Ее слезы окончательно разбивают мне грудь. Плачем на плече друг у дружки.

— Расскажи, Маш, расскажи… Сердце болит же за тебя, дочка, — отчаянно просит мама.

— Мам, да правда… Честное слово… Все хорошо. Клянусь… — заверяю ее, судорожно дыша сопливым носом. — И никто меня не обижал… Я просто такая дура, мамочка… Почему я такая дура у тебя? Почему? В кого? Вам, наверное, меня подкинули…

— Ну какая ты дура? Кто сказал? Сами они все дураки! — возражает мама. — С Максимом-то что у тебя?

— Я люблю его, мам… Я так его люблю…

— А он чего?

Не сговариваясь, обе отстраняемся. Кусая соленые губы, мычу что-то на влюбленном:

— И он… Он такой, мам… Он такой… Знаешь?

— Знаю, Маш… Конечно… Знаю.

И мы так заняты своей истерикой и объятиями, что даже не замечаем, как папа дверь открывает.

— Ахой! — о своем появлении сообщает громким морским приветствием, как раньше делал — а он же у нас во флоте служил. Мы с мамой выпускаем друг друга и к нему поворачиваемся. — О, они уже рыдают! — отец усами шевелит.

— Привет, пап, — сиплю пропавшим после плача голосом.

Обнимаемся крепко, и папа требует объяснений:

— Что случилось?

— Твоя дочь влюбилась, — всхлипывает мама, опережая меня с ответом.

— В кого это?

— Да в Максима нашего.

— О как, — присвистывает папа. — А он что?

— С вещами ее привез, — мама красноречивый взгляд на мое барахло переводит.

— Я сама его попросила привезти, — снова оправдываюсь и в штыки: — И, если я мешаю вам тут, я уйду.

— Вот, погляди на нее, — хмыкает заплаканная мама. — Вся в тебя! Слова не скажи!

— А это еще тут кто? — папа на корточки перед переноской опускается, услышав недовольное Вусино «мяу».

Вступился за меня. Защитник.

— Кот. В подъезде осенью подобрала. Он со мной, — тороплюсь вызволить своего питомца из заточения.

— Ну-ка… Иди сюда. — И папа сразу Вусю на руки подхватывает. Он, как и я, неравнодушен к любой животине. — Кот… — прыскает папа себе в усы после визуального осмотра — Вусе под хвост бесцеремонно заглядывает. — Если это кот, то я балерина. Кошка у тебя, Мань.

И мне впервые нет дела до того, к какому гендеру принадлежит Вуся.

Я беру за руку маму, тяну ее к отцу.

Мама притихает. Папа замирает — не зная улыбаться ему или бежать прочь.

— Мам, пап, я так по вам соскучилась… — с надрывом им сообщаю. — Так соскучилась, родные мои…

Обнимаемся всей семьей: мама, папа, Вуся и я.

Снова давая волю слезам, ощущаю какую-то невероятную значимость этого момента. А еще что-то теплое на правом плече чувствую, в том месте, где меня никто не касается. И теперь я точно знаю, кто у меня за ним вот уже столько лет стоит.

Весь день проходит в череде самых обычных домашних дел.

Хоть мама по привычке и ворчит, что в Рождество нельзя стирать, я делаю пару загрузок, иначе завтра мне будет не во что переодеться. В конце концов, стирка — это не грех. И она никак не влияет на чистоту моих помыслов в этот великий праздник.

Во второй половине дня начинается сильный снегопад. И мама замечает, что снег на Рождество — хорошая примета.

На что папа подкалывает ее в своей привычной манере:

— Это потому что мне его кидать, да?

А мама благосклонно отбивает:

— Нет. Правда хорошая. И, между прочим, все эти годы я снег сама убирала.

Вздохнув, папа тушуется и выходит во двор. В окно вижу, как он закуривает и делает несколько ходок до ворот и обратно. Пока он борется со снегом, очищая двор и площадку у гаража, мы с мамой занимаемся приготовлением ужина. Гвоздь меню — запеченная с грушей курица. Но, если честно, толку от меня мало. Из рук все валится. Я то и дело выпадаю из разговора, думая о том, где сейчас Макс, что он делает и думает ли он обо мне. И мама, глядя на меня, нет-нет да и вздохнет.

И я вздыхаю. И вздыхаю. И вздыхаю…

Состояние такое, словно у меня одно полушарие под просекко, а второе в мыслях о Потапове совсем ссохлось. Поэтому, когда около семи его крузак паркуется возле нашего дома, я чуть в окно не вываливаюсь, чтобы на него посмотреть. Не на крузак, на Макса, конечно. Только на улице уже давно стемнело, и разглядеть Максима лишь в прихожей удается.

Миссия не выглядеть так, словно весь день его ждала, безнадежно провалена. А вот Потапов, кажется, вполне спокоен.

— Привет.

Мимолетная улыбка, чмок в губы, и мне вручают большой букет красных роз. Пока Макс снимает куртку, меня обдает будоражащим ароматом его парфюма.

— А ты зачем такой нарядный?

Обнаруживаю, что под курткой Максим упакован в одну из своих идеально сидящих на нем безупречной белизны рубашек и черные брюки.

— Ну… Я так-то в гости пришел.

А у меня со школы триггер: белый верх, темный низ — наряд для особых, торжественных случаев.

Еще и розы… И то, как этот мужчина из интеллигентной семьи к моим сегодня на ужин напросился, мне тоже не дает покоя.

Я не Шерлок, однако про дедукцию кое-что знаю.

— А это в честь чего? — на букет взгляд опускаю.

— Мань, ты чего докопалась, а?

— Ты же не… Ты же ничего такого не задумал? — выдвигаю смутное подозрение.

— Какого такого?

И Максим снова так улыбается, что у меня в мозгу все центры удовольствия моментально открывают еще по филиалу. Но продолжить допрос мешает папа, громко приветствуя Потапова:

— Здорова, Максимка! Какой молодец, что пришел!

— Здравствуйте, Анатолий Петрович.

— О, а чего так официально?

— Есть причина.

Папа с Максом обмениваются рукопожатиями. И в этот момент Максим украдкой мне подмигивает. А папа комментирует его слова:

— Интрига, однако!

Нахмурившись, на Макса смотрю, между нами проскакивает ощутимый комок напряжения, и я просто хватаю его за руку и тащу за собой вверх по лестнице.

— Пап, мы скоро! — кричу обалдевшему от такого поворота отцу.

— Мань, ты мне даже разуться не дала, — сообщает Максим.

Не обращая внимания на эту оплошность, загоняю его на второй и заталкиваю спиной вперед в свою бывшую комнату, где наконец отпускаю, включаю свет, увеличиваю между нами дистанцию и цветы на стол кладу.

— Цель визита? — к Максу поворачиваюсь с самым предвзятым видом.

— Ты мне решила паспортный контроль устроить, Мань? — смеется.

— Давай говори, зачем пришел? — тороплю его с ответом.

Сияющая улыбка сползает с его красивого гладко выбритого лица, и он признается:

— За тобой конечно.

Что и требовалось доказать!

— Максим, мы же договорились… — со стоном взгляд в потолок устремляю и неосознанно оседаю на край стола.

Я не конспиролог. Не верю во всякие теории заговора. Но что-то мне подсказывает, что одним предложением переехать к нему, дело сегодня не обойдется.

Пока Максим приближается, оставляя на ламинате мокрые отпечатки подошв, я вся скукоживаюсь и руками себя перехватываю.

— Мань, начнем с того, что я ни о чем с тобой не договаривался, — дипломатично замечает. — Я тебя выслушал, я тебя понял, правда, понял, но поступлю так, как считаю нужным, как минимум, на том простом основании, что я мужчина.

— А… — фыркаю. — Ты мужчина, и ты всё решил, да? А я так, в поле ветер, в попе дым. Со Стасиками в голове ходячее недоразумение, да?

— Со Стасиками? — выдыхает со смехом.

— С тараканами!

— А-а… — кивает. — Уважаю твоих Стасиков, Мань. Славные ребята, не дают расслабиться. И с попкой все в порядке у тебя, — сгребает меня ладонями за бедра. — А решение, я надеялся, мы примем совместно. Как взрослые люди.

— Макс, ну всё же классно и так… — касаюсь пальцем виска, где бешено пульсирует жилка, и головой растерянно качаю. — Нафига?

— Надо лучше, Мань. Лучше надо. Ты же меня любишь?

— Допустим, — кончик языка прикусываю.

— А я люблю тебя. И смысл нам сейчас по углам разбегаться? Смысл тормозить? Я его просто не вижу. Я вот домой заскочил, у родителей посидел, по городу проехался, и как-то все не то. Без тебя вообще всё не то. Даже небо не того цвета, — аргументирует с небывалой для него поэтичностью.