— Так ты больше не считаешь меня офигенным? — грустно усмехается Максим, обнимая меня и сцепляя руки на пояснице.

— Я тебя считаю больше, чем офигенным. Гораздо больше.

— А что там сейчас с невероятной любовью ко мне?

— У меня к тебе сейчас все невероятно.

— Понимаю. Ты вот меня спросила, Мань… — слышу в его дыхании непривычные нотки никотина и вспоминаю, что мой первый поцелуй имел вкус сигарет, которые когда-то курил Потапов. — Ты меня спросила, почему я только сейчас очухался, да? Почему столько лет ждал, не проявлял инициативу? А я, как будто, ждал чего-то, Мань. Какой-то знак, пинок, санкцию… Не могу объяснить… — на эмоциях задыхается, все увеличивая масштаб откровенности нашего разговора. — Но мне что-то не давало. И когда мы с тобой в этот дом приехали в его годовщину, и ты рассказала, как много для тебя значит это место… И меня накрыло… Сейчас… Или никогда…

— Да, ведь мы с тобой… и правда, — только теперь до меня доходит, — в этот день ужасный снюхались.

А я ведь даже не подумала. Считала, что у нас все спонтанно получилось. Но для Макса, полагаю, все оказалось не таким уж и случайным.

— Не снюхались, а занялись любовью, — тут же поправляет он меня. — И это было потрясающе. Я, надеюсь, ты теперь понимаешь, насколько у меня к тебе все серьезно, Мань? Для меня назад… всё… никак. Ни за что. Или принимай полностью или шли нахрен. Больше никакой гребаной френдзоны, — заключает, требовательно ища мой взгляд.

— Звучит… как ультиматум, — нерешительно комментирую его очередной эмоциональный доклад.

— Говорю, как есть. Но тебе решать.

— Да я же… не против…

— Не против… — недовольно бурчит Максим и оповещает на всю округу: — Я тебя люблю!

Где-то на голос Потапова собака отзывается глухим лаем.

— И я тебя… Люблю тебя, — подхватываю сбивчиво. — Только все так же. По-старому. Как любила, так и люблю. Это плохо?

— По-старому — это лучше всего. О большем и не прошу.

Максим меня сильнее стискивает и чмокает в губы.

Я дарю ему такой же быстрый и звонкий поцелуй, обвиваю за шею под расстегнутой курткой, и мы просто стоим и долго обнимаемся. И в эти минуты наши крепкие объятия ощущаются гораздо важнее того, что между нами уже было.

— Мань, ты толком не поела ничего, — Максим придирчиво осматривает мою тарелку с поздним обедом: сдвинутое горкой на край пюре и половину сосиски.

— Музыкант, выступая, должен быть немного голодным. На сытый желудок играть труднее.

Убрав со стола, иду чистить зубы и полоскать горло фурацилином, который мне теть Люда принесла вместе с другими лекарствами, когда я заболела.

— Как себя чувствуешь? — Максим уже по привычке щупает ладонью мой стопроцентно холодный лоб.

— Хорошо. Я здорова. — Его ладонь перемещаю ниже, к губам прикладываю и дарю поцелуй всем его микробам на руке, после чего толкаюсь в ладонь щекой и с виноватым видом заглядываю Максиму в глаза: — Прости, пожалуйста, испортила тебе все праздники.

— Нет, не испортила. Просто нервы потрепала, — усмехается он, щекоча меня большим пальцем. — Но мне никто и не обещал, что будет легко.

Я улыбаюсь и отстраняюсь в тот момент, когда Макс к губам тянется — после четырехдневной болезни уже тоже по привычке. Очень заразить его боялась.

И, все-таки, каникулы я нам испортила.

Горло у меня еще вечером второго числа запершило. Виной ли тому холодный компот из запасов Утешевых или мороженое, которое я ела прямо на улице, когда мы с Максом по деревне снова гуляли — он меня на санках катал, но все закончилось плачевно, как Максим и предрекал: я заболела.

Две ночи лихорадки, постельный режим и курс лечения под надзором доктора Потапова — такие себе новогодние, согласитесь?

Вчера вечером стало получше. Ночью из меня с потом вышли остатки хвори, и утром я проснулась раньше Максима, после завтрака к соседям купаться напросилась — теть Люда сама предлагала, и, приняв душ, совсем ожила. Приготовила обед, в доме прибралась, но большую часть дня — занималась на инструменте.

Людмила Яковлевна Утешева — руководитель местного сельского клуба.

Сегодня с концертом в Лебединое должен был приехать хорошо известный на Южном Урале баянист — Юрий Тишкин. Я сама лично помню его по председательству на одном из музыкальных региональных конкурсов, где я принимала участие.

Но с Маэстро Тишкиным случилась та же беда, что и со мной. Он заболел.

И дядя Вова, вроде как, в шутку спросила меня: «Мария, а, может, ты у нас в клубе вечером сыграешь?»

А я возьми и ляпни: «Давайте».

Так меня сегодня со сценой и сосватали.

Народу, говорят, много не придет. От силы — человек тридцать — сорок, но я все равно нервничаю. Давно перед публикой не выступала. Летом на «золотой» свадьбе играла у одной пожилой пары, а на сцену со времен учебы в колледже не выходила.

Максим, конечно, без энтузиазма воспринял эту затею. Говорит, мне еще долечиваться надо. А я вот, наоборот, духом воспрянула. На эмоциональном подъеме чувствую легкую эйфорию. Мысленно планирую свою игру на сцене. Не без волнения предвкушаю момент выхода, пока отпариваю соседским утюгом свой белый брючный костюм, укладываю муссом волосы и крашусь.

— Воу… Мань… Ты такая… Просто какая-то… невозможная… — так Максим комментирует мой выход из спальни.

Знаю, что для «народницы» я выгляжу чересчур вульгарно: тату в вырезе пиджака на голое тело, темно-бордовая помада, дымчатый макияж глаз. На последних курсах колледжа на меня многие преподы глядели, как на исчадие ада, а вот Максим сейчас смотрит с восхищением.

— Слишком, да? — стягиваю к центру лацканы пиджака. Но на шее и в узком вырезе декольте татуировки все равно не спрятать. — Или сетку под низ надеть лучше? — советуюсь с Максом. — Мне же в сельском клубе выступать. Там будут пожилые люди — дедушки, бабушки, а?

— Нет. Не надо. Пусть люди видят и слышат тебя такой, какая ты есть, — зачарованно проговаривает Потапов. — Костюм шикарный, а ты красавица, Мань.

Я улыбаюсь.

Конечно же, Максим ко мне не объективен, но если он считает, что мне не следует что-то менять, я его послушаюсь.

А мне, почему-то, ужасно нравится его слушаться в последнее время.

— Ох… Я боюсь, что я все заиграла. Давно не выступала. Мандраж такой. Я же не профи, не артистка. Так, самозванка со средним специальным. Нахрена я согласилась? — делюсь с Потаповым своими сомнениями за несколько минут до выхода из дома.

Но заднюю давать уже поздно.

Меня ждут в клубе. Аккордеон уже в кофре. Я, обутая и одетая в свою чебурашковую дубленку, хожу по избе из угла в угол.

Макс тормозит меня, берет за руку и к себе разворачивает.

— Ты не самозванка, ты — музыкант. И, я уверен, даже Меглин и Мацуев перед концертом волнуются.

— Если я напортачу, никто же не заметит? — сама себя успокаиваю.

— Мань, ты реально переживаешь? — Максим удивляется.

— А что, не видно⁈

— Давай присядем, — он тянет меня к дивану, и мы плюхаемся. — Мне мама раньше что-то шептала перед важным экзаменом. Я психовал, уже взрослый был, а она все равно подойдет и шепчет на ухо, — делясь воспоминаниями, Максим заправляет за ухо мои волосы. — Я как-то спросил, в чем прикол, что она там такого нашептывает. И мама сказала, что просит моего Ангела-Хранителя помочь мне.

— Да Алена Владимировна и сейчас на тебя не надышится, — без всякой иронии отдаю должное его заботливой матери.

— Тебе привет от нее, кстати, — сообщает Максим.

Я настораживаюсь.

— Она в курсе… про нас?

— Да.

— И что говорит?

— Отчитывала, что я тебя в город больную не отвез. А ты говоришь — не надышится.

— Ты меня не отвез, потому что я сама не захотела, — парирую. Мы даже поругались с Максом из-за этого. А теперь мне становится дико стыдно перед семьей Потапова за то, что продержала их сына возле себя столько дней. И перед своими родителями — за то, что вожу их за нос. Дурная Маша, когда ты уже возьмешься за ум? — Блин, нахрена ты все ей рассказал?