– Чаю хочу! – прорычав, словно медведь, сообщил мне о желании меда Федор Юрьевич Ромодановский. – Нешто к вечеру зябко становится. Кабы дожди сильно не ударили, да наши занятия не прекратили.

Чай – роскошь. Его можно только боярам да царям. Нет, купить в Москве чай не представляет никакого труда. Вот только цена на него… весьма высока. Стоит ли оно того? За месяц на чаях пропивать корову, ну и с парой куриц в придачу? Да лучше я цикория попью, да кишечник почищу. Ну или обжарю ячменя. Кофе пока – еще более редкий напиток, чем чай.

Для меня, как человека, который чаи гонял в прошлом по нескольку раз за день, это не приемлемо. Ну не могу я за скрученные листья выдавать рубль, разве что, если хоть заварок на десять хватит.

Но мне показывали статус. А я и не против. Пусть показывают, а я чайку попью. Правда, зеленого, но попью.

Боярский чай – это церемония. Не такая, как в Японии. Тут иначе, как и русская душа – на распашку. К чаю несли ну очень много всего. Раз пьешь такой дорогой напиток, то изволь ватрушки медовые испробовать, да крендельки сахарные, баранки. И… варенье. Вряд ли варят его на сахаре, только на меду. И это также статусное лакомство. Вообще любая сладость – это статус.

Ромодановский горделиво наблюдал, как все это съедобное богатство выносят и ставят на стол. А я думал, какие средства на такие столы уходят: собственные боярина, или же все же он то и дело, но залазит в кубышку государеву? Нужно пересчитать, сколько монет осталось. Это не сложно. Их должно быть не менее четырех с половиной тысяч. Еще очень много. Но мы же еще и первый этап строительства не завершили.

– Могу спросить тебя еще, Федор Юрьевич? – осторожно поинтересовался я, когда мы сидели и пили чай.

Ромодановский кивнул.

– Нарышкины ту свару устроили, кому за мое предложение серебро собирать? – я не отказался от своих намерений узнать все обстоятельства.

Это первое мое дельное предложение. Нужно понимать, как иные будут встречаться в боярской среде и стоит ли вообще пробовать проводить некоторые реформы сейчас. Хотя бы и такие, не системные, но полезные.

– Они, сучье пле… – Федор Юрьевич осекся.

Боярин посмотрел на меня, но я сделал вид, что не услышал. Впрочем, так же разделяю мнение, что Нарышкины – зло для России. По крайней мере, некоторые из них, прежде всего, Афанасий Кириллович. Помню я, что он приказывал меня убить. Месть зреет…

– Ты не слышал того, что я изрек! – требовательно сказал князь.

– Не слышал чего? – состроив серьезное выражение лица, спросил я.

– Вот так оно и верно, – удовлетворенно заметил Ромодановский.

Боярин отбил из чашки по типу пиалы чай, зажмурил глаза от удовольствия. Люди, которые не пробовали чего‑то большего, наслаждаются даже не самого лучшего качества чаем. Мне именно этот напиток такого удовольствия не приносит. Но и не отвращает.

– Егор Иванович, а жениться ты когда собираешься? – в какой‑то момент, поймав меня с набитым ртом, спрашивал Фёдор Юрьевич Ромодановский.

Вопрос застал врасплох. Но пока я вынужденно пережёвывал изрядный ломоть ветчины, было время подумать. Возраст я свой определил, как двадцать с половиной лет. Для мужчины не такие и лета, чтобы жениться. Это незамужняя девушка в двадцать – трагедия семьи.

Однако, определяют люди, когда уже пора обзаводиться семьей не только исходя из количества прожитых лет. Важен и статус. Стал главой семьи, ну или главным наследником достояния отцовского – будь добр обвенчаться.

Или стал полковником, да еще и наставником самого государя… А еще и небедным человеком, главой рода, с поместьем… Да по всем нынешним понятиям, со мной что‑то не так, если без жены живу. Пора уже определяться с невестой. И только Бог ведает, чего мне стоило отвлечь царя от идеи меня женить. Он, мол… «ведаю, какие девки должные быти и яко их ляжки полнити». С таким подходом, даже и без Анны, я не хотел бы выбирать жену. А с ней в одной кровати, так и подавно.

Мало того, некоторые дворяне, которые привозили своих чад в «потешные полки государевы» приезжали с девками. Дело это невиданное, если только не для того, чтобы я посмотрел на «товар». Девицы и слезали с телег лишь при моем подходе.

Лишний раз убеждаюсь, что если упущу Анну по каким‑нибудь причинам, то мне сложно будет найти девушку не только по нраву доброму, но и по внешним данным. Да простят меня пухлые красавицы, но я не их поклонник. Тут же… «дабы бедро было широким, рожала бы добро, ну и зубы крепкие». Как коня выбирать.

Таких и показывали дамочек. Как улыбнется, так и думаю, что вместо плоскогубцев такие зубы использовать можно. А как вильнет задом…

– С чего пытаешь, боярин? – сказал я. – У тебя же нет девок на выданье. Да и были бы они, разве жалеешь ли ты породниться со мною?

– А вот тут, и не правый ты. Разве же я не вижу, сколь ты вперёд‑то рвёшься? Али не замечаю, что государь к тебе настолько благоволит, что скоро нам, боярам, идти к тебе на поклон, – говорил очень даже крамольные слова боярин Ромодановский.

– Да что же ты говоришь‑то такое? – делано возмутился я, но не сдержал улыбку.

– Ой ли? – Фёдор Юрьевич рассмеялся. – Али ты полагаешь, что я слепой, глухой, на разум скудный?

– Боярин, я…

– А ну не перебивай, коли старший говорит! – Ромодановский показался мне уж излишне суровым и решительным в этом выкрике. – Я заприметил и кто тут нынче голова. Никитка Зотов? Нет. Царица? Так она на седмице день‑другой проводит у сына, а сама все спектаклю свою готовит, прости Господи. Ты тут заправляешь. И мной мыслишь помыкать. Али я не правый в чем?

Что? Решил поговорить в открытую? А может, он и прав. Время пришло некоторые карты бросить на стол. Уж точно не все, но парочку мелких козырей придется раскрыть. Но князь еще не закончил свою обличительную речь.

– Вижу я, как готовишь ты государя к тому, чтобы он пришёл в Боярскую думу и тотчас бояр на колени ставил. Разве же не видно, яко в школе великие преобразования ты удумал, – Ромодановский пронзительным взглядом посмотрел на меня. – Потешныя полки? Из отроков по четырнадцать‑пятнадцать годков? А сколь им будет, когда Петру вступать в свое право единого владетеля России? То‑то!

Я ему не перечил. Между тем, в любой момент мог бы всю ситуацию повернуть в шутку и указать на то, что у Фёдора Юрьевича слишком разыгралась фантазия.

Вот только он прав. Нужно быть глухим, или уж совсем дураком, чтобы не понять, что именно происходит сейчас в Преображенском.

– Сколь нынче стрельцов и иных воинов ты собрал рядом с государем? – спросил Фёдор Юрьевич.

– Всего, без учёта потешных полков отроков, – тысяча сто десять, – отвечал я.

– А с той бумаги, что показывал ты мне, тут будет не менее чем десяти тысяч воинов. Так что это? Готовишь государя раньше срока в полную силу возвести? На то женить его надо. Но нынче сильно рано, – сказал Ромодановский и улыбнулся. – Раньше женим тебя.

Я и бровью не повёл после этих слов. Причём прекрасно понял, что Фёдор Юрьевич решил раскачать мои эмоции, вывести на честность и откровенность. Ну или на истерику, что вообще неприемлемо и покажет меня с худшей стороны. Устраивает мне эмоциональные качели, предполагает, что вьюноша так и должен вести себя, смущаться после каждого упоминания о свадьбе. Ну и бояться быть разоблаченным в его коварном плане мирового господства.

– А если кто на примете у тебя из княжон? Менее чем княжну себе не возьму в жёны, – ввернул я шпильку.

Он сам же, Ромодановский, и допустил ошибку в построении разговора. Если он хотел, чтобы я чётко и конкретно отвечал на вопросы по поводу того, зачем столько здесь войск и какую роль они могут сыграть, то нечего было в конце поднимать тему моей женитьбы. Я выбрал, на какой именно вопрос отвечать.

– Скажу тебе, словно родитель твой. А ты и послушай! Девку свою оставляй. Найдём какую девицу с доброго дворянского рода. Станешь нам, Ромодановским подмогой, а мы тебе, стало быть, – сказал Федор Юрьевич, внимательно изучая мою реакцию.