Дергаюсь, когда Давид что – то мычит, потом поворачивает голову и открывает глаза.

— Сколько времени?

— Не знаю, ночь еще.

Он трет переносицу, смотрит в экран, потом на меня.

— Иди собирайся, скоро в аэропорт ехать. И Данилу разбуди.

— Что это?

— Что?

— Зачем тебе копии моих документов? Планируешь избавится от меня, как от моих родителей? Еще и телефон забрал, чтобы я тетю Люду не смогла предупредить. Ты уже и к ней киллеров отправил? Ну что ты молчишь?! Почему не оправдываешься?!

Он вдруг дергает на себя ящик в столе и достает пистолет, блеснувший сталью в темноте.

— Хочешь убить меня прямо сейчас? Давай! — кричу. – Ты мне все равно нормальной жизни не дашь. Лучше умереть, чем сосать убийце своих родителей.

Он берет пистолет, хватает мою дрожающую руку и укладывает сверзу на оружие, выставляя пальцы так, что указательный оказывается на спусковом крючке, а дуло смотрит прямо ему в сердце.

— Нажимай.

— Ты… С ума сошел? Я же выстрелю? Думаешь хороший секс что – то изменит? Думаешь я хоть секунду пожалею о случившимся?

— Этот пистолет останется у тебя. Сможешь застрелить меня в любое время, но прежде чем ты это сделаешь, давай разберемся, что же случилось пять лет назад.

— Я знаю, что случилось!

— Ты знаешь то, что тебе сказали, а я предлагаю пройтись по фактам.

— Каким еще фактам, — дрожу, пока пистолет продолжает прижиматься дулом к торсу моего насильника.

— Например, почему ты оказалась в детском доме, а твоя тетя, получив ваше наследство, потратила их на себя….

Первые секунды молчу, обрабатывая информацию.

— Это не правда… Она бы так не поступила.

— Если уверена в этом. Если и тени нет сомнения в своей и ее правоте, тогда стреляй. Останешься богатой наследницей, если конечно снова все деньги у тебя не заберет тетя… Или она не говорила о том, что сделает с твоим очередным наследством?

— Она… отдала бы все на благотворительность…

— Благотворительность чаще всего лишь очередной способ отмыть деньги. Можешь узнать правду, а можешь застрелить меня и жить в сомнениях до конца жизни…

— Ты…Сволочь. Ты специально сеешь зерно сомнения, чтобы… — Чтобы что… Ему ничего не мешает просто избавится от меня, зачем этот спектакль. Зачем он вообще что - то пытается мне доказать?

— Нельзя посеять зерно сомнения туда, где есть безоговорочное доверие.

Я опускаю пистолет, держа его влажными пальцами.

Давид показывает, как поставить на предохранитель. Потом учит как целится.

— Тот факт. Что моя тетя могла оказаться корыстной не отменяет того факта, что ты мог заказать моих родителей.

— Согласен. Какие доказательства помогут тебе понять, что я не причем.

— Признание тети разве что, но я в жизни не поверю, что она способна на убийство.

— На убийство мало кто способен. Для этого должно полностью отсутствовать чувство сострадания. А вот заказать проще… Проблему решаешь, но сам не участвуешь.

— Ну тебе виднее. Во сколько мы выезжаем?

— Через два часа. Только поешь. Лучше до полета…

— Меня от твоей мнимой доброты тошнит! Думаешь стоит пару раз показать иллюзию заботы я забуду все дерьмо, которое ты мне сделал?! — кричу ему в лицо и тут же задыхаюсь, когда он хватает меня за горло, втягивая меня в зрительную войну.

— Любую другую за попытку так меня подставить я бы уже закатал в бетон.

— Что… мешает… - шиплю, вцепляюсь ногтями в его руку, пытаюсь от себя отодрать. Думаю, что лучше бы выстрелила. Лучше бы убила ублюдка!

Он смотрит прямо мне в глаза, прижимается лбом, втягивая мое тяжелое дыхание. Набирает в рот воздуха, словно планирует произнести большую речь и невольно в груди сжимается от предвкушения того, что он может мне сказать... Но Давид выплевывает короткое и обидное:

— Сосешь хорошо. Все, иди собирайся, поедем разбираться с тайной смерти твоих родителей.

— Запомни, — говорю, уже у двери. – Даже если… Даже если ты не причем, я не прощу тебе себя.

— Мне твое прощение не нужно. Свалила! — орет он вдруг, и я испуганно сбегаю.

В комнате я запираюсь, прижимаюсь к двери и сползаю по ней. Куча мыслей крутится в голове. Куча вопросов. О том, могла ли быть причастна тетя. Почему Давиду так нужно оправдаться. А еще, что он хотел сказать вместо тривиального «сосешь». Потому что он сам говорил, что сосу я весьма посредственно и обучению почти не поддаюсь.

В аэропорт мы едем в полной тишине. Даже Данила уловив настроение, не отсвечивает. В самолете я прошусь сесть с братом и Давид коротко кивает, очевидно потеряв ко мне всякий интерес. Я обдумываю его слова про тетю, сопоставляю с тем, что говорила она сама. Уверена, что если я спрошу у нее причину, почему она отдала нас в детский дом, а не взяла себе, у нее найдется очень логичный ответ. Такой же логичный как ответ на вопрос, почему за пять лет она ни разу нас не навестила. Не писала. Не позвонила. Эта мысль разрастается, отравляет доверие к тете. Неужели за пять лет она не нашла времени.

В середине полета, мне приносят салат и сок. Есть не хочется хотя тошноты больше нет.

— Я не хочу спасибо, — улыбаюсь стюардессе, но рядом с ней неожиданно возникает внушительная фигура Давида.

— Ты либо сама поешь, либо я тебе салат в горло затолкаю.

— Где то над океаном ты совершенно растерял манеры, — щурю глаза, но салат беру, ем под его пристальным вниманием. И чем ментальное давление его тяжелой энергетики отличается от пресловутого «затолкаю в горло»

Спустя несколько минут пытки показываю пустую чеплашку и тут же отворачиваюсь спать. Где — то в самом начале этого кошмара у меня даже пробегала мысль, что я могла бы влюбиться в такого мужчину. Но теперь понимаю, что это была иллюзия. Он с виду принц, а внутри настоящий дьявол. И даже если он и правда не причастен к смерти моих родителей, что маловероятно, это не отменяет всей той мерзости, которую он творит. Он почему – то уверен, что имеет власть над моей жизнью. Даже если так, это не значит, что когда – нибудь я буду его безвольной игрушкой.

А если он и правда не виноват… Ну то есть, не убивал… И тетя Люда меня подставила. И больше союзников нет. Это мне всю жизнь рядом с ним, вот так, в ненависти? Жить с бандитом? Всегда?

Возможные варианты собственной жизни окрашиваются серыми и красными красками. Страх окутывает холодным ветром. А в животе что – то неприятно тянет.

В аэропорту мы молча проходим таможню отдельной от основной очереди, потом выходим к машинам. Я не спешу сесть, кажется, что если сяду, окончательно запру себя в тюрьме под названием брак с Кулагиным.

Но и как обратно повернуть не знаю. Знаю только, что мне удобнее считать Давида убийцей и я не хочу знать правду, не хочу даже думать, что в этом может быть замешана тетя Люда.

— Аня, садись давай.

— А.. Мы куда? Можно сначала домой, принять душ…

— Так мы и так домой, а ты думала куда?

— Никуда, — с облегчением вздыхаю. – Никуда.

Сажусь в машину, радуясь, что есть шанс оттянуть неизбежное. Но я слишком сильно расслабилась, потому что дома нас ждал неизвестный мужчина, некий Абрамов, который принес какие – то видео материалы.

— Я не хочу, — тут же шагаю назад, но Давиду плевать на мое мнение, он просто дергает меня в сторону кабинета и усаживает в кресло, чтобы показать свое превосходство. В очередной раз. – Можно я пойду спать, я устала и вообще.

— Это не займет много времени, — говорит этот незнакомый мужчина, а Давид подкатывает к себе второе кресло и садится рядом, удерживая меня сильной рукой. Собственно, мои самые ужасные страхи подтвердились. Тетя Люда получила от моего отца внушительное наследство, которое должна была отдать нам, или хотя бы воспитывать нас на эти деньги, но она отдала нас в деткий дом, квартиру нашу родительскую сдает, а наше помещение забрала под салон красоты. А отец умер ровно через неделю после подписания этого самого завещания, на которое опять же, его уговорила тетя Люда. Она воспользовалась приходом Давида и его человека к моим родителем и выставила все так, словно это они их убили. Хотя по камерам магазина четко видно, что мужчины низкорослые и совсем другие.