Он посмотрел на меня изучающим взглядом, обвёл с головы до ног. Но усмешки я не увидел – испарилась шляхетская спесь. Видимо, я всё‑таки правильно рассчитал, и Сапега может заинтересоваться моим предложением.

– А знать об этом буду только я. Ну и государь, от которого у меня нет тайн. И тебя никто за это не станет принуждать ещё к чему‑либо, кроме как к тому, что ты нынче же заключишь мирный договор с моим Отечеством, – сказал я.

Объяснять представителю магнатского рода, который сейчас наиболее силён в Речи Посполитой и ещё больше усиливается, что именно я имею в виду, не приходится. Сапега и сам должен понять, что ничего крамольного в том, чтобы его солдат обучали где‑то, пусть даже и в России, нет.

По сути, он ведь может нанять лишь отряд наёмников хоть бы и в России. И если это не будут русские войска, то почему бы и нет?

На фоне того, что вчера было продемонстрировано на учениях польскому и австрийскому послам, моё предложение звучало вполне рационально.

– И что же ты хочешь? – с задумчивым видом спрашивал Сапега.

– Ведь тебя имперцы уговаривают принять наше предложение. Так прими его. А ещё, если на то потребуется, то пусть бы русский отряд, если понадобится, прошёл бы через польские земли выручать австрийцев. Ну это когда под Веной османы стоять будут, – сказал я.

– Я подумаю об этом, – сухо сказал Сапега, а потом с интересом посмотрел на меня. – А османы будут стоять под стенами Вены?

– Уверен, как и то, что ваш король придет на помощь, – улыбнулся я.

Я поклонился, понимая, что разговор закончен. Свои «закладки» я сделал. И, судя по тому, что Сапега не рассмеялся мне в лицо, даже будучи спесивым и гонористым, он прекрасно понимает, что враги у него имеются, и что они сильны, если только объединят свои усилия.

А ещё логично было предположить, что если бы Сапега стал масштабно готовиться к войне, обучать воинов, закупать дополнительную артиллерию, то это обязательно стало бы весьма интересным фактом не только для клановых разборок. Сам король Ян Собеский мог бы заинтересоваться вопросом.

Ведь в распоряжении короля Речи Посполитой как было не слишком большое войско, так никто и не прибавил солдат. И усиление любого магнатского рода, значительное увеличение клановых войск обязательно вызвало бы негодование у короля. Как минимум, правителю Речи Посполитой следовало бы обратить внимание на другие роды, чтобы иметь и с ними хорошие отношения и надеяться на то, что они не позволят кому‑то усилиться сверх допустимого.

Так что я покидал усадьбу Матвеева, временно «оккупированную» польским послом, с уверенностью, что уже на следующем раунде переговоров польская сторона пойдёт на уступки и согласится с условиями России.

Курочка по зёрнышку клюёт, а вода камень точит. И думаю я, что уговоры польского посла Яна Казимира с разных сторон и под разным углом возымеют должное действие.

Москва, Кремль

7 октября 1682 года

Боярская Дума одновременно радовалась и негодовала. Эмоций было столько, что могло показаться, будто бы воздух стал плотнее. Хотя на самом деле так и было: окон никто не открывал, а заседание длилось уже третий час. К тому же печи были натоплены необычайно жарко, а некоторые бояре были одеты в тёплые кафтаны.

– Это успех! – говорили в одном углу Грановитой палаты.

– Это позор! – говорили в противоположном углу помещения.

Казалось бы, невозможно разобрать, кого больше: возмущающихся или выражающих радость. Впрочем, почти каждый боярин мог начинать заседание Думы с радостью, а потом огорчаться и возмущаться. Иные делали всё с точностью до наоборот, переходя от негодования к счастью.

– Слово государево! – постарался грозно сказать Пётр Алексеевич, но голос предательски дал петуха.

Между тем, бояре уставились на царя. Они уже привыкли к тому, что на Боярской думе нет государя. Ведут себя обычно в бурноцветии криков, склок, порой чуть ли не бороды друг другу выдирают, если вопрос задевает чьи‑то интересы. И не хватает даже вот такого, с переходом на визг, голоса царского. Но чтобы никто не мог прямо к седалище послать.

– Патриарху передайте, что видеть его больше не желаю! – ещё пуще разозлившись от того, что вместо басовитого голоса получился визг, говорил Пётр Алексеевич.

Тут же решился вопрос. Конечно, царь не вправе лишать сана патриарха. Но то, что государь отказывает патриарху в милости, что не будет приходить на его службы, не будет слушать его пастырского слова, когда‑то было убийственно для, казалось бы, всемогущего патриарха Никона. Государь Алексей Михайлович просто перестал приходить на службы бывшего своего друга и соратника. И тут же патриарх Никон стал терять в политическом весе.

Конечно, Церковь – самостоятельная структура, которая зарабатывает немало денег и различных благ. Но если не будет пожертвований, особенно от бояр и людей других сословий, которые будут обращать внимание на мнение государя, то могут захиреть многие монастыри. А те митрополиты и епископы, которые занимаются развитием своих епархий без пожертвований, и вовсе зачахнут.

Но не только эти инструменты были в руках государя и его приближённых.

– Нынче слово будет за Святейшей нашей Церковью! – сказал Артамон Сергеевич Матвеев, с благодарностью посмотрев на молодого царя. – Митрополиты Казанский и Новгородский скликают Собор. Иоаким супротив того.

Но… Не добавил, что отказал, в союзе с Ромодановскими, в присутствии Иоакима на заседании Боярской Думы. Так что слово свое патриарх не скажет. Не сможет заткнуть юного царя. А вот он, Петр, свое слово произнес. И такое, как было и нужно Матвееву, да и не только ему.

Да, именно этого и ждал боярин от Петра Алексеевича: всего лишь одной фразы, которая враз уменьшает роль патриарха Иоакима. А значит, можно работать и преобразовывать Россию немного смелее.

– Владыка повинен покаяться! – решительно сказал Мартемьян Кириллович Нарышкин.

После смерти Афанасия Кирилловича именно он, наконец, взял пальму первенства в изрядно подрастерявшем своё могущество клане. И к молодому Мартемьяну Кирилловичу прислушивались.

– И я за то, кабы покаялся! – высказался Языков.

– А я супротив покаяния! – поспешил сказать Матвеев. – Патриарх хотел Киев сдать басурманам! Тут кайся‑не кайся, а крамола есть.

В Боярской думе все замолчали. Да, принизить роль патриарха были готовы уже все. Однако вот так радикально, чтобы кто‑то из мирян мог так относиться к патриарху, чтобы даже не давать ему возможности покаяния? Матвеев сейчас ловил на себе множество взглядов.

– И я за то! – сказал государь. – Только мы о Киеве сговорились с послом от ляхов. А тут свои, святейшие люди православные крамолу возводят. Киев – суть есть город русский!

Государь выкрикнул заученную фразу, тут же закрывая один вопрос и открывая другой. Именно это и радовало всех бояр – что получилось согласовать статьи мирного договора с Речью Посполитой. Как он называется? «Вечный мир». Пусть абсолютно все понимали, что такого мира просто не бывает.

– Но договор этот подразумевает, что мы деятельно повинны принять участье в грядущих войнах с турками, – сказал государь.

Сказал, и прекрасно понял, кто вложил в него именно это понимание, что прямо сейчас нужно воевать с турками. Пётр Алексеевич уже подозревал, а теперь уже был уверен, что большое влияние на его ум и рассуждения приобретает полковник Стрельчин.

Однако молодой царь не испытывал к этому негатива. Единственное, что ему не нравилось, что это влияние происходит исподволь. Так что Пётр Алексеевич решил, что обязательно поговорит с полковником и расставит всё на свои места, чтобы не вздумал больше Егор Иванович Стрельчин использовать своё влияние.

– Тебя, Григорий Григорьевич, назначаю я головным воеводой. Тебе и готовить воинство наше. Знаешь ты уже и турку, и крымчаков, так как сражался ты с ними и побеждал их под Чигирином. Подойди к делу с умом. А ещё ты должен приехать в Преображенское, и мы с тобой вместе обсудим план кампании, – сказал Пётр Алексеевич и поморщился.