И в этом есть самая главная проблема стрелецкого войска. Они, мы, слишком увязли в своих производствах, в своих финансовых вопросах, чтобы оставаться эффективным подразделением. И мотивации воевать не может быть достаточно. Тут нужна совершенно иная система.

И не скажу, что все петровские решения единственно верные. Я, например, не понимаю превосходство пожизненной рекрутчины. Зачем? Можно же еще и мотивировать солдат к службе. Без нареканий служишь, или даже совершил подвиг – приблизился тот час, как ты получишь землю, корову, дом. И будет у России целое сословие патриотично ориентированных, могущих за себя постоять, людей. Но, похоже, я заглянул далековато.

Вернулся в свою спальню, Аннушка уже оделась и стояла смирно, потупив голову.

– Господин Стрельчин, прошу, не вини меня, что снедать не подала, что спала, – сказала девушка.

Я подошёл, приподнял рукой её подбородок, посмотрел в эти глубокие красивые тёмные глаза. А потом поцеловал.

Она хотела что‑то сказать, как только наши губы перестали касаться друг друга. Но я опередил её:

– Не ведаю я, что будет дальше. А нынче… Ты словно жена мне, а не прислужница, – сказал я и улыбнулся.

Аннушка тоже испытала радость. А ведь, по сути, только что я повёл себя, словно иезуит, подменяя понятия. И даже, если она жена, то всё равно будет мне прислуживать. И никто не отменял её работу. Ну, а ещё теперь уж точно я буду повторять раз за разом то, чем мы занимались этой ночью.

Анна быстро выпорхнула из комнаты, побежала, видимо, на кухню, чтобы бабы дали чего поесть.

Как только Анна выбежала, будто бы кто‑то этого и ждал, в дверь постучались. Это не особо типичная манера для этого времени. Обычно тот, кто право имеет, заходит без какого‑либо стука. А тот, кто права не имеет, зайти и не помышляет.

– Повиниться пришли, полковник Егор Иванович, – сказал сынок стряпчего на крюке.

– Придет Анна, у нее и повинную вымолишь, – сказал я.

Москва.

21 мая 1682 года

Если бы я не проникся эпохой, то обязательно стоял бы с секундомером, отмечая время по тем стрельцам, которые должны были приходить на пункт сбора полка. А я ел булки. Такие пышные, в меду и сметане, томлёные в печке. Как есть, чревоугодничал. И это вместо того, чтобы следить за процессом сбора полка.

А зачем? Разве же в прошлой жизни я не был в цирке? Или не видел достаточно юмористических передач? Так что неинтересно. Будут приходить, прибегать стрельцы. Станут материться, крыть проклятиями. Пусть выпустят пар, а после поговорю. Бунта точно не случится.

Была ещё одна причина, почему я объявил тревогу. И сейчас, несмотря на то, что нахожусь в родном доме, отслеживаю ситуацию. Мне необходимо чётко и ясно показать Петру Алексеевичу, что стрелецкое войско уже сейчас ни к чему не годно.

Вернее, не так. Конечно же, стрельцы годные, и среди них достаточно мужественных, сильных, инициативных людей. Но, скорее, я сравнил бы возможности стрелецкого войска с возможностями Росгвардии в России будущего. Ну или полицейские функции очень даже подошли бы для стрельцов.

Они теперь не выгодны стране. Ведь что получается, когда нужно уходить в поход и Москву покидают тысячи стрельцов? Закрываются ремесленные мастерские, торговые лавки. Часть бизнеса уходит неизвестно насколько. Конечно, многие приспосабливаются, нанимают управляющих. Но это же не сильно меняет картину. Либо ты торговец, ремесленник, либо – военный.

Да и не так много стрельцов зажиточных, которые могли бы позволить себе найм людей. Сыновья могут решить проблему. Но зачастую у стрельца и сын стрелец. Так что с уходом стрельцов частью торговля замирает.

Так что страдает экономика, в том числе. А это сбрасывать со счетов никак нельзя. Напротив, часть ремесла, того, где играют роль стрельцы, никак не сможет оформиться в товарное производство. За мануфактурами нужно тщательно следить, тут не разорвешься между ремеслом от случая к случаю, и службой.

А мотивация? Во время подавления бунта я столкнулся с тем, что отнюдь не все стрельцы готовы умирать условно «за Веру, Царя и Отечество». Берегут себя, стараются уйти в сторонку даже во время боя. И это же не трусость, как таковая. Это сбережение себя и забота о других.

Ну как же помирать стрельцу, если у него большая семья? А это не редкость. Или что у него много имущества, свое дело? Нет, никак нельзя. Еще же заказ на производство нужно выполнить.

Вот и нужна более радикальная реформа армии. Мало того, так она есть у меня! Даже на бумагу положил свои мысли и алгоритм, последовательность введения новшеств. Кто бы еще помог воплощать все это в жизнь? Григорий Григорьевич Ромодановский?

– Укусно? – спрашивала Марфа. – То я стряпала. Токмо матушке не говори, что ведаешь. А то она все меня непутевой кличет, а я по хозяйству больш за нее сравляюсь.

– Не буду! – шепотом сказал я, усмехаясь. – Но и ты… Не рассказывай. Видела же, егоза?

Марфушка опустила стыдливо глаза в пол.

Да знаю я, что подсматривала сестра, когда я поцеловал, да не сдержался и долго, Анну. Ее я отправил на рынок за продуктами. Не хочу есть то, что готовят в Кремле. Это стало опасным.

Пришли с повинной, конечно, негодяи и откровенно малолетние преступники. И каялись вроде бы так искренне, самозабвенно… Переигрывали сильно. И что я могу подумать в таком случае? Время выгадывают. Мол, примерились, покаялись, я расслабился, и все, можно наносить удар. Если даже не так, то перестраховаться считаю необходимым.

Тогда возникает вопрос, а как может мстить стряпчий у крюка? Яд – как одно из решений. Контроль кухни у стряпчего.

– Ох и коса же у нее… Черная толстая… Мне бы такую. А ты блудишь с девицей той, али как? – говорила сестра.

Я чуть было не поперхнулся. Такой прямолинейный и провокационный вопрос задала. И ведь формулировки не выбирает. Прям правду‑матку рубит.

– Мала еще об том думать, – буркнул я.

– Замуж, стало быть, не мала, а думать, выходит, что и рано? – ловила меня Марфа на противоречиях.

Сестрёнка одна осталась со мной за столом, мать куда‑то отошла. Марфа уложила локотки на столешницу, подпёрла подбородок и с интересом смотрела, как я ем вкусную, но, если уж по‑честному – вредную еду.

Если не начну тренировки, а буду подобным образом питаться, то вскоре я превращусь в Колобка. Получится такой боевой Колобок, который будет катиться по полю и сбивать вражин, словно кегли. Не лучшая тактика ведения боя. Наверное, я все‑таки в достаточной мере потренируюсь и стану полноценным бойцом без лишнего веса.

Но ведь когда‑то можно и расслабиться. Тем более, в отчем доме.

– А правду люди бают, что ты Кровавый полковник? – спросила сестрица.

– Ты что молвишь‑то такое⁈ – строго одёрнула Марфу входящая в комнату мать.

Она несла в кувшине какой‑то напиток.

– Кисельку испробуй, сын, – не менее строго, как только что одёрнула сестру, обратилась мать ко мне.

Таким приказам я подчиняться готов. Кисель был явно не тот, который я пил когда‑то. Этот ягодный, на меду, по‑моему, так и с какими‑то специями. И еще густой при густой. И где только ягод набрала, чтобы сварить такой… пудинг? Холодильников и морозильных камер как‑то в этом времени не предусмотрено. Впрочем, были же какие‑то помещения для хранения продуктов?

– Где братья? – спросил я.

Пришлось прибегнуть к силе воли, чтобы отодвинуть от себя вкусные и сытные булки. Я назвал бы их даже пышками. Еще и кисель нужно попробовать.

– Так всё в мастерской и возятся, – сказала мать, решительно придвигая мне недоеденные в глиняном горшочке пышки. – Заказ жа Вяткина справляют. Аж на сто рублев дохода будет!

– А то и верно. Не наладить работу в мастерской, да лишиться заказов, то и отцовскому делу придёт конец, – сказал я, также решительно отодвигая обратно горшочек с лакомством.

– То‑то и оно. А после смуты, почитай, что отцовская мастерская и осталась на Москве одна такая. На Кукуе ещё есть оружейные мастера. Ну и царския мастерские, иных нет, – сказала мама, вновь двигая ко мне пышки.