просто ударить по его руке, по его довольному моей покорностью лицу. Выбить зубы, которые он скалит, когда катает между пальцами сосок.

— Я бы продолжил, сладкая… Взял бы тебя прямо здесь… Но надо спешить.

— Куда?

— На свадьбу…

— Чью? — все – таки обнимаю себя, когда он отходит, наклоняется и достает из пакета что – то белое, пышное.

— Нашу конечно. Ты же хотела оформить опекунство над братом. Для этого нам придется расписаться.

Как и все девочки, я любила играть в свадьбу. Мои родители любили друг друга, и я была уверена, что у меня будет так же. Что я выйду замуж в красивом белом платье. Рядом будет мама, папа, брат, подружки. Что мы будем танцевать, улыбаться, есть торт, а после брачной ночи поедем на море… Я мечтала да, я много думала о таком. После смерти родителей реже. Но мне и в страшном сне не могло привидится, что моя свадьба будет столь унизительной. Грязная, в платье на голое тело без клятв и заверений, с человеком, который причастен к смерти моих родителей. Да, я смирилась, поняла, что не делаю ничего плохого, наоборот, защищаю свою семью, но легче от этого не становится. Хочется кричать, рвать на себе волосы, хочеся трясти Кулагига и орать в лиц «За что?! Почему именно мою жизнь ты превратил в коричневое месево?

— Надеюсь это слезы счастья? — интересуется Кулагин, подписывая документы в ЗАГСе.

— Конечно, — сажусь на его место, дрожащей рукой поставив закорючку так же пофигистически, как делала себе прическу прямо в машине. – Ведь о таком мужчине мечтает каждая, да?

Поднимаю глаза на регистратора, а она мне улыбается. От ее улыбки еще хуже. Не замечаю ни красивого интерьера, ни цветов, что мне впихнули.

— Какая вы красивая пара. Загляденье.

Наверное, и правда думает, что мы тут по своей воле. Что мне хочется связать жизнь с убийцей, а Давиду с девушкой, которая его ненавидит.

— Объявляю вас мужем и женой, можете поцеловать невесту.

Я хочу быстро чмокнуть Давида, сама тянусь за этим холодным касанием губ, но Давид сдавливает мою талию, не давая отстранится. Давит на губы, вынуждая из раскрыться, отдаваться во власть. Принять язык, которым он толкается, гладит, заставляя дрожать от ненависти к самой себе за то возбуждение, которым окутывает тело словно отравленным газом. Задыхаюсь. Дрожу. Но выдерживаю напор, почти не шатаясь, когда он меня отпускает.

— Ну как же страсть, — выдыхает регистратор, а мне хочется ударить ее. Рассказать ей каким человеком она на самом деле восхищается. – Поздравляю вас!

— Пошли…

— Скажи спасибо, — не двигаюсь с места. – А то подумает еще, что ты недоволен собственным выбором.

Давил окидывает меня насмешливым взглядом.

— А я все думал, когда ты появишься, училка, — усмехается он и поворачивается с улыбкой к женщине в кудряшках и красном брючном костюме. – Большое спасибо, милая девушка.

Она разве что не растаяла от удовольствия, а мы наконец покидываем это душное помещение. Рядом нас ждет два автомобиля. Давид толкает меня к серому, хотя приехали мы на черном.

— У меня есть для тебя свадебный подарок, дорогая женушка.

Петля и мыло?

— Не могу даже предположить? Наручники или ошейник. А может пробка в задницу с бриллиантом?

Давил скалится, отчего мне хочется только сильнее его ударить. Так сильно, что я вцепляюсь в подол своего платья, смотрю на него со всей возможной ненавистью. Надо, конечно, делать вид, что я влюблена, но мне очень сложно. Не получается сделать взгляд влюбленным, а на лицо приклеить улыбку. Да, и наверное, после всего, что он со мной сделал — это будет фальшь, в которую Кулагин не поверит.

Кулагин… Теперь и я ношу его фамилию. И от этого в душе больно, словно надела на себя тугой ошейник из колючей проволки.

— Мне нравится ход твоих мыслей, но такие подарки я буду дарить по ночам, а сейчас… — он открывает двери машины. Я заглядываю и ахаю, заметив Данилу. Он тут же тянется ко мне, обнимая так крепко, что у меня хрустят кости. Хрустят нервы. И снова слезы на глазах.

— Что ты… Что ты тут делаешь? Ты же должен был уехать… На том автобусе.

— Он сказал, что я могу тебе помочь, я согласился.

Я бросаю ненависти взгляд на Давида, а он уже отворачивается и разговаривает с кем – то по телефону.

— Ты как? — осматриваю брата. – Он тебе ничего не сделал?

— Ты за кого меня принимаешь?

— Я не с тобой разговариваю! Данил…

— Все нормально, только есть хочется.

— Ах да, праздничный семейный ужин. Но сначала поедем оформим документы.

— На опекунство? – не верю я своим ушам. Давил спокойно кивает.

— Садитесь в машину. Я заебался сегодня туда-сюда мотаться. Хочу знаешь ли массаж от своей послушной женушки.

— Я не умею.

— А я научу, ты не переживай, я тебя всему научу, — чуть толкает он меня в машину, а сам садится вперед.

Я тут же переключаюсь на Данилу. Обнимаю его, целую в висок. Если Давид сейчас оформит опекунство, это… Это не прощает его прошлые поступки, потому что это лишь повод меня контролировать.

****

Сегодня позвольте порекомендовать вам новинку отличного дуэта Королевой и Царицыной "Любить буду жестко"