Хорошо ли мне? Да это просто полнейший тре бьен, мадам и месье. Это кайф в чистом виде. Это так… сладко… так остро, красочно и сильно, что даже не поддается детальной раскладке. Кукожит всю и трясет… Сворачивает низ живота, и я вылетаю за границу реальности.

Возвращаюсь в этот бренный мир только, когда Макс уже расстреливает мне живот своим горячим семенем, покрывая его длинными струями и помогая себе рукой.

Снова зажмуриваюсь — так сюрреалистично все это выглядит.

— Ничё ты быстрая, — слышу будто издали его пошлый комплимент.

Отвесив его, Макс шлепает меня по бедру, чтобы подвинулась, и падает рядом.

Он пыхтит на всю комнату. Я тоже еле дышу. Тело стынет от обилия выступившей из пор влаги.

Осторожно открываю глаза.

Надо мной все тот же прокопченный низенький потолок, пересеченный косицей электропроводки. Голову направо поворачиваю. Грудь Потапова критически часто опускается и поднимается. Вижу, как он облизывает губы свои сухие.

— Ма-ань… — сладчайшим сиплым тоном зовет меня и на бок поворачивается, попутно обнимая.

Да сам же ладонью в свою сперму вписывается.

— О, блин… — размазывает все это добро по мне. Ну спасибо. — Тебя надо чем-то вытереть…

— Салфетки… на буфете, — еле языком шевелю.

— Да… Щас… Пять сек… — бормочет он, глотая воздух. — Вспоминаю, как ходить.

Сам улыбается — весь красный и довольный. За ногу меня сотрясает, снова облизывается и вскоре вспоминает, как ходить. Приносит мне влажные салфетки.

Я молча вытираюсь и хватаю первое, что под руку попадается — стариковскую рубашку. Закутываюсь в нее и волосы торчащие поправляю.

— Мань, все… нормально? — осторожно спрашивает Макс, наблюдая за мной.

— Супер… — роняю, окинув взглядом его вытянутое на диване тело.

— Точно?

— Да. Все круто.

Схватив носки, направляюсь к двери и на ходу их надеваю — оба, разные.

— Ты куда?

— До ветру схожу, — шутливо сообщаю, толкая ноги в большие-большие валенки, которые делают меня похожей на астронавта.

— Оденься! — слышу окрик Макса, когда дверь толкаю.

Снаружи холодно, как в космосе. Темно и тихо. Только снег скрипит под ногами.

После похода в деревенский ватерклозет в минус пятьдесят (по ощущениям) я возвращаюсь в избу — дрожащая и с ног до головы покрытая «гусиной» кожей.

Беспощадно хочется в душ. Прямо люто!

О, душ! Горячий, расслабляющий и долгий!

А ещё лучше в горячей ванне бы поваляться. Однако из удобств у меня только рукомойник, старая раковина под ним, а ещё ниже, в шкафчике — ведро — пращур современной канализации.

Укрывшись за шторкой, я кое-как намываю стратегически важные места и живот, наспех вытираюсь и кутаюсь в дядину рубашку, от которой пахнет так же, как и от меня — Максом и сексом.

Я переспала с Потаповым.

Макс меня трахал.

Он кончил мне на живот. Вот.

Рифмуя мысли, смотрю в зеркало, оценивая свой катастрофически блядский видок. Если существует в мире более эпичный срам, коим могло завершиться мое тридцатое декабря, дайте знать. Потому что я даже не представляю.

— Я спать, — нарочито бодро объявляю, покинув свое укрытие.

Макс даже отреагировать не успевает, как я, прошмыгнув мимо него, скрываюсь в маленькой спаленке за белой двустворчатой дверцей. Где даже свет не включаю и, торопливо скинув валенки, залезаю на ватное одеяло и под два таких же — тяжелых и холодных, — ныряю с головой, и трясусь, пока в какой-то момент не замираю.

По близкому скрипу половиц понимаю, что у двери топчется Потапов.

— Маша? — вежливо стучит три раза.

Я не отвечаю, продолжая лежать под тонной ваты тварью дрожащей.

— Мань, я войду? — спрашивает Макс, прежде чем распахнуть скрипучую створку. — Маш? — зовет требовательнее. — Маша, я знаю, что ты не спишь, — нетерпеливо добавляет. И я вдруг замечаю одну очень любопытную деталь. Спустя столько лет, но вот замечаю: обращение «Маня» Максим использует в одних случаях, а «Маша» — это для другого. Для чего-то серьезного, непростого, обстоятельного. — Маш, выйди, а? Поговорим. — Убеждает меня в моей догадке. А я сейчас к такому не готова. Мне можно немного подумать? А? Я же все-таки девочка. Девочка, которая дала своему лучшему другу. Дала, как никогда никому не давала. Дала просто, как… последняя… Не знаю, сколько он так стоит, ожидая моей хоть какой бы то ни было реакции на свои призывы, пока не произносит: — Ладно. Извини. За… всё. Видимо… Спокойной ночи.

*То, что на итальянском ранее, здесь и далее — Маня использует музыкальные термины.

В предыдущей главе:

Prestissimo — предельно быстрый темп.

В этой:

Duramente — «жестко».

Dolcе, teneramente — «нежно», «ласково».

Affettuoso — «очень нежно, мягко, томно, страстно, порывисто».

Спокойной ночи.

Ну-ну. Веки дрожат от переизбытка эмоций. Внутри все словно пружиной стянуто.

Как спать-то теперь? Как уснуть? Как перестать думать?

И почему он извинился? За что? Ему же понравилось?

Я не знаю… Я больше вообще ничего не знаю и всерьез думаю, что точно не усну сегодня, однако этот длинный странный день в какой-то момент неожиданно заканчивается.

Когда открываю глаза в следующий раз, то первое, что чувствую — нечеловеческий холод. Мой посиневший нос фиксирует температурный рекорд. Голова и раскрытые плечи до ломоты остыли. В надежде согреться ухожу с головой под одеяло и слышу, как скрипит дверь.

— Мань, в эту сторону перебирайся, — глухой голос Макса доносится.

— Что такое? — открыв лицо, различаю в освещенном дверном проеме его фигуру. — Почему так холодно⁈

Наклонившись, от подныривает под низкой притолокой, чтобы заглянуть в остывшую спальню и сообщить:

— Да я одну штуку забыл задвинуть на печке. Заслонку. Весь жар в трубу ушел. Уже затопил. Потерпи. Давай сюда, тут еще более-менее.

Я закутываюсь в одеяло и сонно бреду в соседнюю комнату, где сразу же валюсь на диван.

Свет горит только в кухонной зоне. В основной части помещения царит уютный полумрак, зато печь хорошо освещена.

Макс еще одеяло приносит и накрывает меня.

— Сколько сейчас? — даже, примерно, не представляю, который час.

— Полшестого, — отзывается Максим, чем-то шебурша возле печки. — Рано еще.

А я, представляете, выспалась. Что, в общем-то, неудивительно, учитывая, детское время моего отхода ко сну.

Со смеженными веками наблюдаю, как Потапов садится на корточки и открывает дверцу в печи, чтобы добавить пару поленьев. После чего поднимается и, прислонившись плечом к стене, стоит так довольно долго.

Его длинные ноги и торс хорошо вижу, а вот лицо скрыто в тени.

Гадаю, смотрит ли он на меня, пока сама пялюсь на него исподтишка.

— Чё ты там встал над душой? — первой не выдерживаю.

Приткнувшись спиной в диван, освобождаю для Максима большую часть спального места и, заметив это, он отзывается:

— Я сейчас… Пойду еще дрова принесу.

С улицы он возвращается таким холодным, что мы дрожим втроем: я, Потапов и диван. Последний, бедолага, в неразложенном состоянии настолько узок, что я не без удовольствия вписываюсь лицом Максу в грудь.

Оба ненадолго затихаем, пока я не нащупываю его скукоженные холодные кисти и накрываю своими с обеих сторон.

— Замерз как суслик.

— А ты согрелась хоть? — освободив ладонь, Макс обнимает меня и крепче к себе притягивает за голое бедро.

— Угу… — причем моментально — стоило ему только лечь рядом.

Ведь на мне, кроме рубашки, ничего нет. И Потапов явно в курсе ситуации. Делаю вывод исходя из того факта, как целомудренно он оттягивает рубашку вниз и перемещает руку на поясницу.

Тотальный рыцарь. Абсолютный джентльмен. Почетный член клуба «Воспитанные парни».

Я, разумеется, теперь в курсе, что у Макса наряду с благонравием существует и другая сторона — распутная и чувственная. Однако все, что он себе позволяет сейчас, так это держать меня за талию и пальцы наши переплести в очень неудобной для него позе.