Я бы пообещал им Крым. Русский Крым. Но пуп бы не надорвать от исполнения таких желаний.

Так что ещё больше занятий с теми солдатами, что сейчас имеются. Ещё быстрее создавать новое оружие. Быстрее и быстрее…

Вряд ли можно придумать за всё время взаимоотношений России и Крыма более удачный момент для русского наступления. Османская империя выжмет из себя все силы, чтобы мощно ударить по Вене. Конечно же, в этом ударе должны участвовать и крымские татары, как и вассалы крымского хана.

И вот тут мы обязаны ударить, когда татары уйдут подальше. Быстро, решительно. Может и не захватить Крым, так как не удержим, но вот пограбить знатно – да. Так, чтобы подорвать напрочь экономику ханства, не дать в ближайшие десятилетия восстановиться.

Если этого не сделаем, то в дальнейшем умоемся ещё кровью намного больше, чем можно предполагать сейчас. Ведь и турецкие крепости должны быть не подготовлены к русским атакам. Вряд ли в ближайшее время там будет дополнительное оснащение артиллерии, или турки пошлют на усиление отряды.

Бить нужно сейчас! Точнее, в течение следующего года!

Преображенское.

29 сентября 1682 года.

Я не спешил домой. Да, там должен быть посланник моего тестя. Но опыт подсказывал, что переговорами я моментального результата не получу. А сделать закладки на будущее можно и не особо лебезя и угодничая. Да и знал я уже, что посланник не настроен на родственную душевную встречу.

Так и вышло…

– Не шибко ты и вежлив! – сказал я, когда на моё приветствие посланник тестя ничего не ответил.

– Чего мне быть благодарным, какому‑то гяур…

– Назовёшь меня «гяуром» – тут же отправишься из моего дома. И расскажешь своему господину, что оскорбил зятя его, – жёстко сказал я. – И не получишь еще и сопроводительные бумаги.

Посланник посмотрел на меня изучающим взглядом. Словно бы не пятью минутами ранее, а только что меня увидел впервые. Он и без того все удивлялся. Конечно же ему сказали, с какими людьми я сейчас, вроде бы как по‑дружески общался. И что с государем я в друзьях.

Пусть расскажет тестю. Может быть рационализм и явная выгода от того, что его дочь замужем за таким человеком возобладают и найдутся пути обхода всех религиозных условностей. Ну а пока что посланник вел себя не совсем профессионально. Еще и какие‑то обиды мне предъявлял.

– Разве же то, что были взяты в заложники дети господина моего, и то, что его старший сын тут и умер, не вероломство? А то, что дочь его приняла христианство и до сих пор содержится под гнётом, – это ли не преступление? – говорил посланник.

– Под гнетом у нас с Аннушкой в доме может только что капуста квасится. Знатная халяльная капустка. Попробуешь потом. Но если мы сейчас будем заниматься тем, что станем выискивать вековые обиды между нашими народами, то ничем хорошим это для тебя не кончится. Обиды терпеть я не стану, потому вызову тебя на суд Божий. А там либо я тебя убью, либо тебя убьют за то, что ты меня сразишь на поединке. Так что стоило бы нам поговорить как друзьям, даже если ими нам никогда не стать, – сказал я.

Удостоился ещё одного взгляда со стороны посланника.

– Ты молод ещё, а речи твои мудры. И это я должен был сказать. От тебя‑то будет любопытно, что ты еще сможешь сказать. Зря ли я со своими людьми пробирался через недружественные орды, кланялся сотникам на ваших засечных чертах. Так что говори, – сказал нагаец, улыбнулся. – Меня уже в Астрахани кормили капустой. И как ты понял, я часто в России.

Он не выглядел как представитель степного народа. Вполне благоразумным было надеть кафтан и в целом, если бы не узкий разрез глаз, темноватая кожа и вперемешку седые и чёрные волосы, мог бы сойти и за русского. Впрочем, наша держава уже знает примеры, когда явные азиаты становились частью русской общности. Те же касимовские татары, да и казанские частично.

И говорил настолько чисто на русском языке, что только лишь разрез глаз и мог выдать в нем иноземца. Впрочем, не такой уж и разрез видный. А выпивали бы, так ногай Секерхан уже мог стать Серегой.

– Аллах… – произнеся имя мусульманского Бога, посланник сделал паузу, ожидая, что я его сейчас начну отчитывать.

Но нет. Не столь я религиозен, чтобы не позволять в своём доме произносить слово «Аллах». Тем более принимая мусульманина в своем доме.

– Аллах моему господину оставил только одного сына. Словно проклятие на нём, и сколько было детей, но все умирали. И не может забыть мой господин, что его дочь, даже та, предавшая свою веру, жива и здорова. Потому он просит тебя, чтобы ты пришёл к нему, принял истинную веру Пророка нашего Мухаммада и стал названным сыном моего господина, – произнёс явно заученные слова посланник.

Я усмехнулся и покачал головой.

– Ты мудрый человек, кого‑то другого бек не послал бы говорить со мной. Так почему же ты произносишь те слова, коим осуществиться не дано? – спрашивал я.

– Я должен был попытаться, – усмехнулся посланник.

И сейчас он мне показался совершенно другим человеком, вполне нормальным, даже с каким‑то чувством юмора. А ещё в этом призыве бросить всё и отправиться в Орду за непонятным статусом было что‑то от русского «авось». Авось я соглашусь!

– Дочери своей и тебе, ее защитнику, бек шлёт дары, – сказал посланник, потом спросил моего дозволения позвать помощника.

Вот же… Защитнику. Не зятю. Ну тестю с этим жить. Он‑то уже ничего не вернет, не переиграет. А попробует, так рассоримся очень сильно.

Через несколько минут я смотрел на эти самые дары от тестя. Тут были чётки из драгоценных или полудрагоценных камней. Здесь же изысканные женские украшения. Точно не дешёвые, может, даже достойные и царицы. Ну, я мог только лишь оценить эстетику работы.

Интересно, это у ногайского бека есть такие замечательные ювелиры, или же моей жене суждено рядиться в краденое? Скорее всего, второй вариант. Но меня это не смущает.

А ещё был Коран.

– Книгу я оставлю тебе только лишь в том случае, если слово своё дашь и на кресте поклянёшься, что никак её не осквернишь, – сказал посланник.

Сколько же в этой фразе сказано интересного. Я должен поклясться на кресте, что не оскверню Коран! Удивительно.

– Я никогда бы не стал осквернять великие книги великой веры. Но для меня истинная правильная вера – христианство наше, православного толку. Но не думаешь ли ты, что я столь дремуч или ленив и не знаю, что написано в этой книге? – усмехнулся я, предвкушая, что сейчас буду удивлять.

В прошлой жизни мне приходилось иметь дело с мусульманами. Да в будущем с ними имели дело в каждом московском дворе, и не только. Были у меня и товарищи, которые придерживались большинства канонов и запретов этой веры. Более того, ведь я ещё учился и проходил дополнительные курсы обучения, чтобы понимать, как общаться и вести себя рядом с носителем веры ислама.

Так что несколько сур из Корана я знал частью наизусть. Другие мог пересказать русскими словами. И я не преминул это сделать.

Глаза посланника расширились, как только я сказал на арабском: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его». Ну а когда продолжил, глаза его, казалось, выпадут. Если бы он так пучил глаза постоянно, то и его азиатского разреза было не видно.

– Но откуда? – спросил посланник, когда я закончил демонстрировать свои знания ислама и уже практически перешёл к истории противостояния шиитов и суннитов.

А я уже начинаю увлекаться. Появляется что‑то вроде профессиональной деформации. Начал говорить об исламе и словно бы своему ученику втолковывать. Между прочим, считаю нужным, чтобы русский государь разбирался в религии.

И уже были, в целом, подготовлены уроки и по исламу, целый небольшой курс. Собирался я рассказывать Петру Алексеевичу и о буддистах. Всё же калмыки – наши союзники, и об их обычаях и нравах нужно русскому государю иметь представление.