Я осматриваю симпатичную современную кухню — не чету той, из прошлого века, где я хозяйничаю последние три дня. В кирпичном доме тепло, даже жарко, сквозняком, как у нас, не тянет. Вместо печи — газовый котел. И все блага цивилизации есть, включая, санузел — что, лично я считаю, топом.

Из чистого, не скованного морозом пластикового окна дома соседей наша избушка выглядит совсем древней, ветхой и сиротливой, что ли.

Видно, правду говорят, что пока в доме живут, он тоже живет, а когда оставляют, он превращается в дряхлого старичка и тихо, незаметно для всех умирает. И если бы не дядь Миша, бабушкина избушка уже бы давно рухнула, и не было бы у меня такого невероятного Нового года…

— Во-о-от, давайте, накладывайте, кушайте, пока горячие, — Людмила ставит по центру стола блюдо с пельменной горой. — Я еще сварю. Володь, чего сидишь, наливай, — мужу командует.

— Ты как к беленькой относишься? — дядь Вова к Максу обращается.

— В разумных пределах — положительно, — кивает тот.

А я на него смотрю и глазами хлопаю.

Водка после бани?

Оказывается, как много я еще не знаю про Потапова.

— Мария? — мужчина ко мне с тем же вопросом спешит обратиться.

— Нет. Я водку не пью.

— Максим, ты давай тогда своей невесте сам организуй. Мы это дело не понимаем, — Владимир передает Максу принесенную нами бутылку вина.

— Нет, — я головой мотаю, чувствуя, как краснею из-за того, что меня «невестой» назвали. Причем краснею от удовольствия. — Если никто не будет вино, не открывай.

Не хочу я никакое вино — это раз. А, во-вторых, как-то неудобно выпивать с людьми, которые мне в предки годятся. Максим — мужчина, ему нормально. Но мне вот не по себе.

Никто и не настаивает. Чокаюсь со всеми компотом. Пьем за Новый год, разумеется.

— Ешьте, ешьте, — торопит нас Люда, двигая ближе всевозможные приправы. — Вот хреновина, горчица, сметана, магазинная правда. Кто с чем любит? Могу уксус развести? Кто хочет?

— Я, если можно, — вежливо просит Максим.

— А я с «Огоньком», — толкаю первый пельмень в этот ароматный соус.

Потапов незаметно обводит меня рукой за бедра и тихо шепчет, наклонившись:

— Да, невеста, ты у меня, определенно, с огоньком.

С набитым ртом я улыбаюсь и легонько пихаю его в бок, чтобы вел себя в гостях прилично.

— Накладывай еще, Маша! Вон худая какая! — Людмила обращает внимание на мою тарелку, куда я положила всего пять пельменей.

У Максима чуть больше, и хозяйку такое положение вещей никак не устраивает. Она нам сама полные тарелки наваливает, а потом еще.

Домашние пельмени — просто восторг вкуса. И я продолжаю их поглощать, даже когда наелась. И Макс — тоже. Гостеприимные хозяева взяли нас в заложники и явно не намерены выпускать, пока мы все у них не съедим. Последние три пельменя я уже Потапову перекладываю, иначе умру просто.

— Все очень вкусно, спасибо, — даю понять, что трапезу закончила, и тарелку подальше ставлю. — «Огонёк» у вас замечательный. Мама раньше тоже каждый год делала.

— Володя называет его «хренодер», — говорит тетя Люда. — А сватья наша — «горлодер». Да как только эту хреновину не называют, — машет рукой женщина и после вопросов о моих родителях задает те, от которых мы с Максом оба замираем: — Маш, а брат-то, брат твой женился или не женился еще? Как зовут старшего? Сколько ему уже?

— Нисколько, — роняю я упавшим голосом.

— Саша умер восемь лет назад, — объясняет мою реакцию Максим.

— Умер? — с ужасом на лице переспрашивает Люда.

И я киваю:

— Да.

— Господи… А мы-то и не знали… Толик-то не ездит сюда, а Михаил нам ничего не рассказывал. Не говорил же тебе, Вов?

— Нет. Я б тебе сказал, — мрачно и растерянно высекает мужчина.

— Ты прости, Маш, что спрашиваю, а что случилось-то с братом? — явно сочувствуя, все же любопытствует женщина.

— Он… В папиной новой машине сидел. В гараже. Зимой. Завел. Уснул. И не проснулся, — рублю по слову, выдавая лишь сухие факты.

— Вон как… Какой кошмар… — качает головой Людмила. — Бедный Толик… Горе-то какое родителям… Сына похоронить… Не приведи Господь… Подумать только… Какой молодой… Жить и жить… Так сколько ему было?

— Двадцать, — глухо толкаю.

Максим опускает ладонь мне на бедро и мягко пожимает. А я ему взглядом даю понять, что все в порядке.

— Ай-ай-ай… — причитает дальше Люда.

— Владимир, а вы курите? — неожиданно интересуется Макс.

Неожиданно — потому что он уже лет пять точно не курит.

— Ага, айда на веранду.

Мы сидим у Утешевых потом еще около часа. Без чая с «Муравейником» нас домой не отпускают. И обратно через дорогу, разделяющую наши два дома, катимся с Максимом, как колобки.

При этом Потапов на посошок выпил с соседом водки, стрельнул у него сигарету и теперь идет и курит.

— Максим, в чем дело? Ты же давно бросил, — не могу не полюбопытствовать, когда к воротам подходим.

— Я больше не буду. Это так…

Он тушит сигарету и кладет ее на доску штакетника, затем тянется через забор и, схватившись за ветку, осыпает с рябины снег.

— Я же в тот вечер из гаража не просто ушел. Разошлись мы во мнениях… — безрадостно усмехается Максим. — Просто хуями друг друга обложили — лучшие друзья, блядь.

— Из-за чего? — ошарашенно спрашиваю.

О том, что Макс с Сашкой поругались в ту ночь, я слышу впервые.

— Из-за тебя, Мань. Он видел, как мы тогда с тобой целовались во дворе у вас.

— Так это же в ноябре было, — непонимающе хмурюсь. — На мой дэрэ.

— Ну вот, — подхватывает Максим. — Он нас видел, а сразу виду не подал. И тут перед Новым годом его эта Вика бросила, он накидался, и я давай его лечить, типа, хорош гнать, братишка, да у тебя этих телок еще столько будет. Ну он бухой мне и предъявил, что я крыса, что не уважаю его, что к тебе подкатываю у него за спиной… Короче… — толкает шумно. — Я сначала попытался объяснить, сказал, что ты мне действительно очень сильно нравишься, но пока ты маленькая, я тебя даже пальцем… — И едва он это произносит, как у меня грудь в тиски заковывает — я начинаю понимать, почему Максим с такой упертостью считал себя виноватым в том, что Саша задохнулся в машине. Потапов с силой ударяет кулаком по верхушке штакетника, и со всего забора тоже снег сыпется. — Саня погнал на меня, что я его держу за идиота… — Берет паузу. Вздыхает безысходно, и я настораживаюсь. — Просто дело в том, что мы с ним этим вечером с девчонками зависали… У знакомой знакомой… И мы там с ними… — умолкает.

И тогда я продолжаю вместо него:

— У тебя был секс с одной из них.

— Ну да… — Макс подтверждает очевидное. — И Саня пытался клин клином вышибить тоже, но в итоге только сильнее загнался. Мы отмазались от девчонок, взяли пиво, поехали к вам и засели в гараже. И вот там слово за слово, и ему не понравилось, что я на тебя какие-то виды имею, а сам гуляю других. Он меня обложил матами, я — его, психанул и ушел через поселок пешком домой. Это было в три часа ночи… — его голос срывается. — И если бы я остался у вас, как собирался, и присмотрел за ним…

Я не даю ему договорить. Похожую, только менее подробную, пластинку я уже слушала.

— Пожалуйста! — хватаю его за локти и сотрясаю. — Максим, пожалуйста… Я тебя очень прошу, отпусти это! Ты не виноват! Ну… Или если ты виноват, тогда и я тоже! Ведь, если бы я к тебе не полезла тогда по глупости, придумав себе невероятную любовь, то вы бы не поругались, и ты бы не ушел! Ведь так⁈ — шумно втягиваю носом воздух, разглядывая поникшего Потапова.

— Мань, нет, — отражает он. — Ты не виновата.

— Как и ты! — громко повторяю. — Я думаю, если бы Сашка был жив… Он бы потом понял, что погорячился. Он сам бы у тебя прощения наутро попросил… Он был вспыльчивый, но быстро отходил. И мне кажется, что он не был бы против, потом, если бы мы… — выталкиваю вместе с паром. — Потому что он знал тебя, как я тебя сейчас знаю. В то время ты мне казался просто офигенным парнем, в которого нельзя было не влюбиться. Но узнала я тебя намного позже, когда Сашки не стало. А он тебя знал…