— В Лебедином все сезоны хороши, — обняв жену, теснее к себе прижимаю. — Уникальное место. Его бы в ЮНЕСКО.

— Согласна.

— Хочу беседку летом во дворе поставить. И мангал новый заказать, — откатываюсь к более насущным вещам.

— Опять стройка, — в голос стонет Маня и разражается пылкой тирадой: — У тебя каждое лето грандиозные планы! Я еду сюда, чтобы слушать пастораль, звуки деревенской жизни! Как петух кукарекает. Как сверчки поют. Как жужжат пчелы. Как табун вечером возвращается… А ты, блин, со своим лобзиком и пилой вечно насилуешь мои нежные уши!

— Хочешь деревенской жизни, давай я тебе корову куплю? Или пчел разведем.

— Пчел я боюсь. А говядину, Максим Сергеевич, будьте любезны, только в виде стейка.

— Сейчас погуляем и будет тебе стейк.

Нагулявшись в лесу и надышавшись терпкими осенними ароматами, возвращаемся домой. И я признаюсь жене, что без детей, оказывается, отдых какой-то странный… Будто чего-то не хватает… И даже скучно, что ли. Маня говорит, что чувствует то же самое.

Но к вечеру, когда мы с ней уже выпили вина и занялись любовью — долго, медленно и со вкусом, оба сходимся во мнении, что иногда выходные без детей — все-таки тема.

Ведь когда еще я могу попросить мою прекрасную талантливую супругу сыграть для меня в одиннадцатом часу вечера?

— Сыграю для мужа, конечно… — улыбается в ответ на мою просьбу. — Но если я себе прищемлю соски, — смеется, когда аккордеон ей на бедра опускаю, — я тебя им укокошу.

— Нет. Не укокошишь. Ты слишком нас любишь.

— Ну так-то да.

Абсолютно обнаженная Маня играет для меня вальс. Тот самый, под который мы на свадьбе танцевали наш первый танец.

— Мань, ты… как обычно… До мурах, — делюсь с ней своими ощущениями, едва смолкают последние ноты. — Иногда думаю, что сильнее, как в этот раз уже не будет. И каждый раз ты меня покоряешь.

— Это же Таривердиев и тихое сияние его гения, — как всегда, скромничает любимая.

— Это твое сияние, Мань, — вспоминаю, как надо дышать. — Ты это… Всегда — ты.