— Это не так, — возражает Максим. — Маш, послушай. Я ни о чем подобном не думал. Клянусь, Мань! Братан… — он трясет меня за коленку, и его пальцы оказываются в недрах огромной дыры, где принимаются медленно поглаживать мою кожу. — Я не лезу в твою жизнь. Просто ты мой очень близкий человек… И твоя жизнь для меня даже важнее моей собственной… Может, я и перегибаю иногда. Ну не со зла же, братишка, — взбаламученный моей истерикой, Макс зажмуривается и прижимается лицом к моему плечу.

— Хочешь знать, зачем я сюда приехала? Хочешь? — торопливо повторяю.

— Расскажи, — часто кивает Максим.

И я вижу, чувствую, что ему действительно важно это услышать.

— Мы здесь как-то целый месяц у бабушки летом прожили с родителями. В этом месте… мы все были… вместе. Все были живы. Здоровы. И бабушка. И Сашка. Мы были семьей… И мама с папой… вместе. Вместе, понимаешь? — изогнув спину, в глаза Максу заглядываю. — И этот дом… Я хотела еще раз тут побывать. Вспомнить… себя. Вспомнить ту девочку Машу, которую все любили и которая любила всех… Которая никому не создавала проблем… Которая… — у меня снова мутнеет в глазах от слез, и я возвожу их к низенькому потолку, чтобы проморгаться, гоняя взгляд по ретро-проводке. — Я всего-то хотела подумать, как мне быть… Куда двигаться… Вот и все, — завершаю со всхлипом.

— Теперь я понял, — подхватывает Макс, водя ладонью по моей спине. — Сказала бы сразу. Потому что условия для ретрита тут, Мань, крайне суровые.

Я смеюсь и плачу. Потапов всегда знает, что нужно сказать.

— Ну почему ты такой, Максим? — признательно вздыхаю, толкаюсь лицом ему в шею.

Он пахнет костром, снегом, кожаным салоном своего крузака, мускусом и немного вином. Силой. Надежностью. Уверенностью.

Макс пахнет мужчиной.

— Какой… такой? — урчит он на низких обертонах.

— Хороший… Ты мой хороший… Ты… — стиснув за шею, прижимаюсь лицом к его колючей щеке. — Прости, это… Это всё пьяные слезы. Прости за этот день, ради Бога… Я… Я не хотела… Мне стыдно перед тобой, Максим… Я каждый раз говорю себе, что не буду тебя беспокоить… И вечно залажу в такую жопу, что, если бы не ты… — с надрывом умолкаю.

Максим отстраняется, чтобы взглянуть мне в глаза.

— Маш, если не перестанешь со своими извинениями, я не знаю, что я сделаю… — глухим голосом угрожает он, обхватывая за щеку своей теплой ладонью.

Обнимая его за шею и потираясь о большую мягкую кисть, я виновато бормочу:

— Прости, я ужасная… Я паразитка… Паразитка…

Когда Максим целует меня — в губы, первое, что мне приходит на ум — это по-дружески. Однако вместо короткого ободряющего чмока его рот крепче вжимается в мой, в результате чего я ахаю и охаю. Не суть важно… Макс застает меня врасплох в момент чрезвычайной уязвимости. Он целует меня так, как только мужчина способен целовать женщину. Не брат, не друг — мужчина.

Полностью растворившись в этом восхитительном ощущении, я даже не сразу понимаю, что все уже закончилось.

— Много нам потребовалось времени, чтобы это повторить, правда? — взволнованно шепчет Макс.

А мне то ли плохо от того, что это снова случилось. То ли невозможно хорошо. Но то, что поцелуй Потапова спустя столько лет опять произвел на меня неизгладимое впечатление, отрицать бессмысленно.

— Опять сделаешь вид, что ничего не было? — облизнув предательски зудящие губы, раздуваю мехами огонь.

Не музыкальными — кузнечными. Ведь самое время ковать себе новую кольчугу, потому что старую Потапов расплавил и в беспомощную жижу превратил.

— Нет, не сделаю… — Макс поразительно громко сглатывает. — Извини, не знаю, что на меня нашло… — как и тогда, почти теми же словами дает заднюю.

Его грудь ходит ходуном. Думаю, Потапов и сам в шоке. Хотел меня переключить. Допереключался, блин.

— Да все нормально… — я отрывисто вздыхаю, освобождая его шею. — Мне не семнадцать и какого-то сакраментального значения поцелуями я давно не придаю.

— Не придаешь? — довольно резко бросает Максим.

— Нет, — отстраняюсь, чувствуя себя вдруг убийственно трезвой. И на пике совершенно не нужного мне сейчас здравомыслия, я тянусь к Максу, чтобы повторить: — Не придаю. — Но на этом вся моя рассудительность неожиданно схлопывается, и я шепчу почти ему в губы: — Даже, если бы ты меня трахнул… Не придала бы.

В глазах Макса вспыхивает недобрый огонь, и в отместку он снова меня целует — нагло, порочно, колко, требовательно, даже жестко, болезненно-сладко, даря мне ярчайшее ощущение собственной значимости. Я в каком-то патологическом восторге от того, что его язык проворачивает с моим, не давая тому покинуть пределы моего широко раскрытого рта.

Максим буквально вылизывает меня, так, что прикосновения его языка я и другими частями тела ощущаю.

У меня ноют груди, между бедер так жарко отбивает, что я стону в голос от разочарования, еще и комментирую его, когда Максим снова обрывает наш оральный контакт:

— Нахрена…

— Извини, я сегодня такой паразит… — Макс иначе трактует мое ворчание, еще и передразнивает, заимствуя мое обзывательство. — Напоил тебя и теперь этим пользуюсь…

— Хочешь меня трахнуть? — толкаю сипло, даже не дослушав его.

— Честно?

Макс без смущения встречает мою провокацию, однако я ощущаю, как все его тело подо мной напрягается, твердея до состояния мраморной статуи.

— Ага… — киваю, пытаясь утихомирить беспокойное дыхание.

— Я никогда никого так не хотел, — очень убедительно задвигает, ощупывая мои бедра.

И я не теряюсь:

— Давай…

Хотите знать, что конкретно мной движет?

Вот прямо сейчас — упрямство и нездоровый азарт. Я так хорошо знаю Макса, что почти уверена, что он мне дальше скажет.

— Нет… — выталкивает он с досадой, что ли.

Да кто бы сомневался?

— В чем проблема? — раскручиваю дальше.

— Проблема в том, что ты не хочешь…

— А ты проверь, — предлагаю, не дослушав.

Я тянусь к его паху и хватаюсь за ремень, и Максим почти сразу вторгается ладонью между моих бедер. Мы снова неистово сосемся, где «неистово» и «сосемся» — максимально точные определения всему происходящему.

— Маш, у меня нет… — первое, что он сообщает дальше.

— Ничего, давай так…

— Так? — Макс хмурится.

— Боишься подцепить что-то? — склонив голову в бок, пытаюсь понять, что его сильнее заботит.

— Я о том, можешь ли ты…

Наблюдаю за движением его кадыка и допираю, что именно.

— Забеременеть? — озвучиваю догадку. — Конечно. Я же женщина, — сообщаю не без иронии. — Не знал? У меня даже грудь есть, небольшая, но есть, — хриплым голосом добавляю, черпая в замешательстве Макса особое наслаждение. — Показать?

Не жду, пока ответит. Задрав руки, стягиваю с себя свитер. Остаюсь в одном спортивном лифчике, беру Потапова за руку и прижимаю к своей правой груди.

— Всегда знал, что ты женщина, Маш… И очень красивая… — он растерянно водит взглядом по моим татуировкам — на руках, шее и ключицах. — Такой красоты я еще не видел… Но мы не будем… — Ощутимо обхватив грудь через ткань, с мукой на лице, Макс вдруг запинается и добавляет: — Нам не стоит…

Я глаза закатываю.

Мы не будем… Нам не стоит… Бла-бла-бла.

Как же достали его надуманные правила! И почему только он решает, чему между нами стоит случиться, а чему нет?

— Не стоит? — повторяю за Максом. — А в чем дело? Боишься, что не оправдаешь моих ожиданий? — задвигаю цинично. — А у меня их и нет, если что… Поэтому, если ты засунул, два раза пошевелился и отстрелялся — это ничего. Я никому не скажу… Ведь мы же… друзья.

Макс совсем недолго плавит меня своим взглядом, после чего сухо требует, сотрясая за бедро:

— Поднимись… И разденься.

— Поднимись… И разденься…

Услышав столь лаконичный и категоричный приказ, я замираю, ожидая, когда на лице Макса расслабятся мышцы, и он улыбнется. Но этого не происходит.

Моргаю.

Шутит или нет?